Часть 2 (1/2)

Насчёт кухни Раффе не слукавил: шеф-повар в ?Мейстере Танненберге? был на высоте. Одна куриная грудка стоила того, чтобы продать душу. Суховатое обычно мясо было обильно сдобрено сливочным соусом с эстрагоном и с некими сушёными ягодами, которые Макс с виду ошибочно принял за бруснику; похрустывая на зубах, они распространяли приятный пряный привкус. Сочности блюду придавали и тушёные в меду ломтики яблок, которые следовало чередовать с кусочками курятины. А какая на гарнир была подана картошечка — просто ювелирно поджаренная, с тонкой ломкой корочкой и мягким, консистенции почти пюре, нутром; картошечка, не посрамившая бы и блюда haut cuisine! Поданное к грудке вино сочеталось с блюдом просто волшебно — разумеется, не ризлинг десятилетней выдержки из отцовского погребка, о котором Макс грезил в пыльной духоте Берлина, да оно было бы и более чем неуместно к еде, — нет, просто лёгкое столовое вино, но не без изюминки в букете. Воодушевлённый изысканной трапезой, Макс воспользовался случаем и заказал за счёт старшего товарища ещё и десерт, но тут его постигло разочарование. Яблочный штрудель был достоин разве что ненавистной столовой в комиссариате. Слоёное тесто было раскатано небрежно, вязло в зубах вместо того, чтобы тонкими лепестками таять на языке, и совершенно не пропиталось ни начинкой (в которой попадались кусочки яблочной кожуры), ни более-менее ещё удачными взбитыми сливками. Будь Макс завсегдатаем ?Мейстера Танненберга?, он не постеснялся потребовать бы позорного увольнения горе-кулинара, своим присутствием оскорблявшего кухню, на которой творились шедевры, подобные вышеописанной куриной грудке.

Хвалёное кино принесло значительно меньше удовольствия, нежели кухня. Наслушавшись дифирамбов Кристофа в адрес хитроумного хозяина, нашедшего лазейку в запрете на иностранные фильмы, Монтана надеялся посмотреть какую-нибудь голливудскую новинку, слухи о которых просачивались в прессу. Кристоф даже специально забронировал столик в зале, хотя аккуратный внутренний дворик летним вечером был бы куда заманчивее. На небольшом экране, однако, шёл всего-навсего ?Дракула? с Белой Лугози. Мария Дунст преувеличенно ахала на каждой волнительной сцене с демоническим актёром, но Макс считал американскую экранизацию весьма посредственной и во всех отношениях уступающей ?Носферату? Мурнау, гораздо более близкому духу народных преданий, веселящему живым невымученным юмором и в то же время намного более пугающему. Да и появившейся возможностью озвучивания фильмов умел пользоваться далеко не каждый; не говоря уж о том, что игра актёров с исчезновением необходимости выражать эмоции лишь мимикой и жестами значительно ухудшилась. Макс ностальгически вспоминал, как пианино под руками невидимого тапёра с каждым появлением на экране горбящегося ушастого вампира принималось угрожающе рычать и казалось, что жуткий носферату тайком протянул в темноту зала руки с неестественно длинными многосуставчатыми пальцами и душит музыканта. С другой стороны, подумалось ему, какой наглядный анализ можно было бы сделать на основе хотя бы этих двух фильмов. Древняя, подпитываемая передаваемой из поколения в поколение с незапамятных времён германская культура, сохранившая дух чистой и выразительной простоты, суровости, народного юмора — и оторванное от истоков, декадентское, вычурное искусство Америки (пускай в данном конкретном случае и под декорацией Англии). Не ощущениями ли зыбкости, именуемой новаторством, неустойчивости, именуемой демократией, усиленными недавними экономическими потрясениями объясняется боязнь угрозы, исходящей из глубины материнского континента, колыбели цивилизации? А самое примечательное — что спасение от этой угрозы приносит также человек из Европы, наследник этой древней культуры, знакомый со зловещей угрозой не по наслышке.

Что же касается спутницы фройляйн Марии, то тут Макса ждало полное разочарование. Желай Кристоф нарочно поиздеваться над ним, лучшую кандидатуру отыскать было бы проблематично. Высокая, ростом едва ли не с самого Кристофа, дородная, одетая в простое тёмное в горошек летнее платье, фройляйн Зорин Блиц выглядела удручающе провинциально, особенно на фоне своей элегантной подруги, а судя по выражавшей неуверенность слегка ссутуленной позе и взгляду, третьей лишней она себя ощущала даже острее, чем Макс — тому в подобных ситуациях хватало, по крайней мере, здравого смысла отрешиться от неприятного аспекта и наслаждаться простыми радостями жизни. Исполняя данное Раффе обещание, он попытался вовлечь препорученную ему даму в разговор, но безуспешно. Фройляйн Блиц будто руководствовалась краткой памяткой по ведению бесед, устаревшей ещё в дни юности её родителей; она задавала банальные вопросы о погоде, работе, новостях будто по зазубренному списку, нервничая и теряясь, если собеседник пытался увести её в сторону от стандартных тем. Обычная разговорчивость Макса увязла в этой закоснелой стеснительности. Мысль о том, что Кристоф с Марией, хотя и увлечённые своей легкомысленной болтовнёй, краем глаза наблюдают и посмеиваются над этим спектаклем двух неудачников, настроения не улучшала. В итоге фройляйн Блиц умолкла, обратив всё своё внимание — или сделав вид — на фильм. Макс покосился на экран и скучающе принялся разглядывать посетителей.

Тогда-то он и встретился взглядом с этим странным типом. Взгляд, вернее, необычные глаза — светлые, прозрачные до оттенка розоватого перламутра — и складка промеж напряжённо сведёнными белесыми бровями были единственным, что возможно было разглядеть в просвете между низко натянутой фуражкой и поднятым воротником плаща. Первая мысль о том, что высокий, скрывающий лицо незнакомец уставился на него, заползла за шиворот мурашками. Но затем Макс увидел, что незнакомец пристально глядит не на него, а на экран, и сам даже обернулся, заинтересовавшись, что такого интригующего можно углядеть с этой посредственной картине, уже подходившей к финалу. На последних кадрах Макс, спохватившись, оглянулся — загадочного типа и след простыл.

Во дворике, словно едва дождавшись конца сеанса, заиграл небольшой оркестрик, и Мария позволила Кристофу увлечь себя на танец, оставив Макса с фройляйн Блиц наедине.

— Вы ведь не танцуете? — с большей надеждой, нежели позволяли приличия, поинтересовался Макс и, получив подтверждающий ответ, с облегчением выдохнул. Обычно он не без удовольствия танцевал, полагая умение танцевать полезным навыком для будущего офицера; а также был тем незаменимым человеком в компании, всегда готовым посуфлировать товарищам с худшим чувством ритма: ?фокстрот?, ?уанстеп?. Но, Бога ради, если бы ему пришлось хотя бы на один танец пригласить эту дылду, Кристоф при первом же удобном случае сорвал бы в комиссариате аншлаг, изображая сию комедию в лицах. Не спрашивая разрешения, Макс закурил, предложил даме — та безоговорочно отказалась и строгим тоном добавила что-то о заметках доктора Ликинта по поводу вреда курения. Воспитательница, припомнил Макс из разговора, как есть. Он решил брать быка за рога:

— Не желаете ли немного пройтись? Прогулка после ужина никоим образом не может быть вредна, даже напротив.

Привычным жестом Макс взял спутницу под локоть — редкой совершеннолетней барышне было бы удобно наоборот, повиснуть на руке у него, и они вышли, оставляя позади музыку и суету ?Мейстера Танненберга?.

Фройляйн Блиц, возможно, была не самым одарённым собеседником, однако сообразительность была ей не чужда. Пройдя с Максом около квартала и заметив припаркованное такси, она попросила отвезти её домой.

— Вы сможете потом вернуться и извиниться за меня перед нашими друзьями.

— Полагаю, они прекрасно всё поймут и без моих объяснений.

Ответом ему был кивок и несмелая улыбка — Макс ощутил даже некоторую симпатию к своей спутнице, если не как к девушке, то как к понимающему товарищу по несчастью, вынужденному играть третьего лишнего номер два этим вечером, оказавшимся неожиданно удачным: Макс отдохнул, получил удовольствие от хорошей еды, а женская компания оказалась если и не особо приятной, то хотя бы отличалась благоразумием, не навязываясь и не утомляя пошлой болтовнёй. Фройляйн Блиц всю дорогу молча сидела рядом. На фоне её профиля с чуть вздёрнутым носом проплывали высокие новые дома с классически-правильными прямоугольными фасадами. Откинувшись на сидении, Макс отрешённо размышлял о том, что этот город больше не давит на него, не тяготит размахом — напротив, завораживает пропорциональностью широких проспектов и массивных зданий, шеренгами уличных фонарей и движущимися между ними рядами автомобильных огней. Лет десять назад Фриц Ланг для своего ?Метрополя? вдохновлялся Нью-Йорком — ныне же, в годы расцвета, Берлин был бы более чем достоин занять место музы режиссёра. Метрополь, столица Олимпиады, столица восставшей из унижения и разрухи империи. Столица мира в обозримом будущем — почему бы и нет? Новый немецкий порядок уже дерзко смотрел в глаза тем, кто ещё недавно вершил внутренние дела Германии, как на своём заднем дворе. Бывшие государства Антанты кричали о демократии, о свободе, на деле бросая своих граждан на произвол судьбы и на милость сильных мира сего, — где же, если не здесь, в самом деле был свободен человек, о повседневных нуждах которого всегда было готово позаботиться государство, обеспечить работой и жильём, предоставляя возможность уделить свободное от забот время для духовного роста?

Прилив восторженного восхищения дотлевал и когда шофёр свернул на узкие, менее репрезентабельные улицы и остановился перед типичным четырёхэтажным доходным домом. Макс расплатился, ставя себе зарубку на память взыскать с Кристофа эти расходы, и отпустил такси.

— А как же вы, герр Монтана?

— Я знаю этот район, доберусь отсюда трамваем.