9. Алексей (1/1)

Я не сомневался: моя семья окончательно выжила из ума. Конечно, это можно было списать на беспокойство из-за внезапного поднятого уровня мятежности среди населения, но чтобы так просто выдавать каждому из нас по телохранителю? Еще и из особой гвардии? Это больше напоминало панику на корабле до того, как он затонет. Такая паника, как известно, не имела никакого смысла и влекла еще больше жертв, чем могло бы быть. Я же пока держался и не поддавался всеобщему настрою. К тому же, у меня появился отличный шанс побольше разузнать о положении в стране. Эти дни стали настоящей встряской для всех, начиная правительством и заканчивая прессой. Всем просто не терпелось докопаться до правды и узнать, что за идиоты вывесили то жалкое сообщение. В одном его величество оказался прав: службы действительно поймали мальчишку, который привязал к столбам ?объявление?. Вот только что-то подсказывало мне, что он был просто козлом отпущения, не сильно понимающим, что попросили старшие. В компании нескольких полицейских мы с Михаилом добрались до участка, где проходил допрос того подозреваемого. Он был слегка раздражен, ведь вся эта ситуация вырывала его из блаженного спокойствия и возможности покрасоваться. У него просто улыбаться получалось лучше, чем строить скорбящего или переживающего. Мамочка просто не вложила в тупую пластмассовую голову: если актерствуешь — делай это в разные стороны. Спрятать единственного свидетеля (а я пока не мог смотреть на этого мальчишку под другим углом) в самом сердце города было не самым мудрым решением, которое приняла моя семья. Уже на подъезде мы поняли, что главный вход окружен журналистами. Все жаждали услышать вердикты обвинителей и адвоката, который, в общем-то, был государственным, поэтому мало бы что порешал. Я слышал, что пресс-секретарь главы местного отделения умоляла журналистов разойтись и не сочинять ничего раньше времени. Но разве это вообще когда-нибудь помогает? Серое здание словно магнитом притягивало тех, кто любил шумиху. Мы заехали на парковку и остановились слишком близко от репортеров, чтобы они не заметили наш приход. Миша сразу натянул приветливую улыбку, и стоило его ноге оказаться снаружи, как от раздраженного и ослепленного собственным бессилием в этом вопросе парня не осталось и следа. Я закатил глаза: конечно, он пошел давать интервью. Расстегнув пуговицу на пиджаке, я вышел вслед за кузеном, даже не взглянув на камеры. Да и речь его я слышал обрывками. — Расследование будет проведено с необходимой тщательностью, — щебетал он. — Виновные будут наказаны. — стереотипные фразы за фразой. — Справедливость восторжествует. — и стереотипами попирает. — Сейчас мы как раз направляемся на допрос. Мы будем держать вас в курсе! И вновь глаза проделывают оборот. — Тебя мама не учила, что обещать того, чего не можешь выполнить, нельзя? — прошипел я, когда мы зашли внутрь. — Заткнись, Алекс, — не снимая улыбки, произнес Миша. — Комиссар! Куда нам идти? Когда мы прибыли на место, мальчишку уже с тщательностью допрашивали. В закрытой комнате без окон, где стены были обклеены серыми обоями, стоял запах крепких сигарет и жженых спичек. Полицмейстер, видимо, отъевший свой живот на взятках и высокой зарплате, развалился на железном стуле, стирая с костяшек пальцев свежую кровь. Я остановился в дверях, разглядывая разбитый нос подозреваемого, и попытался понять, чего я сейчас хочу больше: поговорить на чистоту с мальчишкой или прогнать полицмейстера к чертовой матери. Кузен был чуть быстрее меня. Он зашел в комнату, как и обычно, будто бы это его частная собственность, и сразу приступил к умасливанию жирного мужичка. Я даже не слушал, о чем он ему плел. Засунув руки в карманы, я обошел стол и наклонился над парнем, заглядывая в его помутневшие глаза. — Принесите ему воды, — спустя некоторое время произнес я, глядя на помощника полицмейстера, застывшего около дверей. Тот нерешительно покосился на начальника, заставив меня тяжело вздохнуть от раздражения. — Я сказал: принесите ему воды. — Но… ваше высочество, это же… — мужчина наклонился ближе ко мне, немного замешкавшись. — Это же преступник! — Все, что он сделал, это повесил тот плакат. За это не морят голодом и не избивают, — я многозначительно посмотрел на его кулак, стараясь дать ему понять, что спорить со мной бесполезно. Кузен вмешиваться не стал. Он лишь лениво поменял положение на стуле, совершенно не заинтересованный в этом разговоре. Иногда мне хотелось ему врезать. Ну вот прямо как сейчас. Но это бы не имело никакого смысла с учетом того, что вошли мы сюда вместе в целости и сохранности, и этот имбецил пообещал прессе ?держать их в курсе всего?. Но меня действительно выводила его полная апатия. Казалось, он вообще не понимал, что здесь делает и почему просто не отдать всю работу службам. Почему? Да потому что эта самая идиотская служба сначала выбьет всю дурь из молодого парня, а потом, когда у него губы будут в мясо, и он даже пошевелить ими не сможет, припишут ему пару статей. И окажется он не просто ?подозреваемым?, а еще и страшным маньяком и вором. Вот такая вот система правосудия. Куда проще закрыть дело здесь и сейчас, чем докопаться до корней и сделать так, чтобы этого больше не повторилось. Помощник занес в комнату холодную воду, и я наклонил чашку так, чтобы паренек смог хоть немного попить. Потом плеснул ему на лицо жидкость, отставил кружку подальше и сел на край стола, который разделял подозреваемого и полицмейстера. Миша кивнул, и я принялся за расспрос. — Евгений Ильич Зарицкий, — считал я с документа. — Девятнадцать лет, не закончили политехническое училище, документы забрали. Почему? — Какое это отношение имеет к происходящему? — фыркнул кузен. — Прямое. — отрезал я, не стесняясь быть грубым. Если ему нельзя было врезать, то можно было хотя бы унять, тем более здесь, за закрытыми дверями в допросной. — Вы выросли в детском доме, не так ли? Родных у вас нет, постоянного места работы тоже. Есть сестра, но и та в больнице. Кто оплачивает ее нахождение там? Мальчишка сглотнул. Было совершенно очевидно, что ему не хотелось бы завести тему в это русло. Полицмейстер выглядел не менее удивленным. Информацию о его сестре я и сам нашел совершенно недавно, один человечек нашептал. И все же, для меня это объясняло многое. Оставалось только выбить из него признание прямыми словами: принуждение и угрозы, если не сделаешь так, как они просят. Но кто, они? Сознайся, Женя, просто скажи. Я смотрел на него, как отец смотрел на меня несколько лет назад, когда нашел у тогда еще несовершеннолетнего идиота пачку сигарет. Но я не признался. Поступит ли этот мальчишка также по-идиотски? — Это все из-за системы, — очень тихо произнес он; я и сам его еле услышал, а все остальные заметно напряглись, пытаясь различить его слова. Он повторил громче. — Это все из-за системы. Менять все нужно с головы. — он поднял на меня глаза, установив первый контакт с момента нашего прихода. — Неужели вы не видите, что монархия изжила себя? Не совсем то, что я ожидал, но с этим хотя бы можно работать. — Ты так считаешь? Или кто-то подтолкнул… кто-то открыл тебе глаза? — я старался подбирать нужные слова, чтобы не спугнуть его. — Разве кто-то может открыть вам глаза? Вы либо слепы, либо видите. Ну вот и философия в ход пошла. — Этот разговор бесполезен, — влез Миша; он скривился, глядя на подозреваемого, и я не сомневался, что куда больше морального дискомфорта ему приносит вид запекшейся крови, чем понимание того, что перед ним сидит возможный преступник. — Подпиши признание, и тебе дадут срок только за вандализм. Конечно. Подпиши бумажку с вандализмом, а на приговоре на тебя повесят и терроризм, и сопротивление органам власти, и пару краж, которые не смогли раскрыть. Я спрыгнул со стола, нашаривая во внутреннем кармане пачку сигарет. Вытянув одну, я протянул ее в сторону полицмейстера, не сказав ни слова. Тот посмотрел на мою протянутую руку, словно бы я лично оскорбил его и семь поколений его семьи до этого. Но все-таки достал зажигалку и оказал мне услугу. Пройдясь по комнате, я продолжил разговор. — Когда ты подпишешь признание, у тебя будет два варианта: либо сесть на несколько месяцев или даже лет, либо выплатить огромную компенсацию. Все твои деньги уходят на сестру, так что ты сядешь. И кто будет оплачивать ее лечение? — я очень хотел, чтобы он уже признался, и мы пошли дальше. Это ведь было очевидно, как божий день. — Твои друзья? Почему они не внесли залог, раз так заботятся о тебе? Мальчишка дернул подбородок, будто бы отмахивался от моих навязчивых мыслей. — Он не будет отвечать, — фыркнул Миша и переключился с нас на мужчину с животом. — Если до конца для он не подпишет признание, напишите его за него. С этими словами он встал с места, расправил свой идеальный костюм и решительно вышел из допросной. Полицмейстер последовал за ним, но я еще некоторое время смотрел на юношу, пытаясь разгадать, действительно ли он такой тупой или у них есть запасной план. Если он тупой, то мне не стоит даже пытаться вывести его на чистую воду. Эти упертые идиоты ведь, как один, считают себя правыми. Если же у его сообщников есть план, нам бы по-хорошему нужно было узнать его. На этот счет у меня тоже были идеи, но оставлять его в таком состоянии было не по себе. Мне казалось, что до конца дня он так и не заговорит. А это значит, что они все равно выбьют признание, и кулак того тучного жирдяя вновь нальется кровью. Мерзость. Едва выйдя из участка, я скидываю пиджак и бросаю на сидение рядом, пока Миша дает повторное интервью прессе. У него всегда был талант к этому, наверное, генетический. Он, как и его отец, не представлял ничего из себя, за исключением лишь огромного эго и покорности в отношении Николины. Тем не менее, им удавалось создавать впечатление идеальных сыновей, мужей и вообще граждан государства, однажды готовых взять в руки бразды правления. Куда меньше терпения и желания кривляться на камеру было у меня и Яны. Наверное, поэтому мы быстро нашли общий язык, когда стали старше. Она была моим единственным другом в огромном дворце из красного кирпича, а я стал ее старшим братом, которого она так и не нашла в Михаиле. Оттого новости о приближающемся визите испанской делегации застали меня врасплох. — Зря ты не дал интервью, — кузен заходит в машину, расслабленно улыбаясь, будто бы это он только что пытался выбить правду из несчастного мальчишки (и будто бы ему это удалось). — Поднял бы свой рейтинг хоть на миллиметр. Ты стремительно падаешь после того, как в паре газетенок напечатали твою фотографию с той проституткой. Как там ее… Алиса? Затылок моментально начинает чесаться, будто бы туда укусил комар, и я сжимаю кулаки, отворачиваясь к окну. — Она не проститутка, — твердо произношу я. — А моя невеста, если ты не забыл. Миша заливисто смеется, говорит водителю трогаться и вновь возвращается к разговору со мной. — Кого ты обманываешь, Леша? Она, конечно, красивая, насколько я смог рассмотреть, но ты ведь не женишься на ней, даже если всю твою семью убьют. Знаешь почему? — его голос становится тише, а на лице расплывается мерзкая жеманная улыбка, оголяя острые белоснежные зубы-клыки. — Потому что ничего ты не ценишь больше, чем свободу. А брак — это априори тюрьма. Говорю тебе по-братски, — и он вновь усмехается. — Ты наиграешься с ней, возможно, даже влюбишь в себя. Ты же так любишь делать это: разбивать сердца наивным идиоткам. Но если что, учитывай, что она генеральская дочь. Вдруг ее папаша такой же сумасшедший военный, как и твой. — Остановите машину, — не выдерживая, шиплю я, чувствуя, что еще чуть-чуть, и я наброшусь на него прямо здесь, не стесняясь свидетелей. Мне нужен свежий воздух, нужно пространство, нужна груша для битья, верхушку которой можно вообразить лицом кузена. Машина не останавливается, и я раздраженно пинаю кресло впереди меня, чтобы водитель услышал и понял намек. Миша, притворно улыбаясь, лишь любопытно наблюдает за моими попытками избавиться от него. Раз за разом я впечатываю ногу в кожаное сидение впереди меня, надеясь, что в этот раз мои мольбы услышат, но со временем тело устает, и я лишь обессилено обмякаю в своем кресле. Спустя несколько минут мы доезжаем до дворца, и я почти моментально выскакиваю из автомобиля, практически на ходу, заставляя водителя резко затормозить и вскрикнуть. Сам виноват, идиот. У кабинета меня терпеливо ждет молчаливый телохранитель, которому я быстро киваю и скрываюсь за дверьми. Переодевшись в неофициальную одежду, я хватаю со стола второй телефон и ключи от машины, салютую телохранителю, и он, сообразив, что к чему, быстро выходит за мной, проверяя оружие под пиджаком. Я сажусь за руль под неодобрительный взгляд парня, набираю номер Алисы и выезжаю в сторону ее дома. — Привет, любимая, — не без ухмылки произношу я. Телохранителю рядом необязательно знать, что мы ненавидим друг друга. Услышав злое сопение на другом конце провода, я смотрю на время и закатываю глаза. — Проснись и пой, уже почти двенадцать. У нас планы на сегодняшний день, не забыла? — А ты не забыл, что должен идти к черту? — шипит она в трубку. — Обязательно, но только после тебя. Я буду у твоего дома через минут десять, соберись к этому времени. — она начинает ворчать что-то о том, что не успеет собраться, что у нее были планы, что я идиот, и все в этом же духе, но я продолжаю улыбаться, будто бы слушаю, как она любит и обожает меня. — И я тоже люблю тебя, бай. Бросаю телефон рядом, выезжаю на проспект и бегло осматриваю своего телохранителя. Он не выше меня, но значительно старше, я бы дал ему лет тридцать или тридцать пять, зависит от освещения. Лицо настолько без эмоционально, что я вообще склоняюсь к тому, что это робот, выполненный по последнему слову техники. Когда мы доезжаем до дома Щербаковых, я ловлю себя на мысли, что именно так его и представлял. Небольшое белое здание в два этажа, похожее как две капли воды на те, что расположены вдоль всей этой улицы. Нам приходится подождать ее еще несколько минут, прежде чем Алиса выскакивает из дома, почти сразу замечая мою машину. Она на ходу поправляет растрепанные и неуложенные темные волосы, которые наверняка успела только помыть и расчесать. На полпути она замедляется, всматриваясь в телохранителя рядом со мной, и у нее хватает ума натянуть более-менее сносную улыбку, прежде чем она запрыгнет в машину. — Еще раз доброе утро, — мелодичным голосом произносит она, немного нервно поправляя светлый тренч. — Познакомишь с твоим… эм, другом? Я тяжело вздыхаю. Каждая ее попытка показаться более дружелюбной, чем она есть, проваливается с треском. Удивительно, как сильно она старается произвести впечатление миролюбивой и добросердечной принцессы, которая только и делает, что любит все вокруг. Когда все мы знаем, что на самом деле плевать она хотела на всех, кроме своей семьи. — Артем? — я вопросительно смотрю на парня, и тот едва заметно кивает. — Что ж, Алиса, это Артем, мой телохранитель. Не волнуйся, хранить мое тело он будет только тогда, когда мы в обществе, а в остальное время оно твое. Артем, это Алиса, моя девушка. И она прекрасно справлялась с задачей по моей охране, пока ты не появился. Поэтому, если что, не перечь ей и не трогай ее. Алиса на заднем сидении фыркает и складывает руки на груди, не спуская с меня любопытных глаз. Так хочется напрямую спросить, что такого интересного она нашла во мне именно сегодня, но я решаю подождать, пока мы доедем до моей квартиры. Я не сказал ей, что собираюсь делать сегодня, но уверен, что против она не будет. Мы паркуемся, и Алиса почти сразу выходит, оставляя меня наедине с телохранителем. — Мы будем в моих апартаментах, — твердо произношу я. — Не поднимайся туда, и если случится что-то срочное, обратись на стойку регистрации, оттуда сообщение передадут мне. Я могу пробыть там пять минут или пять часов, ясно? Не беспокой нас. Он послушно кивает. Кажется, проблем с Артемом не будет. Когда мы заходим внутрь, Алиса невольно съеживается от количества взглядов, обращенных на нее. Я мог бы предложить ей свою руку, но она и без того прекрасно справляется с тем, чтобы быстро скрыть эмоции за маской безразличия. Она напоминает мне маму. Та тоже мастерски изображает, что ей приятно в обществе наших родственников, хотя, я уверен, будь у нее воля, она бы сделала для них всех кукол Вуду и проткнула. Прямо в сердце. Мы поднимаемся на мой этаж, заходим в квартиру и… я почти сразу захожу в спальню, не обращая на нее никакого внимания. — Что мы… что мы будем делать? — она стоит в прихожей, чувствуя себя, наверное, по меньшей мере, некомфортно. Я стягиваю майку через голову, вытаскивая со дна шкафа непримечательную черную толстовку с капюшоном, и скидываю с себя белые кроссовки. Когда она появляется в дверях спальни, неловко озираясь по сторонам, я стою почти полуголый, но сейчас это как-то не вовремя. — Мы? — усмехаясь, переспрашиваю я. — У меня встреча. Ты можешь делать здесь, что захочешь. Посмотри фильмы, поройся в холодильнике, полежи в ванне. — В каком смысле… у тебя встреча? — она хмурится, и, о боже, это чертовски идет ей. Куда больше, чем поддельные улыбки или наивное детское выражение лица. — Ты собираешься уйти? — Типа того. — Надолго? — Несколько часов. У меня встреча с… — я пытаюсь подобрать подходящее слово, но на ум приходит только ?информатор? или ?приятель?, а ей не понравится ни то, ни другое. — У меня встреча, короче. Она в ступоре смотрит на меня, пока я переобуваюсь в неказистые ботинки, и выжидающе молчит, будто бы думая, что это поможет вытащить из меня больше информации. — А я должна все это время сидеть здесь? — Ну, вероятно. — я киваю, осматривая ее с ног до головы и натягивая поверх толстовки черную кожаную куртку. — Есть предложения получше? Некоторое время Алиса молчит, тянется к волосам и взъерошивает их еще больше. Это маленькое движение… чертовски опьяняет, честно говоря. А потом выдает: — Я хочу поехать с тобой. Я смотрю на нее, как на инопланетное существо, которое хочет узнать все о землянах. Алиса Щербакова только что сказала, что хочет поехать со мной? И что она там будет делать? Стоять рядом и косится на происходящее вокруг? Я закидываю ногу на ногу, а на лице против воли расплывается улыбка. — Алиса, — мягко начинаю я, как родители говорят детям, когда объясняют, почему им нельзя выпить вино с ними. — Место, в которое я иду, слегка не соответствует твоим романтическим ожиданиям. И в этом, — я оглядываю ее с ног до головы. — Ты там будешь смотреться, как белая ворона. Мне искренне плевать на то, что подумают о тебе, но я иду туда получить важную информацию. И немного повеселиться. — Ты будешь веселиться, а я буду сидеть здесь и смотреть фильмы? — переспрашивает она, и я киваю. — Нет. — Нет? — Нет! Так не пойдет. — она решительно подходит к моему шкафу, и мне остается лишь удивленно наблюдать за тем, с какой целенаправленностью она выкидывает на кровать мой серый бомбер, мою серую толстовку и мои старые кроссовки. Она совершенно не стесняется, когда стягивает тренч и оказывается в полупрозрачной черной блузке, переодевается в два счета и вновь поворачивается ко мне, притворно улыбаясь. — Так лучше? Я не собираюсь сидеть и пропускать все веселье. Это ведь связано с последними событиями и тем, почему нас хотят поженить? Значит, я пойду с тобой. Я молчу, не сводя с нее взгляда. И очень сильно надеюсь, что мои глаза не горят восхищением, ведь тогда бы я выглядел, как идиот. А она выглядит… красиво. Ей безумно идет этот серо-фиолетовый цвет, и даже моя мешковатая одежда на ней смотрится, будто бы она всегда принадлежала Алисе. Щербакова выглядит красиво, свежо и… правдиво. И именно поэтому я произношу: — Выглядишь, как бомж. Она фыркает, но улыбается, даже не воспринимая мою попытку оскорбить ее всерьез. Я достаю из ящика третий телефон — вау, три телефона — и ключи от мотоцикла, который стоит на подземной парковке. Алиса маячит позади меня, внимательно наблюдая за моими действиями. Навряд ли ее телефон будут прослушивать наши службы, но я предпочитаю перестраховаться и прошу ее оставить все здесь. Она сначала недоверчиво смотрит на меня, но потом соглашается. Видимо, вспоминает, что ей больше не семнадцать, и отчитываться родителям не нужно. Мы выходим через пожарную дверь, быстро оказываемся на подземной парковке, и я с неподдельной любовью смотрю на своего малыша. Дождался-таки своего часа. Протягивая запасной шлем Алисе, я замечаю на ее лице усмешку. — Неужели это правда на всех работает? — спрашивает она. — Что именно? — Ты подкатываешь к девушкам на своем байке, и они плавятся, как сырки на сковородке. И шлем ты тоже даешь им с чистой совестью и выражением лица: эта штука ждала только тебя, моя дорогая. Так это работает? Я молчу. Она садится сзади меня, обхватывая мою талию, и мы трогаемся. Я так и не говорю ей, что еще ни одна девушка не садилась на этот мотоцикл после нее. *** Когда мы добираемся до места назначения, я чувствую, что хватка на моей талии слабеет. Алиса наверняка заинтересовано бродит глазами по району, в котором мы оказались, явно не этого ожидавшая от второго свидания. Я останавливаю мотоцикл на обочине у бетонных плит, которые отгораживают специально построенные на окраине трассы для байкеров. Алиса спрыгивает и сразу движется в сторону людей. Толпа рассредотачивается по обе стороны от группы молодых людей, собирающихся на пробный заезд. — Нужно найти Ваню, — говорю я ей вслед, но она даже не поворачивается, слишком заинтересованная происходящим. Во мне что-то щелкает, когда я вижу ее здесь вновь. Четыре года назад она уже приезжала сюда, но навряд ли что-то помнит. По крайней мере, я в этом уверен. Она все еще смотрится здесь органично — в этом прикиде точно — дышит уверенно, слегка улыбается и расправляет плечи, когда несколько парней замечают ее. Девушки в этой компании не редкость, но я сомневаюсь, что есть такие же натурально-красивые. В основном байкеров окружают те, что подводят глаза тремя слоями черной краски и делают яркие смоки. — Мы по делу, — произношу я, все еще любуясь ее любопытством. — Нам сюда. Я направляюсь за бетонные ограждения, где меня сразу встречают знакомые лица. Алиса поспевает за мной, поправляя бомбер, и все еще мотает головой из стороны в сторону, разглядывая все на свете. — Ваня? — переспрашивает наконец она. Включаются фонари; теплое освещение делает ее глаза еще более горящими, к тому же, Алиса слегка краснеет после долгой дороги в шлеме. — Твой друг? — Ага, друг, — уклончиво отвечаю я. Мы оказываемся подальше от части, где проходят заезды, среди невысоких домов с яркими вывесками. Здесь полно тату-мастеров и баров, и я бы с удовольствием провел здесь остаток времени, но наличие Алисы рядом и мысли о том, что меня ?охраняет? телохранитель у апартаментов, отрезвляет. Улица, на которую мы выходим, пустует, за исключением лишь хрупкой фигурки в яркой красной кожанке, стоящей у местной забегаловки. — И где твой Ваня? — раздраженно спрашивает Алиса; на пустой улице между барами ей нравится меньше, чем на заездной части. — Где Ваня? — я усмехаюсь и поднимаю руку. — А вот Ваня. Девушка в красной кожаной куртке подпрыгивает на месте и двигается в нашу сторону, крича что-то людям в баре. Я оглядываюсь, чтобы увидеть удивленное лицо Алисы, и не ошибаюсь: у нее гримаса шока и непонимания. Когда мы подходим ближе, Ваня не без интереса оглядывает мою спутницу с ног до головы, едва скрывая похотливый взгляд. Я закатываю глаза и решаю представить их друг другу. — Это Ваня. Или Иванна, если тебе так удобнее, — начинаю я. Алиса все еще в ступоре. — А это Алиса. Моя девушка. — Да-да, — подруга с усмешкой кивает вдогонку моих слов и приглашает нас внутрь бара. Я подталкиваю Алису вперед, потому что она внезапно начинает дрожать, как осиновый лист. Сейчас было бы весьма уместно успокоить ее, но кажется, что она должна привыкнуть к этому сама. Ко всей этой атмосфере. В конце концов, когда-то ей нравилось проводить время в таких местах. С тех пор, правда, многое изменилось. И в ней, и во мне, и в этом месте. Ваня проводит нас на второй этаж, где располагается ее кабинет. Ничего совершенно не меняется — в помещении, больше похожем на лофт, разбросаны журналы и газеты, в стройный ряд стоят бутылки от пива и сидра, а на небольшом столе, покрытом газетой, красуется ноутбук и пара флешек. — Чай? Кофе? — спрашивает девушка, присаживаясь прямо на пол и перетаскивая ноутбук к себе на колени. Я намеренно задеваю плечо Алисы, кивая на тарелку с вафлями. Кажется, ей они когда-то нравились. В голову лезут всякие мысли, но я стараюсь сконцентрироваться на чем-то менее захватывающем, чем ее вид. — Как Эдик? — спрашиваю я, лениво присаживаясь на стол. — Эдик в жопе, — усмехается Ваня, не поднимая глаз с экрана компьютера. Звук трещащих клавиш в сочетании с высокими потолками заставляет на время сосредоточиться на том, зачем я сюда пришел. — Вместе с моими деньгами, между прочим. — Почему не заявила в полицию? Ваня прыскает и разворачивает ноутбук ко мне, чтобы я видел. — Потому что полицейские, как и все службы, и так по уши в говне. Я удивлена, что ты еще не в курсе, какая хрень происходит в нашем государстве. — Информацию для нас сильно фильтруют. Поэтому я и здесь. Что это? Я пытаюсь разобрать хоть что-то из тех графиков, которые она мне демонстрирует. Алиса подходит ближе, осторожно усаживаясь на колени, чтобы видеть все четче. Это похоже на какие-то полицейские отчеты, но даже с моим образованием я ни черта не смыслю в этом. — Это откуда? — задается вопросом Алиса. — А везде статистика примерно одинаковая. За этот год уровень краж с военных заводов увеличился почти втрое, — она выделяет число, и мне становится не по себе. — Все молчат о крупной краже с предприятия под Москвой, хотя, черт побери, почти двадцать единиц автоматов! При этом ни одно из них не всплыло на черном рынке, а значит, они собирают его для каких-то своих целей. На юге, востоке, севере, даже на западе полицейские патрулирующие военные объекты, подверглись неединичным нападениям, а об этом ни слова в новостях. И, как вишенка на торте, кто-то распространяет листовки с призывами присоединится к ?Армии освободителей?. — ?Армии освободителей?? — не без скептицизма спрашивает Алиса. Ваня тяжело вздыхает, откладывает ноутбук и смотрит на меня, будто бы я должен что-то прочесть в ее взгляде. — Что ты помнишь о радикальных социалистах? Волна раздражения и ненависти проходит по всем частям моего тела. — То, что их больше нет, Ваня. Всех лидеров расстреляли, их последователи в тюрьме на пожизненном. — Конечно, — соглашается она, но во взгляде читается одновременно беспокойство и жалость. — Но выросло новое поколение. С последнего раза, как они заявляли о себе, прошло двадцать лет. Ты был маленьким мальчиком, когда они напали на вашу семью. Сейчас ты вырос. Как и дети тех, кто участвовал в этом. Да и сколько людей оказалось под подозрением бездоказательно? Сложно не думать о том, что они могут вернуться. И ты же не думаешь, что оружие пропадает просто так? Я устало закрываю лицо руками. Только толпы фанатиков нам не хватало. Ваня поднимается и помогает Алисе не потерять равновесие, а я лишь пустым взглядом гляжу вперед, понимая, что все только начинается. Чтобы понять, чего они хотят, нужно будет ждать следующего удара, а пока… пока полная неизвестность. — Черт, — Ваня внезапно шипит, выглядывая из окна, и стискивает зубы, переводя взгляд на меня. — Кто-то узнал, что ты здесь. Пара журналистов встали со своими штуками у заездной части. И они мешают моим парням. Алиса подходит к окну, и по ее взгляду становится понятно, что Ваня права. Вот только в ее выражение лица, полного раскаяния, я не верю ни на минуту. Поправляя куртку, я беру Алису за плечо и оттаскиваю от окна, двигаясь в сторону выхода. Уже поздно понимая, что я даже не попрощался с Ваней, я кричу на второй этаж едва различимое в шуме музыки спасибо, и выталкиваю ее на улицу. Девушка, выпутываясь из моей хватки, задерживает взгляд на трассе, где выстраивается толпа зрителей. Нет, нет, нет и еще раз нет. Даже не думай предлагать этого, Алиса. — Думаешь, это совпадение? — произносит она, не глядя на меня. — Нет, конечно. Ванина мама работает на федеральном канале, и вчера там был сюжетик про то, что государство должно поощрять этот спорт. — бурчу я, удивляясь, как я раньше не связал два плюс два. — И сегодня князь внезапно посещает ее место. Конечно, это совпадение. — Раз ты здесь, что мешает тебе поучаствовать? Ну вот она это и сказала. Я останавливаюсь прямо посреди дороги, скептически глядя на нее. Как она это представляет, мне интересно? Оба сейчас, и я, и она, должны быть в центре города и проводить время вместе в безопасных апартаментах. И неужели в голову не приходит, что могут задаться вопросом, что я действительно делал в таком месте в такой час? Алиса выглядит по-наивному тупой сейчас. — Я могу составить компанию, если хочешь, — добавляет она, и я едва сдерживаюсь, чтобы не простонать ей в лицо: ты не понимаешь, что делаешь только хуже! Алиса делает шаг вперед, искренне недоумевая, почему я так злюсь. — Разве это не подойдет для свидания? Подумай сам. Ты убьешь сразу двух зайцев. И себя. — Ты не понимаешь, — начинаю я, но она тут же перебивает меня. Бесит. — Так объясни мне! В чем разница сейчас и тогда, когда мы были в парке и ты захотел успокоить тех людей? — Это не так работает, Алиса. — Почему? — она искренне удивляется, делает еще один шаг назад, и у меня окончательно спирает дыхание. Я крепко сжимаю зубы, чтобы не сказать ей прямо в лицо, что сейчас она настоящая. Возможно, впервые с того момента, как мы встретились спустя все это время. Она решительная, она живая и любознательная. Совсем как тогда. Перед глазами всплывает бойкая девочка с высоким хвостом, из которого в разные стороны летят пряди, девочка, которая всегда навязчиво расстегивает блузку на две верхние пуговицы, потому что так позволяет делать тонкая шея, девочка, которая в нашу первую встречу чуть не задавила меня, когда впервые села за руль. Я отворачиваюсь, делаю несколько глубоких вдохов, и вновь возвращаюсь к ней, пока она терпеливо выжидает моего ответа. — О тебе сделают неправильные выводы. Подумают, что ты слишком… неправильная для княгини. Она закатывает глаза и громко смеется, так, что стены вокруг содрогаются. — С каких пор тебя стала интересовать моя репутация? Я киваю. Действительно, с каких? И утопиться хочется от таких вопросов, потому что они вводят в ступор и ты не понимаешь, что делать дальше. — Хорошо, — я сдаюсь, и она от счастья, кажется, начинает улыбаться еще шире, не ощущая, как это приносит мне физическую боль. Я протягиваю ей руку, и она почти без заминки цепляется за меня, двигаясь вперед. Когда мы доходим до толпы, журналисты (которых, о чудо, оказывается чуть больше, чем пара) начинают судорожно настраивать аппаратуру. — Я не хочу подходить к ним. Так хочешь наставить меня на путь истинный, значит, будем общаться на тему мотоциклов и трасс. Я подхожу к скоплению мотоциклистов, выпуская ее руку, пожимаю нескольким людям ладонь, заинтересованно выслушиваю все, что они думают. Слушаю о том, что государство не поощряет это занятие. О том, что район давно не отстраивают. О том, что никто не хочет быть преступниками здесь, люди просто хотят заниматься тем, чем нравится. Алиса держится позади, изредка вставляет слово, позволяя мне полностью владеть ситуацией. Когда время подходит к заезду, мы отходим назад. Я кладу ей руку на плечо, и, к моему удивлению, она даже не отталкивает ее. Что поменялось за несколько дней? Возможно, я просто путаю себя. Ей просто нравится здесь. Нравится вспоминать былой адреналин, то, чем она когда-то занималась, чем когда-то жила. Пока не решила, что ей лучше быть монашкой. Затылок вновь чешется. — Ты приезжаешь сюда иногда? Просто так, чтобы покататься. — спрашивает она. — Иногда. — что-то передергивает меня. Я чувствую, как все смотрят на нас, как журналисты записывают еще одну скандальную статью, даже не подозревая, что пляшут под нашу дудку. — Иногда прихожу сюда, чтобы посидеть с кем-нибудь в баре. Здесь часто красивые девушки. Ее горло дергается, и я понимаю, что наконец-то довел ее. Это приносит какой-то адреналин. — Мог хотя бы сегодня ничего не портить, — сквозь улыбку произносит она, и я замечают, как блестят ее глаза. Наверное, ветер. Она пододвигается ближе, чтобы создать видимость объятий, и я подыгрываю ей. Не глядя мне в глаза, она тихо произносит (все еще с яркой улыбкой): — Я ненавижу тебя. — Это взаимно. Потому что это взаимно. Это ведь взаимно?