Глава 2. День "Икс" (1/2)

«Клиенты», как их любит называть Мак, случаются разные.Первым достаточно просто поговорить, потому что их мелочные проблемы слушать не хочет никто, кроме бармена, методично подливающего в бокал, чтобы выставить потом счет. В «Эндорфин» не ходят нажираться от горя простой офисный планктон и нищие клерки – душу у нас чаще изливают неудавшиеся политики, прогоревшие бизнесмены и поп-звезды местного разлива – но проблемы от этого не становятся философски насыщенней. Счет я не накручиваю и пить не заставляю, все равно бессознательные тушки из зала выгребать мне и официантам-сменщикам. Только молча киваю, всем своим видом выражая понимание, и действительно словно пропуская сквозь себя мелочные проблемы – ссору с женой из-за любовницы; проблему с секретаршей, слившей конкурентам данные по важному договору; сорвавшуюся сделку или голос, севший накануне концерта – как свое собственное горе. А потом так же молча на очередное «Еще, бармен!» с легким качком головы закрываю ладонью бокал, когда понимаю, что пора остановиться. Благодарная улыбка режет глаза, а я потом до конца вечера маюсь с мигренью, и даже чек на сумму, что можно обезболивающим на месяцы вперед затариться, не греет душу. Скорее, жжет карман.Вторым нужен секс, только они еще не до конца понимают, что именно это средство им крайне необходимо. Мужья и жены, отчаявшиеся от измен своих половинок и жаждущие мщения; уставшие одиночки, которым не везет в любви; люди, которых незаслуженно потрепала жизнь... «Клиенты» второй категории разнятся спектром своих душещипательных историй и степенью «несчастности», но всем им неизбежно необходимо одно – к этому выводу они приходят ровно через три бокала. И, конечно же, первая кандидатура для этого нелепого предложения – безликий бармен, которого наутро можно забыть, как страшный сон. На то, чтобы убедить этих несчастных в том, что я не самый лучший вариант, уходит все мое красноречие. Иногда и проблема решается как-то сама собой, в процессе. А стойкие оловянные солдатики получают свою панацею с одним единственным условием – я не проститутка, и денег за помощь не беру, не за это. Благодарности в другой раз. Кого-то я вижу в первый и последний, кто-то возвращается с чеком из банка или улыбкой и очередной душещипательной историей, но теперь со счастливым концом – это мне не особо важно. Бесспорным плюсом остается то, что после секса никогда не болит голова.Третьим тоже нужен секс, но они наивно полагают, что в моем лице они найдут шлюху, и жутко бесятся, когда я убеждаю их в обратном.

Этот сукин сын оказался из третьих...***

Как так получилось? Что я сделал неправильно? Я мог бы бесконечно задаваться этими вопросами, но по всему выходило, что это просто стечение обстоятельств, безжалостное и нелепое, потому что в этот день все начиналось, как обычно. По крайней мере, почти.Я привычно проспал – потому что всю ночь проворочался без сна в глазу, пытаясь предугадать исход встречи со своим «тайным» поклонником – и в день «икс» заявился на работу с не таким уж и позорным опозданием всего лишь в семь минут, за что получил от босса всего лишь сердитый взгляд. Никакого повода для лишнего беспокойства – ну не просверлит же он во мне дырку, в самом деле?Мак, непривычно хмурый, курсировал по залу с подносом и почти не реагировал на пошлые шуточки в свой адрес от немногочисленных ранних пташек «Эндорфина». На более-менее вежливую попытку узнать, что случилось, рыжик только отмахнулся, что переживает по поводу ежедневной пятичасовой планерки, до которой оставалось еще больше часа. Я пожал плечами – насильно в душу не лезут – а во взгляде Мака промелькнуло что-то подозрительно похожее на благодарность.Мы с Бельским не всамделишные враги, как может показаться с первого взгляда. Но и друзьями нас назвать сложно. Я не привык раскрываться перед кем либо, да и Мак живет один в своей скорлупе, прикрываясь характером прописной стервы. Не думаю, что у него когда-нибудь был хоть один настоящий друг. Поклонники, любовники, недоброжелатели, коллеги. У меня, если подумать, список такой же, за одним исключением – минус «любовники», плюс «клиенты». Но не друзья. Наверное, с такими, как мы с Маком, дружить нельзя, противопоказано из чувства самосохранения.Но Мак был одним из немногих, кто присутствовал в моей жизни регулярно, пускай и в виде внешнего раздражителя. Не друг, нет, но и больше, чем простой коллега по работе. Плохая привычка, так, пожалуй, будет правильно.Минут за пять до планерки рыжик сорвался: на очередной пошлый свист кого-то из посетителей залепил в ответ пощечину и, грохнув вдребезги целый поднос «Кровавых Мэри» для группки каких-то любителей, закрылся в туалете для персонала. Я снова пожал плечами и отправился в подсобку за шваброй. Вот так – я привык убирать за Маком. Это у нас вроде негласного правила, убирать один за другим, правда, мне приходится делать это чаще.Отстраненно размазывая по полу остатки томатного сока с водкой, я размышлял о своем.Планерка волновала меня меньше всего, да и нашему местному «Аполлону», судя по всему, не было особых причин волноваться. Ганс Ларсен, как чистокровный датчанин, всегда отличался вспыльчивым характером и за словом в карман никогда не лез. Теперь же, когда шеф явно подсел на что-то синтетическое, перепады в настроении кажутся еще приметней, и если кто-то из персонала попадает к нему в тотальную немилость, прекрасную новость об увольнении босс объявляет не дожидаясь планерки, датак, что слышит весь клуб. В пять обычно происходит более-менее спокойный разбор полетов в виде выговоров и вычета из зарплаты, но это ведь не причина так срываться?Меня-вот куда больше волнует встреча в семь. С человеком, после единственного раза ставшим моей личной Немезидой. Сметая на кучу осколки хрустальных бокалов, за которые Ганс уж точно скрутит голову, если застукает на месте преступления, я пытался вспомнить человека, осмелившегося в одночасье превратить мою спокойную жизнь в ад. Теплые сильные ладони, поцелуи с запахом дорогих сигар, дурацкая белозубая улыбка и жизнерадостный голос на той стороне провода – все, что он оставил после себя в моей памяти. А еще двести долларов, которые в то же утро были сожжены в пепельнице, и лживое «Я тебя люблю» в преддверии оргазма, из-за которого я впервые за много лет не сдержал слез. Это жестокая шутка – говорить такое тому, кого считаешь шлюхой.– Тебе персональное приглашение, Лесницкий? – зал огласил глубокий голос Ганса Ларсена, отрывая меня от раздумий и бесплодных медитаций над битым хрусталем.Планерка прошла на удивление мирно. Обошлось практически без замечаний, ну, если не считать втыка за разбитый хрусталь Маку, которого к этому времени никому так и не удалось вытащить из туалета. Я, признаться, почти не слушал наставлений Ганса, и только когда танцовщики с обслугой разошлись по местам, и мы с Ларсеном остались одни в его маленьком, похожем на каморку кабинете, босс осчастливил меня новостью:– Сегодня работаешь в паре с нашим «Аполлоном».В ответ на невысказанный вопрос, шеф весьма красноречиво объяснил, что официант-сменщик Бельского со вчерашнего на больничном. Тихий такой, незаметный паренек, взгляд на нем никогда дольше полуминуты не задерживается. Зовут этого серого мышонка, кажется, Михаил, а фамилия – то ли Малинкин, то ли Калинкин, не помню. Я с ним, повезет, парой слов за день перекидывался. А теперь вот, выходит, его заменять.– За стойкой я, так уж и быть, постою, вспомню молодость, – хмыкнул Ларсен, сбрасывая пиджак и меняя канареечно-желтую пижонскую рубашку на форменную белую. – И еще, – добавил босс, когда я уже собирался с кислой миной покинуть кабинет: – В паре с Маком ты главный. Иди выковыривай эту Рапунцель из сортира и живо за работу!Не сказать, что такое начало рабочего дня меня сильно обрадовало, но перспектива попортить кровь Маку, чисто из принципа, перевесила все неудобства работы официантом в «Эндорфине».– Только я эту вашу, простите на слове, блядскую форму не надену, – поспешил я заверить Ганса, догнав его у барной стойки, – я не Мак, и не дебил полный, в шортах не длиннее трусов разгуливать, когда в зале, дай Бог, плюс двенадцать.– Не хочешь, не надевай, – пожал плечами шеф, и я, окрыленный своей маленькой победой, пошел таки выковыривать Мака из туалета.***

День по прежнему не предвещал беды. Мак вел себя тише воды, ниже травы, да и я проявлял чудеса кротости, так что мы с ним даже ссориться толком не успевали. Так, по мелочи, и больше в силу привычки. Я заставил рыжика убирать остатки им же разбитых «Кровавых Мэри», за что он обозвал меня сатрапом (и откуда вообще такое слово в лексиконе?) и демонстративно забросил швабру в подсобку не глядя. Правда, против моего неожиданного «повышения» он даже ничего не сострил, хотя и не уверен, что приказы мои исполнял добросовестно – хватит с меня, что не перечил особо.Семичасовая встреча неумолимо приближалась, но я как-то подзабыл о ней, погрузившись с головой в рабочую рутину. Посетителей набилось, как в разгар отпусков, – только и успевай, что уворачиваться от ладоней, нагло лезущих пощупать за задницу. Мы с Маком мотались по залу, как две белки, никаких колес не надо. Благо, босс довольно таки ловко поспевал с заказами – бери и разноси. А тут еще одного гада очень удачно стошнило мне на брюки, так что пришлось выпроваживать эту пьянь до стоянки и таки надевать уродские форменные шорты – и как в них официанты ходят?!

Словом, смена как смена. Привычная суета и никаких предпосылок. До встречи в семь оставалось минут двадцать.

А дальше все случилось слишком быстро.***

Вот в зал входит высокий мужчина и, отыскав меня взглядом, хватает за руку. Больно. Я думаю сначала, что это мой личный Дьявол явился немного раньше срока, но это не так. Слишком чужой ощущается эта ладонь на предплечье, не такой.

Нет. Он тащит меня в подсобку, где без прелюдий и обиняков требует траха. Даже не секса – траха, за сотку зеленых, а когда я пытаюсь объяснить, что я не шлюха, изъявляет желание поднять цену до двухсот.

– Слушай, деточка, ты же Андрей-Терапевт? Мне сказали, это по твоей части.Он пьян. В той самой степени, когда и без того узкая грань между разумом и инстинктами стирается напрочь. В глазах – неприятный пьяный блеск. От таких людей никогда не знаешь чего ждать: слез в жилетку или кулака в глаз. Это должно быть первым тревожным звоночком, но я не замечаю, и в этом, наверное, и виноват.Когда я уже в сотый, в тысячный раз повторяю, что не стану с ним спать за деньги, даже заплати он мне миллион, этот бугай смачным ударом впечатывает меня в стену подсобки, сжимая свои лапищи на горле.– Тогда, сучка, будешь спать бесплатно! – хрипит он мне в самое лицо, обдавая запахом дешевых сигарет и паленого, неэндорфинского алкоголя. – Тебе понравиться визжать подо мной!.. Еще спасибо скажешь... и добавки попросишь!..Пьяный хохот над ухом звучит как лай, обжигает кожу зловонным дыханием, окутывает облаком удушья, и мне так и хочется пристрелить этого урода, как бешеную псину. От этого хрипа и хохота к горлу подступает тошнота. Руки, стиснутые на шее, пусть и не перекрывают кислород, но дышать становится больно, в глазах мутнеет и голова кружится. Кажется, еще чуть-чуть – и я скользну в беспамятство, или это оно затопит меня мутной волной бессилия.

– Нет... – вырывается из горла с последним глотком воздуха, легкие сжимаются, и твердый отказ переходит в кашель.– Ах ты... строптивая... сучка... – как сквозь вату доносится хриплый рык мучителя, и потрескавшиеся горячие губы болезненным укусом впиваются в шею до крови. Ранки касается чужой язык, влажный и скользкий от слюны, настолько мерзкий, что по телу пробегает дрожь, а в горле встает липкий ком.Чужие пальцы грубо стаскивают форменную жилетку, расстегивают рубашку, не заботясь о сохранности пуговиц. Прикосновения к телу чужой кожи жгут, как раскаленное железо, принося не возбуждение, но тошнотворное отвращение и боль где-то слева под ребрами.

– Я... тебе не... с... сучка... – цепляюсь ногтями в ненавистное лицо, в попытке выцарапать глаза, и руки тут же оказываются заведенными за голову – благо, эта сволочь оставила в покое мою шею, и я могу дышать. И хрипеть пересохшими губами проклятья. Мог бы, со звериной жестокостью впился бы зубами в этот дергающийся кадык. Но я не могу, не могу даже пнуть этого гада в колено тяжелым ботинком, потому что он всем своим весом прижимает меня к стене.– Как же! Сучка еще та!.. – отвратительные шершавые пальцы спускаются по животу ниже, к поясу форменных шорт официанта. К глазам подступают слезы и я закусываю губу, кажется, до крови, зажмуриваюсь, только бы не чувствовать эти пальцы, скользящие по внутренней стороне бедра.Ненавижу! Ненавижу этого урода-клиента! Ненавижу себя, за синяки от проклятых пальцев, которые хочется содрать вместе с кожей... Ненавижу... Из-за того, что я оказался именно здесь и именно сейчас. Наедине с этим похотливым уродом. В блядской униформе официанта. Как же ненавижу...Последнее я, видимо, произношу вслух, за что получаю локтем по ребрам и очередной рык, но теперь уже в плотно сжатые губы.– Посмотрим, как ты запоешь, когда я тебя выебу, – и снова мерзкий язык, теперь на губах. Море слюны, отвратительный запах алкоголя и пальцы, как бы между прочим стаскивающие с меня нижнее белье. Хриплое от возбуждения дыхание сволочи-насильника и, о чудо, удобный момент, чтобы двинуть ему коленом между ног.– СУКА! – хлесткий удар в скулу, и я отлетаю в угол, съезжая по стене на пол. В темный угол, на кучу каких-то деревяшек и влажных тряпок...Деревяшек?! Да!По счастью, хватает доли секунды – сообразить, что это брошенная Маком швабра, до хруста в костяшках сжать ручку, загоняя в ладони занозы, и двинуть наугад по надвигающейся туше, чудом успевая до того, как чужая нога прицельным ударом раздробит ребра.

– ТВАРЬ! СТОЙ! СВОЛОЧЬ! – во всю глотку вопит несостоявшийся насильник, когда я вскакиваю и, все еще прижимая к груди спасительную швабру, вылетаю в зал. В голове мелькает мысль: отблагодарить Мака – пять, десять смен за него отстоять, если попросит, да что угодно. Но это потом.В зале громыхает музыка – кто-то из танцовщиков как раз на сцене – и взгляды посетителей прикованы к полуобнаженному телу. Мое появление настолько нелепо, что все поворачивают головы и даже танцовщик замирает. Не каждый день увидишь полу-голого, растрепанного официанта с разбитым лицом. В гуле музыки слышится чей-то крик, из подсобки – приглушенные маты сволочи-клиента.Выгляжу, наверное, дико, но, выходит, совсем не до того. В голове набатом одно – подальше отсюда. От удивленных вздохов танцовщиков и раздевающих взглядов посетителей.

Ганс перехватывает меня за предплечье, когда я уже почти прорываюсь к выходу, но отвлекается на пьяницу-насильника, с грохотом вывалившегося из подсобки. Его секундного замешательства мне хватает, чтобы высвободиться из хватки и выбежать на улицу, наспех сдернув с вешалки свое пальто.Уже в дверях налетаю на кого-то не глядя и от теплых поддерживающих рук шарахаюсь как от огня. Захожий посетитель лопочет что-то растерянно. Что-то в спину кричит Мак. Ганс громко орет что-то в трубку, наверное, вызывая милицейский наряд. В зале замолкает музыка, но гул голосов сливается для меня в сплошной белый шум.Прочь! На улицу, под холодный ноябрьский дождь. И плевать, что подумают. Плевать, что скажут. Просто плевать...***

Реальность вернулась ко мне, когда чужие руки схватили под локти и мягко усадили в машину. Уже в салоне все те же руки настойчиво стащили с меня промокшее пальто, взамен накинув на плечи чужое, еще теплое, а в ладони вложили бутылку с минералкой. Тонкие ухоженные кисти с длинными музыкальными пальцами, словно женские, но окликнувший голос без сомнения был мужским:– Пейте, Андрей, – спокойный, но не бесстрастный голос человека, уверенного в своих действиях. – Когда будем на месте, сможете выпить что-нибудь горячее.– Вы меня украли? – превозмогая усталость и странную тяжесть в груди, выдавливаю из себя улыбку.– Можно и так сказать, – человек напротив улыбается в ответ нервно, натянуто, музыкальными пальцами поправляет на носу очки. Я узнаю защитный жест – словно за стеклами в роговой оправе и показным спокойствием в голосе он пытается спрятать... что?– Имейте в виду – много за меня не дадут, только в накладе останетесь, – через пелену дурноты я продолжаю неудачно острить, из-под ресниц изучая собеседника. Невысокий. Неброско, но стильно одет. Явно приближен к богатым мира сего. На вид лет двадцать пять. Красив не то, чтобы очень, но в резких чертах и острых скулах есть что-то хищно-привлекательное. Темный блондин, почти русый.– Если, конечно, Вы собрались распродать меня на органы, дерзайте. Надеюсь, хотя бы чистка чехлов окупится...–Не паясничайте, – с тихим смешком перебивает мою болтовню незнакомец и, будто решившись на что-то, снимает очки, руша все барьеры. Глаза за стеклами оказываются пронзительно синими. – Мой работодатель на клочки меня порвет, случись с Вами что, Андрей.– Не буду, эм...– Мартин, – рукопожатие холеной кисти оказывается совсем железным. – Мартин Новак. Секретарь исполнительного директора «Борея».– Внушительно, – хмыкаю я, наблюдая, как натянутая улыбка собеседника перерастает в искреннюю. – Андрей Лесницкий, барм... Хотя, Вы, наверное знаете.– Отнюдь. Я не всеведущ. Так, кто Вы?– Бармен из «Эндорфина».– Занятно, – Мартин задумчиво закусил дужку очков.– Что именно?– Чем Вы заинтересовали одного человека.– А этот человек, случайно, не Ваш работодатель? – я проявил, воистину, чудеса дедукции, потому что Мартин удивленно кивнул.– Случайно, он.– Теперь уже занятно мне.Какое-то время в салоне ничего не было слышно, кроме нашего смеха и шороха шин.***

– Приехали, – буркнул с переднего сидения водитель, и я только тогда понял, что с Мартином мы были не одни.Авто, оказавшееся представительной серебристой иномаркой, припарковалось перед дорогой высоткой где-то в центре – в таких квартиры обычно стоят почти как десяток моих двушек на окраине.

– Где мы? – спросил я у Мартина, когда тот провел меня в фойе и к лифту.– А сами не догадываетесь? – очки в роговой оправе задорно блеснули, тонкая кисть выбрала на панели 97-ой этаж.– Неужели, жилище «Вашего работодателя»?Мартин кивнул, отпирая дверь и зажигая в квартире свет. Я едва удержался, чтобы не присвистнуть. В таких шикарных квартирах мне приходилось бывать редко, честно – никогда. Черно-белые тона, стекло и сталь, прямые линии и острые углы – такой стиль, кажется, называется минимализмом.

Мартин прошел куда-то по коридору, оставив меня одного. Я вдруг вспомнил, что на мне сейчас из одежды только рваная униформа, ботинки и чужое пальто, и среди всей этой роскоши почувствовал себя неуместным.