6. Алексей (1/1)

Мама говорит, у меня с детства был особый талант: я умел подстраиваться под ситуацию и выходить сухим из воды почти постоянно. Когда вам шесть и вы опрокинули вазу, подаренную норвежской делегацией в честь укрепления дипломатических отношений, это ?подстраивание? сводится к жалости. Чем старше вы становитесь, тем хуже ситуации. Маленькие детки — маленькие бедки. Большие детки… ну вы понимаете. Но к двадцати пяти годам я выработал особую стратегию поведения в ?чрезвычайных ситуациях?. Она состояла всего из двух этапов. Этап первый: избегание. Если у вас появляется проблема — избегайте ее как можно дольше. Это, во-первых, сохранит вам больше нервов, во-вторых, отнимет больше времени и сил у вашего оппонента. И логично было бы, будь второй этап нападением. Ведь по правилам после того, как вы сохранили ход, вы в праве воспользоваться им. Но мой второй этап был бы чертовски скучен, если бы совпадал с логикой. И если избежать проблем не удалось, начинайте этап вовлечения. В любой чрезвычайной ситуации есть всего два варианта: вы либо остаетесь в одиночестве, либо находите союзников. И хоть я никогда не славился любовью к компаниям, союзники в чрезвычайных ситуациях — крайне полезная вещь. Потому что любой союзник — это вовлечение. Это возможность сделать ситуацию не только вашей виной. В борьбе с навязанным браком у меня было два союзника. Первый — Яна. Несмотря на то, что она постоянно намекала мне на романтическую возможность развязки, она все же была на моей стороне. Я мог положится на нее и доверял ей, как никому больше в этой семье. Второй (и с одной стороны, наиболее очевидный, с другой — провальный) — Алиса. Но я не спешил делать ее своим союзником. Все скорее сводилось к тому, что мы станем врагами. Взаимными. Заклятыми. В нашей ситуации был и еще один провальный момент, который беспокоил меня больше всего. Пятна на истории, о которых говорилось в моем письме. Я понял, что в этом что-то не то, на следующий день после разговора с Алисой. Она действовала на мой мозг подобно катализатору, кофеину, голова сразу начинала судорожно думать о чем угодно, но только не о ней. И тогда я понял, что письмо — это не только выбрасывание меня на обочину, но и предупреждение. В стране что-то происходило. И мне явно не собирались говорить, что именно. Это бесило еще больше, ведь, мать вашу, я имел полное право знать, от чего императорская семья пытается отвлечь все государство. Потому что я был частью этой семьи. Или ее инструментом. Третий час подряд я копошился в копиях последних бумаг, которые мне приносили. Третий час подряд я не понимал, где можно найти лазейку, которая вывела бы их на чистую воду. Сегодняшний день был насыщенным еще и потому, что после обеда мы с родителями должны были поехать на одну из площадей и торжественно открыть памятник одному из моих многочисленных предков. Сейчас я бы все отдал, чтобы меня оставили в покое, чтобы дали шанс остаться в кабинете. Я был сам на себя не похож: третий день подряд зависал там, где обычно проводил несколько минут. Стал интересоваться политикой. Почти не выходил на веранды, чтобы покурить, делая это прямо здесь. Одним словом… я пытался избежать мыслей о ней. Но они преследовали меня даже ночью перед сном, когда я снимал часы и смотрел на них, отсчитывая секунды до момента, когда моя жизнь в привычном укладе взорвется. Она стала напоминать о себе везде. Утром, когда я просыпался, я думал о том, как решить проблему, связанную с ней. Днем, когда я садился за работу, я пытался отогнать мысли о ней. Но это казалось невозможным. К концу первого дня я знал: о помолвке с ?неизвестной девочкой? знают почти все в семье. Не все, однако, разделяли энтузиазм моего дедушки и отца. Да иногда мне вообще казалось, что даже папа не сильно-то рад перспективе встретить невестку. В таком случае, нахера это вообще нужно было? Я плюнул на раскопки бумаг и подорвался с места, нашаривая в кармане брюк зажигалку. Официально курить в Михайловском было нельзя, якобы, можно было спалить памятник культуры и… место жительства. Поэтому каждый раз, когда кто-то замечал меня за этим делом, я знал: мой вечер будет состоять из очередной попытки матери заставить меня бросить это занятие. Я не понимал только одного: я не рушил их здоровье, не бегал, как идиот, накурившийся какой-то дешевой травой. И это — было единственной вещью, которая хоть как-то снимала стресс. Но, конечно, слабый лучик здравомыслия, иногда проскакивавший в их головах, говорил о необходимости отчитывать меня. Выйдя из кабинета, я почти сразу наткнулся на Николину. Она, видимо, шла из сада, неся в руках целый букет белых роз и ножницы. Единственная вещь, из-за которой она еще кажется человеком. Я хотел завернуть за угол, но ее чутье оказалось сильнее. — А, Алексей Павлович, — с притворной улыбкой поздоровалась она, отдавая ножницы садовнику. — Как ваша… помолвка? Я фыркнул. Попытка задеть меня выглядела… провальной.— Это должно быть так сложно, не так ли? — продолжала она, медленно приближаясь ко мне; я сложил руки на груди в защитной позе, не представляя, чего добивается эта женщина. — Девочка ведь совсем не в твоем вкусе, не так ли? Бедная. Вы оба бедные. Ну ничего, скоро этот спектакль закончится, все вернется на свои места. Поэтому, не волнуйся. — О чем вы говорите? — я закатил глаза. — О, полно, Алексей Павлович. Все знают, что вы никогда не поженитесь. Вы слишком… свободолюбивый и независимый, а правила созданы не для вас. Поэтому, как бы император и ваш дедушка не мечтали вытащить вас из этой ямы, ничего не получится. Николина снисходительно улыбнулась и поправила розы, и без этого лежащие в идеальном порядке. Я прищурился, стиснув зубы, и решил пока ничего не произносить. Кажется, ее прям перло, а останавливать такое шоу было нельзя. — Лучше бы всем уже осознать это и отстать от вас. Поэтому мне жаль вас и эту девочку. Все равно не получится стать образцовой парой, как этого хочет Его Величество. А своими выходками… вы лишь подведете его. Впрочем, как обычно. С этими словами она обошла меня, задевая белыми лепестками мою черную рубашку, и пошла дальше. Звон ее высоких каблуков еще долго раздавался в коридоре, а я продолжал смотреть в одну точку, не двигаясь. Я знал, что это не так. Что все, что она сказала, есть ни что иное, как фарс, выдумка, жалкая попытка задеть меня острым язычком. Это ведь всегда получалось у нее плохо, как бы она не старалась. Она никогда не находила общий язык с теми, кто хоть как-то угрожает ее сыну. А я… я угрожал. И тут меня внезапно осенило: не это ли причина беспокойства в стране? Его величеству было семьдесят четыре года. До рекордов Виктории или Елизаветы ему было далеко, но я знал — это знали все близкие члены семьи — у нас оставалось всего ничего до того момента, когда он перестанет различать правду и вымысел. Возможно, весь этот брак был просто оплотом его больного воображения. И когда я говорил больного… я имел это в виду. И пока он мог выполнять обязанности, он делал это. Однако с каждым днем наши опасения росли. Мой дедушка, брат Кирилла Дмитриевича, был всего на три года младше его, и уже страдал от постоянных головных болей и нарушения зрения. Иногда я думал, говорят ли нам настоящую правду об их состоянии здоровья, или все еще считают слишком молодыми, чтобы принять это. Так или иначе, здоровье обоих было где-то на грани. И мы все ходили по тонкому льду. У императора было четверо детей, и все же, только один из них обзавелся сыном. Младшая, Татьяна, та самая, у которой мы встречали день рождения Яны, даже не спала с мужем (во всех смыслах этого слова), ей было достаточно родить дочь в первые годы брака, заставить мужа уехать служить, и самой распоряжаться дворцами и драгоценностями. Ульяна и Николай Кирилловичи, еще двое детей императора, даже не жили в России. И только у Константина и Николины получилось произвести на свет не только троих детей, но еще и мальчика. Правда, они не позаботились о том, чтобы у него были мозги или сердце. Михаил Константинович Романов. Надо было, конечно, постараться, чтобы от одного этого имени у меня возникали рвотные позывы. И дело было не в том, что он был чистой копией своей матери. Просто у Миши была одна дурная черта характера. Он не умел проигрывать. Знаете, кто еще не умел проигрывать? Верно, я. Вечное противостояние, вечные противники, вечное соревнование за звание лучшего из лучших. Вот только… он, как будущий император, не имел права проигрывать. Иногда я думал о давлении, которое на него оказывается, но мне не давали сочувствовать ему. Потому что каждый гребаный раз, когда я оказывался выше него по праву, когда должен был побеждать… они отбирали эту победу. Потому что будущий император всегда должен быть лучше простого князя. И вот, теперь гонка приняла новые обороты. Ира, его жена, не могла забеременеть. Я не знал, их ли это выбор, не заводить детей. Я старался дистанцироваться от всего, что связано с этой семейкой, с этой, мать вашу, идеальной семьей непроигрывающих и избранных, что меня в душе не волновало, что происходит между ними. И видимо… видимо, это волновало кого-то другого. Видимо, кто-то устал ждать. Видимо, нужен был какой-то повод, лишь бы сместить внимание с пока бездетного наследника на того, кто еще может принести семье что-то еще. Вот в чем был их план. К этому пришел я, стоя в коридоре, докуривая вторую сигарету подряд. Холодный осенний ветер из оставленного открытым окна заставил меня передернуться. Игра. Вот, что они затеяли. Значит, мне нужно было переиграть их. ***Несмотря на то, что на улице стояла прекрасная погода, настроение в автомобиле граничило где-то на уровне едва удовлетворительного. Мама нервно крутила в руках листочек с речью, которую они с отцом должны были произнести на открытии. Я вообще слабо понимал, зачем нужно было тащить на это представление меня. Раз я разочарование семьи, ничего не делающее для государства. Смотря в окно, я отсчитывал дома, которые мы проезжали, и представлял, как в одном из них живет Алиса. Материальное состояние ее семьи хоть и не было плохим — очень даже недурным, прямо говоря — генеральская семья не походила на тех, кто потратит миллионы на дом в центре или в частном поселке. Мне было интересно, переехала ли она в отдельную квартиру, как всегда мечтала. Впрочем, возможно, четыре года назад она отказалась не только от того, что я ей предлагал. Я дернулся. Вновь и вновь мои мысли приходили к одному и тому же человеку, от которого я бежала. По-моему, это уже больше походило на помешательство. Когда мы добрались до площади, нас встретили организаторы мероприятия и представитель прессы, дали краткие инструкции и поправили костюмы и мамино платье. Даже немного не в настроении, выглядела она замечательно. — И после торжественного открытия журналисты попросят вас ответить на пару вопросов. Никаких сюрпризов не будет, только те, что мы вам отправляли, — пояснил представитель, обращаясь к нам. — Спасибо, — мама кивнула, делая глоток воды. Когда большая часть народа стала двигаться в сторону искусственно сооруженного помоста, а за гримёрной стенкой нам наводили марафет, я уличил возможность остаться с ней наедине, если это вообще можно было так сказать. Я вымученно улыбнулся, репетируя настроение, и мама нежно провела ладонью по моему лицу. — Все хорошо, мы делали это тысячу раз. — Из нас двоих ты волнуешься явно больше, — перебил ее я. — Но меня не беспокоят посторонние мысли. — Как и меня. — Ты пытаешься убедить меня или себя? — она усмехнулась; по крайней мере, я поднял ей настроение. — Вы уже виделись, не так ли? — Да, — сухо ответил я, переводя взгляд за ее спину, где отец махнул нам рукой, говоря о скором начале. — Пообщались в кафе. — Я говорю не об этом, — она покачала головой, и меня как током пробило. Я посмотрел на нее непонимающими глазами, но она, кажется, все понимала; все знала и… все равно согласилась? — Вы ведь знали друг друга четыре года назад, верно? — Не думаю, что когда-либо знал ее. И не думаю, что когда-либо узнаю. На этих словах статист, подбежавший ко мне, поправил пиджак, и мы в сопровождении помощников, вышли на площадь, где нас уже ждала ликующая толпа народа. Я всегда удивлялся этому. Они — слепые фанатики, почитающие императорскую семью — даже не представляли, кого возносили. Это вымораживало, убивало, заставляло одновременно немного расстраиваться и угарать. Вы когда-либо представляли, какие отношения между мясником и коровой? Вот это было где-то рядом. Мясник выкачивает из тебя все силы: поднимает налоги, заставляет молодых парней тратить юность в солдатских казармах, а девушек с самого детства взращивает, словно они инкубаторы. И это не демократическая жилка в мозгу, это суровая реальность, которая имеет вас каждый божий день. Чувствует ли корова особое отношение к себе? Конечно. Она думает, что мясник гладит только ее, что радость ему приносит только она. И в голове у животного — бедного, измученного, но верного — не возникает и мысли, что мясник любит не корову, а то, что из нее получается. Какой вкусный стейк можно пожарить на выходных, как много творога можно сделать из переработанного молока, как много компоста для любимых цветочков получится — вот, что волнует мясника. Я был раздражен. Когда я вышел на сцену, ослепительные вспышки фотоаппаратов окончательно вывели меня, и я сжал челюсти, будто бы собрался идти на поле военных действий. Отец заговорил первым, подготовленная речь была складна и интересна, не только сухие поздравления, но и что-то сочное, что-то, разбавляющее скукоту. Я попытался сконцентрироваться на лицах прохожих. И это казалось хорошей идеей, пока… пока я не увидел ее. В компании с ним. И если до этого мое настроение было плохим, то сейчас сердце словно сделало поворот не туда, оступилось и начало падать вниз, вниз, вниз. С растрепанными волосами — видимо, Алиса бежала — и в легком кардигане, она сразу вызвала в голове два противоречивых чувства: желание надеть на нее куртку, чтобы она не окоченела, и желание усмехнуться ей прямо в лицо. Идиотка. Какая же идиотка. Мама дернула мой пиджак. Улыбнувшись, я рефлекторно посмотрел прямо в центр объектива, вспоминая, что тоже должен что-то сказать. Вышло немного несуразно, но от меня другого уже не ожидали. Я так думал. Я ушел со сцены раньше. Стянув пиджак, я бросил его прямо на статиста, который опомнился слишком поздно, чтобы задержать меня. Ветер резко похолодел. Или мне просто так казалось. — Вам хотели задать вопрос журналисты! — крикнула помощница вдогонку, и я рассеянно кивнул, не совсем понимая, что это значит. В реальности этот задрот выглядел еще хуже. Ну серьезно, я был разочарован. Все, что я знал о Егоре Вахрушеве, так это то, что он работает в какой-то инженерной компании, не ведет странички, давно был у парикмахера (это судя по сегодняшней встрече). Одним словом, пока я не видел особых причин, чтобы беситься из-за него. Я бы понял, встречайся она с каким-нибудь крутым мотоциклистом-мачо или гением по физике, к двадцати годам заработавшим состояние, но этот… был ничем не примечателен, скучен и даже не привлекателен. Подводя итоги… он не был мне соперником. Если бы мы соревновались. Но мы не соревновались. А вот две журналистки, среди которых я узнал личико девчонки, с которой переспал накануне, выглядели воинственно, решительно и сурово. Они шли прямо за мной, держа наготове фотоаппараты и записывающие устройства, и двигались точь-в-точь по той же траектории, что и я. Потребовались усилия, чтобы оторваться от них, я завернул за угол, понимая, что Алиса и этот придурок тоже где-то рядом. Не хватало только еще того, чтобы они сделали пикантный кадр. Впрочем… Возможно… это именно то, что нужно было им дать. В голове слишком быстро промелькнул план, показавшийся идеальным. В конце концов, что могло пойти не так? Я оперся на стену, облизнувшись. Три, два, один, из поворота выбегает Алиса. Совсем запыхавшись, она даже не замечает, что ее парень-придурок плетется где-то за двумя репортершами. Я оказываюсь прав, и первыми появляются журналистки, ?прячась? за мусорными баками. — Тебе нужно объяснить… — начинает она, явно рассердившись. Да, бегал я все еще быстрее нее. Вот только я в душе не знал, что тут объяснять. Я делаю несколько решительных шагов вперед, поглядывая на девушек в засаде, а потом совершаю самый необъяснимый поступок, который они ждут. Я, мать вашу, целую Алису Щербакову. Мне хватает нескольких секунд, чтобы осознать, в какое дерьмо я влезаю. Краем глаза я вижу, как более сообразительная девчонка делает подряд, кажется, кадров десять, прежде чем вторая — кажется, эта та, что была у меня в постели — тянет ее за рукав, и они обе исчезают в повороте улицы. Следующее, что я замечаю — ошарашенное лицо светловолосого придурка, который буквально роняет челюсть на пол. А потом… О да, это было слишком ожидаемо. Алиса Щербакова бьет меня с такой силой, что звук от хлопка эхом разносится по кварталу. Из груди вырывается хриплый смех — единственная реакция, на которую я пока способен. — Какого черта?! — выкрикивает она мне почти в лицо, пока я поправляю челюсть. Я продолжаю смотреть на Егора, который в ступоре делает несколько шагов назад. — Нет! Нет, нет, нет, нет. — восклицает Алиса, зарываясь пальцами в волосы; она поворачивается в сторону Вахрушева, едва не падая прямо на пол, и я инстинктивно подставляю руки на несколько сантиметров ближе, но не касаюсь ее. Сейчас она похожа на заведенную бомбу — коснись, и разорвется. — Это не то, что ты подумал! — она жестикулирует, словно это хоть как-то убедит ее парня-идиота, а я лишь настойчиво сдерживаю ухмылку, ожидая, когда она обрушится с агрессией на меня. Вскоре это и происходит. — Объясни ему! И мне! Какого… какого черта ты это сделал? Ты не имеешь права! — Ошибаешься, — я не выдерживаю и нахально складываю руки на груди, внимательно рассматривая ее с ног до головы. — Ты моя невеста, забыла? Алиса взрывается. На ее милом лице, порозовевшем от наплыва чувств, проскальзывает маниакальное желание убить меня, и мне становится не до шуток. Я мотаю головой, уклоняясь от очередного удара, который она пытается нанести по моему лицу, вовремя перескакивая ближе к Егору. Пора сфокусироваться на этом придурке, хотя, в глубине души, я все еще не понимаю, как они могли познакомиться, сдружиться, а тем более — полюбить друг друга. В моем мозге проносится риторический вопрос, заходили ли они дальше поцелуев, и, хотя Вахрушев и кажется слишком правильным (а такой тип парней обычно хранит целомудрие до самой брачной постели), в разных уголках моего тела сразу начинается нервный тик. Даже представлять это… отвратительно. — Не ори ты так, — я выставляю руки вперед перед ней, чтобы эта истеричка даже не думала нападать еще раз, и закатываю глаза; неужели она настолько наивна, что думает, будто бы я поцеловал ее из-за наплыва ностальгических чувств? Да вашу же мать, это слишком, даже для нее. Подбородок нервно дергается, и я, убедившись, что кроме нас троих в переулке больше никого нет, расправляю плечи, рассчитывая, что мне не придется трижды объяснять план. — Это все часть спектакля, драгоценные. Если ты не заметила камеры, это не значит, что камеры не заметили тебя. Я поворачиваюсь к Егору, окидывая его презрительным взглядом. Этот светловолосый придурок все еще таращится, будто бы не может осознать, что вообще происходит. Алиса что, не могла раньше ему сказать? Разве у нее не было недели, чтобы решить хотя бы одну проблему из тьмы навалившихся? — Мне даром не нужна твоя девушка, придурок, — скрипя зубами, произношу я; по лицу Егора видно, что ему верится с трудом. Конечно, я отлично целуюсь. — Рядом есть ресторанчик, присядем и поговорим. — Я не собираюсь ни о чем с тобой разговаривать! — вспыхивает Алиса и тут же переключается на своего парня. — Ты убедился? Так вот зачем она здесь была! Конечно, ей надо было показать этому придурку, что это просто стечение обстоятельств, просто непонятный фарс, договор, заключенный даже не между нами. Большая часть меня ликует: я, не прилагая особенных усилий, порчу ей жизнь одним лишь своим существованием. Но та часть, совсем маленькая, которая надеялась на сотрудничество… впрочем, невозможно построить сотрудничество на лжи и ненависти. — Ни я, ни он не хотим этой помолвки, и даже то, что он сделал, — она бросает на меня взгляд, полный чистой неприязни. — Ничего не значит. — Тогда зачем он это сделал? — не унимается Егор; мать вашу, я готов дать ему подзатыльник прямо сейчас. — Я хочу послушать. Если он объяснит это, то я готов потратить время. Мне даже нравится ситуация, которая складывается. Она, потерянная и рассерженная. Он, ревнующий и тупой. Я, красивый и довольный. Когда Егор касается напряженного плеча девчонки, Алиса немного вздрагивает и нервно смотрит на меня, не веря в искренность моих намерений. Может быть, она тоже тупая? Тем не менее, под убедительным взглядом парня она немного тает (совсем как ванильное мороженное на солнце), и кивает мне. Я разворачиваюсь, лишь бы больше не видеть эту раздражающую меня картину. В ресторанчике с морским антуражем на улице напротив я был всего лишь раз, поэтому, заходя внутрь и кивая управляющей, сразу нервно оглядывающейся по сторонам при виде князя, я на ходу заказываю только американо, который сложно испортить. Я даже не знаю, идут ли эти двое за мной, и сразу выбираю место подальше на втором этаже у панорамного окна. Что-то вибрирует в кармане, и я достаю телефон: пропущенный от секретаря родителей звонок не сулит ничего серьезного, и я откладываю телефон подальше, откидываясь на спинку удобного кресла. Алиса неуверенно и немного растерянно садится напротив, пытаясь унять дрожь в пальцах. Это даже забавляет. Егор же напротив, с каждой секундой от неуверенного парнишки остается все меньше и меньше, и когда он почти без запинки заказывает два капучино, я почти ненаигранно поднимаю брови. Почти. — Надеюсь, твои объяснения не займут много времени, — Алиса язвительно улыбается, накидываясь практически в ту же секунду, когда официантка уходит сделать кофе. — Как хочешь, — пожав плечами, я пододвигаюсь к ним ближе. — Нам нужно сыграть влюбленных. И тут она вновь не выдерживает. Заливается хохотом на весь ресторан, отпугивая посетителей. Да, с таким поведением она оставит меня в дураках даже без усилий. Я закатываю глаза, чувствуя, что теперь почти все посетители странно смотрят на нас. Кто-то с любопытством, кто-то с раздражением, и последних я, скорее всего, поддерживаю. — Ты рехнулся? — усмехается Алиса, складывая руки на груди. Егор рядом, кажется, белеет. — Ни за какие деньги я не буду притворятся влюбленной… в тебя! Кажется, последние слова она буквально выплевывает, едва не подавившись собственным ядом. Обидно, конечно, но справедливо. Идея действительно заранее обреченная и идиотская. Тем не менее, это мой единственный шанс узнать, что семья скрывает от меня, что происходит в империи. Рассказывать об этом Алисе я, конечно же, не собирался. — Оставь при себе свои наивные мечтания, милая. Нам обоим нужно как-то избавиться от этого брачного договора, но не думала ли ты, что проще будет работать сообща? — Сообща с тобой? Я лучше сразу утоплюсь. — Ты права, возможно, это куда лучший вариант. — Мне даже интересно, ты правда думал, что я могу согласиться? — Ну, я думал, что у тебя есть хотя бы капелька мозгов. Видимо, я ошибался. Я тянусь за телефоном, почти не сводя с нее глаз. Алиса искренне не понимает, как я только мог предложить такую потрясающую идею, но слушать мои объяснения дальше при этом не хочет. Почему все девушки такие нелогичные? Будь она хоть немного умнее, то выслушала бы для начала. Сложно описать, как я разочарован и одновременно рад, что мне не пришлось работать с ней. Конечно, надо будет придумывать новый план, а уже завтра на обложках появится урванный мной поцелуй, но об этом можно будет подумать завтра. Вытаскивая из кармана залежавшуюся мелочь, я бросаю ее на стол, рассчитывая, что этого вполне хватит на все три кофе, и поднимаюсь со стула. Салютую им обоим двумя пальцами, закидываю пиджак на плечо и спускаюсь вниз. Шучу. Я почти уверен, что она побежит за мной, стоит мне выйти из ресторана. Осталось лишь посчитать, сколько времени ее парень псевдо интеллектуал будет говорить о том, что это прекрасная возможность разрушить брак. А я почему-то не сомневаюсь, что он счел эту идею разумной. Может быть, это какой-то защитный механизм? Типа, ты соглашаешься на поддельные отношения своей девушки, чтобы сохранить настоящие? В любом случае, мне не интересно лазить в их грязном белье. К удивлению, мне удается досчитать почти до ста шестидесяти, когда сзади слышится громкий стук двери. Я не оборачиваюсь, но знаю: это Алиса. И она идет, чтобы заключить сделку. И я готов поставить все деньги мира на то, что, в глубине души, она сама знает, что для нас обоих это лучший вариант. — Эй! — кричит она вслед. Конечно, теперь у нас так обращаются к императорской семье. — Того, что ты оставил, едва хватило на твой американо, — не доходя до меня, начинает она разговор; я закатываю глаза. — Так что ты должен мне. Она обгоняет меня, но не преграждает путь, а лишь становится рядом, шагая почти в ногу со мной. Я замечаю, как ее взгляд мечется по людям, идущим по улицам, как плечи расправлены, но дрожат, будто бы она пытается быть тем, кем она не является. Будет сложно сделать из нее невесту, в которую бы я влюбился по уши, но для меня никогда не было ничего невозможного. — Верну, как только наш план удастся. — Сначала ты должен объяснить, в чем он состоит. Ну наконец-то она спросила. Я проверяю часы и вздыхаю: на то, чтобы обрести мозги, ей понадобилось чуть больше тридцати минут с момента нашей встречи сегодня. А могли уже разойтись. — Ты любишь играть в карты? — начинаю я. — Не отвечай, это не имеет значения. Любимая игра Его Императорского Величества на досуге — ?верю-не-верю?. Ты наверняка знаешь правила. Раздаются карты, от которых надо избавиться. Главное — уметь блефовать и быстро соображать, чтобы разгадать обман соперников. Так вот, — я останавливаюсь у мостовой, поворачиваясь к Алисе. — Мы с тобой сыграем против них. Будем врать прямо в лицо, чтобы узнать, зачем они заключили этот брачный договор. А узнав их слабое место, узнав причину… — Можно избавиться от следствия, — подхватывает девушка. — Именно. Так что, сделка? Я наклоняю голову, пытаясь считать ее эмоции, но Алиса будто бы выстраивает ледяную стену между нами. Мне внезапно становится труднее дышать, когда я понимаю, что в ее глазах пробегает знакомый мне огонек: огонек рискованности и вызова. На ее лице распускается ухмылка, кажется, она начинает верить в то, что этот план — действительно наше спасение. Или погибель. Я еще точно не уверен. Алиса протягивает мне руку. Я сжимаю ее холодную ладонь в своей, чувствуя, как распыляется внутри нас обоих нетерпение и интерес. Я не верю ни единому движению, которое она делает. Не верю ни единому слову, которое она произносит. Она не верит мне. И мне кажется, что это прекрасное начало.