2. Алексей (1/1)

Распорядок дня члена императорской семьи обычно начинался с умывания, легкой зарядки и завтрака за огромным длинным столом, уставленным всякой всячиной. Мой распорядок дня несколько отличался. Я должен был проснуться. В целом, занятие не сильно интересное, если, конечно, у вас нет планов покорять мир своей улыбкой через несколько часов, но иногда выбор просто не дается. Его не то, что нет, он есть. В теории можно пролежать на кровати до обеда, притвориться спящим и посмотреть, по какому стереотипному плану в этот раз пойдет девчонка на второй половине кровати. Самый распространенный случай — побег в одних шелковых трусах, с боязнью оглядываясь через плечо. Меня всегда мучал вопрос: неужели я так некрасив по утрам, что они сбегают с таким выражением лица? Еще один штамп — подумать, что ты нетакаякаквсе, завалиться на кухню в моей рубашке и попытаться приготовить еду. Спалить сковороду, разбудить меня запахом горелого, разозлить с самого начала дня. И, конечно, мой самый любимый — притворяться, что ты спишь, пока князь сам встанет и что-нибудь приготовит. Вот Ляля Морозова выбрала последний вариант. Все, что я знал об этой девушке со вчерашнего вечера, находилось за мутной пеленой двух бутылок вина, и даже если бы я попытался вспомнить что-то кроме ее имени и фамилии, у меня бы все равно не получилось. Впрочем, иногда им было достаточно того, что я помню, как их зовут. Лениво перекатившись на край кровати, я стукнул по экрану телефона, чтобы посмотреть время. Семь сорок семь — нормальные люди, включая Лялю, еще спали. Ее короткие черные волосы были по всей постели (нужно посоветовать ей хороший шампунь), меня это бесило, потому что, твою мать, это не твой дом, чтобы ты оставляла здесь везде свою ДНК. Я спрыгнул с кровати, пытаясь сориентироваться в темной комнате. Тяжелые шторы вообще не пропускали свет, а тут так и убиться можно. Не то, чтобы мало людей хотели бы этого, но я вроде бы не собирался на тот свет в двадцать пять, еще и от удара об тумбочку. Зашипев, я приложил руку к бедру, на которой ощущалось покалывание от удара, и посмотрел на Лялю. Она спала, как безмятежный ребенок, едва прикрыв черным покрывалом живот. Видимо, вчера было жарко. Девушек третьего типа всегда ожидало самое большое разочарование. Я просто уходил, не дожидаясь их пробуждения. Проснуться чуть раньше восьми для меня было принципиальным долгом, пожалуй, единственным долгом, которое я выполнял. Потому что дорога от квартиры до дворца занимала двадцать минут, еще десять уходили на то, чтобы переодеться и принять душ, а там — любимое время нашей дружной, крепкой семьи — завтрак. — Когда она проснется, отвезите ее, куда скажет, — бросаю я администратору на ресепшен, пробивая оплату водителя. Это навряд ли произойдет в ближайшие часа два, Ляля выглядела убитой и уставшей до потери пульса, а у меня нет столько времени. Не сегодня. Я салютую своему человеку, удобно устраиваясь на заднем сидении. — В Михайловский, Жека. Мы трогаемся. Обычно — насколько к нашей семье можно было применить это слово — я не участвовал в семейных торжествах. Императрица терпеть меня не могла, потому что я ?позорил великих родственников распутным безалаберным поведением?. Ей было семьдесят пять или около того (честно говоря, я думал, что ей уже давно место в музее), и в ее старой маразматической головушке укоренилось, что спать можно только с мужем и женой, только после свадьбы и только побрызгав кровать святой водой. Но даже она понимала, что мое присутствие на некоторых праздниках — обязанность, от которой не свалить. К нашему общему с ней сожалению, я родился в этой дружной, крепкой семье, а значит, имел не только привилегии, но и задачи, которые надо было выполнять. В этом плане я обожал систему английского королевского двора. Там на официальных мероприятиях были только самые ближайшие родственники Ее Величества, никто не заставлял десятую кузину в тридцатом поколении плясать кадриль на дне открытия очередного фонда. Но Россия, мать вашу, никогда не ищет легких путей. А русский человек — не русский человек, если не покупается в говне перед достижением цели. Этот изумительный менталитет заставил меня еще в шестнадцать зазубрить главное правило двора: иногда нужно идти на уступки. Сегодняшний день был из таких. После завтрака мы всей толпой многочисленных родственников должны были поехать в Зимний, награждать офицеров и генералов за выслуги перед Отечеством. Из всех возможных мероприятий это — худшее, что я посещал. Двадцать тучных мужчин в форме, увешанной медалями и орденами, сначала стоят на лестнице, громко обсуждая последние политические новости, а потом заходят в зал, напуская на лицо самые благодарные улыбки в арсенале. Главное оружие генералов в нашей стране — это не сабля, не ружье и даже не кулаки. Это, мать вашу, улыбка, которая должна убедить Императора в том, что в государстве все ну просто замечательно. Одним словом, награждение — это один большой спектакль, в котором каждый следующий актер пытается перещеголять другого. — Прибыли, — бросает Жека, и я тут же выскакиваю из автомобиля, на ходу кивая гвардейцам. Во внутреннем дворе Михайловского уже стоят коробки с нежно-голубыми лентами. Сегодняшний день — это не только награждение офицеров и генералов. И вторая причина, почему я мчусь к себе в комнату, параллельно снимая кожаную куртку, это Яна. Любой, кто хоть немного знаком с ней, прекрасно понимает, что это девочка-солнце, девочка-горящие-глаза, и иногда (сейчас все реже, правда) я завидовал ей. Она так сильно напоминала мне самого себя в юности, что меня мучали одновременно две вещи: желание сохранить ее невинность и силу против понимания, что, рано или поздно, кто-то обязательно разобьет ей сердце. Я действительно боялся, что с ней произойдет то, что несколько лет назад произошло со мной. Я боялся, что она встретит своего ?принца?, который окажется лишь призрачной копией того, что она хочет. Увидеть ее слезы, ее разочарование, ее глаза, полные боли, ее предательски дрожащие пальцы — лишь в одном я сходился с мнением всей остальной семьи, этого никогда не должно было произойти. Подарок на двадцатилетие сестры стоял у меня в кабинете, дожидаясь своего часа. Я не хотел вручать его на глазах у всех, потому что мамаша Яны в ту же секунду бы отобрала его, одаривая меня своим фирменным ядовитым взглядом. Иногда я опасался, что ее язык пропитан отравой. В таком случае, Константину Кирилловичу очень не повезло, ведь ему эту змею целовать еще минимум лет двадцать. Такие люди, они же, вашу мать, самые живучие на земле. — Алексей Павлович? — в комнату постучали. Я уже застегивал рубашку, когда в спальне появился секретарь родителей. Его уставшие глаза выдавали бессонные ночи, которые он тратил на формирование имиджа нашей семьи, в мешках под глазами могло поместиться эго всей императорской семьи. Впрочем, эго матери Яны туда бы не влезло. Я кивнул, разрешая ему войти, и подошел ближе, чтобы рассмотреть план сегодняшнего дня, который принесли. — Через пять минут в общем столовом зале будет завтрак, начнется вручение подарков Ее Императорскому Высочеству. Это займет не больше часа, после чего начнется рассадка в автомобили, и вас отвезут в Зимний. Там награждение затянется, возможно, на два или три часа, потом фуршет в тронном зале, а вечером ужин в доме графа Таврического. — Насыщенно, — сухо отвечаю я, цепляя пальцем мундир. — Но я ведь могу просто не поехать на ужин? Там и без меня народу будет овердохуя. Секретарь сглатывает, и я внутренне усмехаюсь. Надо же, в этом дворце есть еще кто-то, кто не привык к моей речи. — Боюсь, Император лично просил вас появиться. — с некоторой опаской произносит мужчина, и я хмурюсь. — Он передаст через Татьяну Кирилловну письмо, которое вы должны будете прочитать. — Конечно, ведь в двадцать первом веке для придания таинственности еще нужно писать письма. — я закатываю глаза, выходя в коридор; секретарь выбегает за мной, мелкими шажками пытаясь успеть и перегнать меня. — Научите его печатать сообщения. Звонить, если так нужно. Он же, мать вашу, Император. Секретарь не успевает ничего ответить, останавливаясь в двух шагах от меня. На его лице отражается мимолетный страх, который он пытается скрыть, опуская глаза в пол. За столько лет жизни в центре всего я научился искусно прятать настоящие чувства за притворной маской псевдо-уважения и почитания, но даже эта маска не спасает, когда на лестнице появляется Николина Александровна. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Неужели ее стилисты не могут сказать ей в лицо, что пудровый цвет не идет пожилым женщинам с такими объемами? — Ваше Императорское Высочество, — я опускаю голову вниз, улыбаясь; если она сейчас попытается выкинуть что-нибудь из разряда плевков ядом, я не выдержу и на дне рожденья ее же дочери выскажу все, что думаю. На удивление, женщина всего лишь мягко улыбается, останавливаясь напротив меня. — Поздравляю с праздником. — Спасибо, — отвечает она, прищуриваясь. — Ты опять не ночевал дома? — Мы договаривались общаться формально, Николина Александровна. — я хмурюсь; ненавижу ее взгляд, ее ненавижу, потому что, мать вашу, в этой подставной княгине все не так, начиная с манер и заканчивая отвратительной способностью заряжать все вокруг отрицательной энергией. — К тому же, Михайловский — это не мой дом, вы это знаете. Она снисходительно улыбается. Иди в задницу, пожалуйста. — Дом — это место, где тебе рады. Ваше Высочество, — она выделяет каждое слово, пытаясь доказать свое превосходство. — Вам всегда здесь рады. — Особенно вы, — вырывается у меня. — Ох, Алексей Павлович, вы даже не представляете, насколько. Этим вечером мы собираемся на ужин у Татьяны Кирилловны, вы уже слышали? Там будет вся семья: мой муж, наши дети, дети Императора. Даже ваш дедушка. Жаль, что вас не будет. Не дожидаясь моего ответа, Николина дергает подбородок, как если бы по ее шее проползла гусеница, и с победоносным выражением лица направляется в столовую. Я некоторое время смотрю перед собой, не совсем понимая, что только что произошло. Она что… только что пожалела, что я не приду на семейный ужин? — Пиздец. — вновь вырывается у меня, и секретарь за спиной подпрыгивает от неожиданности. *** Когда я сажусь за стол, мама одаривает меня осуждающим взглядом. Пускай я опоздал всего на мгновение, она уже готова загрызть меня за все грехи человечества. Перфекционисты — они такие. Мне сложно сосредоточиться на происходящем. То и дело я прокручиваю в голове сказанное Николиной в коридоре, не совсем понимая, с каких пор этой идиотке разрешается смотреть на меня со снисхождением и жалостью. И пока на фоне разворачивается сюрреалистичная картинка распаковки подарков, я ковыряю вилкой бекон, нахмурившись. — Теперь очередь моего подарка, — Николина Александровна подходит к одной из самых больших коробок, держа за талию дочь. Яна в чудесном настроении. Только это спасает меня от желания прямо здесь и сейчас спросить у ее матери, кто позволил ей обращаться ко мне с таким тоном. Николина никогда не вызывала у меня положительных эмоций. Что странно, потому что, при всем моем идиотском характере, я привык хотя бы частично уважать старших. Это, пожалуй, единственное, в воспитании чего мама преуспела. С учетом того, что после моего рождения мы с родителями пять лет жили в Москве, я познакомился с Николиной уже в том возрасте, когда у детей формируются задатки здравого смысла. И она не понравилась мне почти сразу. Я вообще не понимал, как можно принять такую невестку: вечно позирующую, влезающую не в свои дела и страшно жаждущую оказаться в центре внимания. У Николины была, пожалуй, одна единственная хорошая черта: ее дочь. Ее старшие дети, один из которых однажды станет императором, раздражали меня еще больше матери. Но Соня уехала работать в Великобританию, а Его Императорское Высочество пропадал в кабинете с отцом и дедом. Из всей их семейки только Николина умудрялась поднимать уровень гормонов ненависти во мне каждый день. И в одном я был уверен точно: когда Император умрет, а Николина станет императрицей, нас выкинут из Михайловского первым же указом. Действительно, зачем ей еще один князь? Яна осторожно потянула за нежно-голубое полотно, нервно оглядываясь на всех остальных членов семьи, сидящих за столом. Когда она поймала мой взгляд, я выдавил из себя улыбку. Радуйся, солнце. Я не буду портить тебе день сегодня, обещаю. Она дергает последнюю ленту и… — Пианино! — вздох, за которым она пытается скрыть разочарование, звенит в моих ушах весь оставшийся день. Яна напрягается, как струна, почти до белых костяшек сжимая кулаки. — Как… мило, — она изо всех сил старается быть учтивой, и меня это бесит, потому что на ее месте я бы устроил скандал собственной матери за то, что она не знает, что Яна, мать вашу, ненавидит играть на клавишных. — Спасибо. — О, не за что, милая, — Николина расплывается в широкой улыбке, целуя дочь в обе щеки. — Ты давно не играла, пора вспомнить. Тем более, — она делает вид, что разговор зашел в эту сторону совершенно случайно, но даже моя мама, обычно сдержанная и холодная, закатывает глаза. Нонсенс. — Скоро приезжает делегация из Великобритании. Твоя сестра писала, какие там красивые и умные принцы! И они в восторге от игры на фортепьяно. И Яна, конечно же, должна их развлекать. — Да, мам, — она кивает, прерывисто выдыхая, и смотрит на меня, пытаясь отыскать хотя бы тут поддержку. — Они приезжают со своими пассиями? — я закидываю ногу на ногу, откладывая вилку, и чувствую, как все взгляды моментально обращаются на меня. Яна сдерживает улыбку. — Слышал, старший вот-вот объявит о помолвке, а младший, представляете, встречается с темнокожей артисткой. Она возьмет отпуск и приедет сюда с ним? Яна бесшумно шепчет благодарность, и я понимающе киваю. С такими родственниками жизненно необходимо иметь подушку безопасности, исправно работающую, желательно. Иначе суровая реальность задушит тебя прежде, чем ты уловишь тот короткий миг счастья в этой жизни. ***Как и предполагал секретарь, награждение затянулось. Один из офицеров, под чьим руководством мне ?посчастливилось? учиться в Военной Академии, вспомнил, как несколько лет назад я блистал в форме. Его длинная тирада о том, что в современном поколении все же есть надежда — и он намекал на меня — затянулась на двадцать минут, в течение которых Император трижды бросил на меня удивленный взгляд. Будто вы не знали, что у меня отличный диплом благодаря собственным усилиям, а не вашему положению. Напоследок офицер улыбнулся мне и отдал честь, едва не задев локтем рядом стоящего гвардейца, который приносил награды. Я нервно расправил голубую ленту, чувствуя, как после обращения только что награжденного офицера многие стали смотреть на меня. В любой другой момент я бы ликовал. Но не тогда, когда это касалось чего-либо военного. В этом был какой-то неуловимый парадокс. Вы когда-нибудь размышляли о том, как вы начинается относиться к людям, событиям или вещам, которые у вас отобрали? Пускай это был ваш смысл жизни, пускай это было единственное поле, на котором вы чувствовали себя… как дома. У вас все равно отбирают это эфемерное чувство тепла и внутреннего света, вырывают прямо изнутри, оставляя большую черную дыру, которую нечем заполнить. А потом… потом вы видите, как это тепло стало смыслом жизни для других. Как вы будете относиться к другим? Как вы будете относиться к теплу? Холодно. Практически с ненавистью. После награждения мы все поехали к Татьяне Кирилловне. Я боялся, что со временем Яна может стать, как она. Стать тучной женщиной, чей смысл жизни сводится к бесконечным праздникам и приемам, обедам и ужинам, платьям и перчаткам. Татьяна Кирилловна была хорошей подругой Николины, но, по крайней мере, она была дочерью Императора. В ней была та капля солидности и респектабельности, которой так не хватало ее невестке. И, справедливости ради, она умела устраивать ужины. Я приехал туда позже всех. Хотелось растянуть то удовольствие, которое я бы получил от перекошенного лица Николины, по максимуму. Но я даже не успел зайти внутрь, как меня вновь поймал секретарь родителей. — Вы помните о письме, Ваше Высочество? — А ты помнишь, что это день рождения моей сестры? — я улыбнулся, коснувшись ручки дверей в большую гостиную. — Его Императорское Величество требует скорейшего прочтения. — констатировал секретарь. Я тяжело вздохнул. Прерывать минуту собственной славы ради старомодного способа донести информацию — это раздражало. В нескольких сантиметрах люди, ненавидевшие меня, радовались, и я хотел разбить их счастливые лица об жестокую реальность. Нельзя не учитывать меня, Николина. Я, вашу мать, князь. Более того, я Алексей чертов Романов. Я ненавижу, когда кто-то радуется за мой счет. — Это так срочно? — в последний раз спрашиваю я, прикрывая глаза. — Да, Ваше Высочество. Отстраняясь от двери, я раздраженно засовываю руки в карманы брюк, выжидающе глядя на секретаря. Тот кивает в сторону второго этажа, и я с еще большим раздражением поднимаюсь наверх. Дверка в одну из комнат открыта, и я захожу внутрь, хлопая ею. На столе одно единственное письмо с императорской печатью, но, разворачивая его, вижу почерк своего отца. Строчка за строчкой, я поглощаю информацию, не совсем улавливая, к чему клонит Император и мой папа, надеясь, что станет яснее хотя бы к концу. Я переворачиваю страничку… и ничего. Я смотрю на последнюю строчку, растерянно оглядываясь то на дверь, то на окно. В комнату кто-то стучит. — Алекс? Ты тут? — это голос Яны, встревоженный и испуганный. Я сглатываю, запуская пальцы в волосы. Это что такое? — Я захожу, Алекс, — она дергает ручку и заходит. — Ничего не понимаю, — я мотаю головой, кладя письмо на стол. Яна осторожно подходит ближе, будто боится обжечься, бегло, почти не вчитываясь в строки, смотрит на бумажку, а потом кусает губы, обреченно закрывая глаза. — Я надеялась, что это не правда, — шепотом произносит она. — Надеялась?! — мой голос сходится на крик. — Хочешь сказать, ты была в курсе? — Я. Надеялась. Что это. Не правда. — вдумчиво произносит она. — Разве дедушка мог так поступить? Он ведь любит тебя, едва ли не больше собственного внука. Алекс, надо встретиться с ним, надо… надо узнать, почему он это сделал. — О, письмо дает понятный ответ на этот вопрос. — Алекс, пожалуйста! Не делай этого сейчас, не сегодня! — она подскакивает с места, обнимая себя за плечи. — Мы выясним все, ладно? Вместе. Завтра же поедем и узнаем все. Я уверена, они просто неправильно все поняли. Я медленно подошел к ней, тусклым взглядом смотря в ее горящие надеждой глаза. Внутри что-то опустилось вниз. Сердце. Хотя я думал, что давно избавился от него. — Они заставляют меня жениться, Яна. На непонятной, незнакомой мне девушке. Чтобы… а! ?Чтобы я приступил к обязанностям императорской семьи, стал старше и ответственннее?. Это приговор, Яна. Они подписали мне приговор. Они наконец решили избавиться от меня.