Часть 28. О предательстве (2/2)

– Возьми гитару возле стола и садись рядом.

Я послушно выполнил поручение и принялся внимательно слушать объяснения девушки и следить за её действиями, следом стараясь их повторить. Всё было бы в разы проще, будь бы у нас вторая гитара. Но, тем не менее, время потраченным зря я не назову, игра на инструменте отвлекла от всех проблем и переживаний. Когда я понял, что пальцы уже не слушаются и болят, Жёлтая взяла гитару в свои руки и просто принялась играть различные композиции.

– А это что? – поинтересовался я, слушая мелодию.

– Линкин Парк ?New Divide?. Безумно её люблю. Песни Линкин вообще отдельный вид искусства, в своё время я могла их целыми сутками играть, правда сейчас многое подзабыла. Давно почему-то не возвращалась к этой группе.

Она мне рассказывала о любимых исполнителях, играла их на гитаре и пела, а я с удовольствием слушал. Потом от музыки перешли на личную жизнь, говорила в основном девушка, хотя и пыталась меня тоже о чем-нибудь расспросить, но я отвечал крайне сухо или вообще уходил от ответа. Оказывается, на вид хрупкая и безобидная Жёлтая сама не раз ходила на охоту со своим отцом и приносил оттуда свои трофеи. Вот уж ни за что бы не подумал, что девчонка может увлекаться настоящей охотой. В наше время классические охотники вообще большая редкость, а в некоторых странах данный род деятельности вообще запрещён и уголовно наказуем. Но я ничего против легальной охоты не имею, и слушать истории Жёлтой мне было довольно интересно.

– Мы выслеживали этого оленя несколько сезонов. До чего же он был красив, ты бы только видел. Несмотря на то, что самец был довольно старый, о чём свидетельствовали его огромные ветвистые рога, его статности можно было только позавидовать. И держался, на удивление, всегда в одиночку, хотя благородные олени – стадные животные. Шикарный трофей, о чём ни говори. Но до чего же хитёр. Наверняка мы были далеко не первыми, кто позарился на такую красоту, но он уже который год оставлял охотников ни с чем, о чём свидетельствовало то, что он, собственно говоря, жив вообще. Охотиться на него было сплошным удовольствием и интересом, даже несмотря на то, что каждый раз мы возвращались с пустыми руками. Но в какой-то день что-то пошло не так. Он всегда чуял, когда за ним начинала вестись охота, всегда обходил все ловушки и засады ещё до того, как мы успевали подойти к нему близко для выстрела. А в тот день он просто стоял. Стоял и смотрел в нашу сторону, не шевелясь и не двигаясь. Я смотрю на него через прицел, позиция была идеальной, нужно было всего лишь нажать на курок, и столько дней, проведённых в бегах в лесу были бы вознаграждены. Отец доверил этот выстрел мне и просто наблюдал со стороны. Я выдохнула, собираясь спустить курок, но не смогла. Это было неправильно. Этот красивый гордый зверь столько времени играл с нами, столько раз рушил все наши планы, и всё ради чего? Чтобы его, вот так мирно стоящего в ожидании своей участи, застрелил человек, не давая даже шанса на выживание? Это было крайне нечестно и несправедливо. Если бы он побежал от нас, я бы выстрелила. Я стала подходить ближе, в надежде, что смогу его спугнуть, он побежит, но он всё стоял и смотрел на меня своими чёрными огромными глазами. В итоге я послала всё к чёрту, убрала ружьё и, не скрываясь, направилась в его сторону, чтобы он просто уже убежал и не мучал ни нас, ни себя. Я была уверена, что за это отец меня не простит, ведь за эту охоту было уплачено столько крупных денег, и тут я иду пугать такой ценный трофей, когда он мог уже лежать мёртвым. Когда я подошла ближе, увидела, что ноги его были запутаны в какой-то тонкой проволоке, которая впилась ему в кожу до крови. Это не было какой-то охотничьей ловушкой, её просто где-то кто-то выбросил, а зверь в ней запутался и, стараясь выпутаться, вогнал её глубоко в мясо. Разумеется, подходить вплотную к дикому животному и кидаться ему под ноги я не стала и вернулась к отцу, рассказав об увиденном. Я ожидала, что он назовёт меня сердобольной дурочкой и просто сам сейчас же застрелит этого оленя, но какого же было моё удивление, когда он положил мне руку на плечо и пообещал, что мы вернёмся завтра с знакомым ветеринаром. И он не обманул. Мы снова выследили зверя, который за ночь никуда далеко не ушёл, усыпили его дротиком и избавили от проволоки, обработав раны. Я наблюдала за его пробуждением неподалёку, когда он смог встать, то посмотрел на меня и что-то промычал, после чего, гордо закинув голову, направился вглубь леса. Больше мы не приезжали на то место охотиться, а папа сказал, что я всё сделала правильно и он мной гордится. Мне тогда было девятнадцать лет, и это была моя первая настоящая охота с личным ружьём. История и правда интересная. Окажись бы я вот так рядом с чем-то, что очень мечтал заполучить, смог бы я отказаться от соблазна и поступить по совести? Невозможно ответить на этот вопрос, не оказавшись в подобной ситуации. – Далеко не каждый смог бы отказаться от такой лёгкой желанной добычи из-за чувства чести. В наше время это качество считается редким, многие его почему-то не ценят. Ты молодец, – улыбнулся я девушке, а она улыбнулась в ответ.

Мы продолжили вести разговоры обо всём на свете, и когда я опомнился, на часах было уже далеко за одиннадцать вечера. Надо же, как незаметно пролетело время. Пора возвращаться к себе, я даже подумать не мог, что настолько задержусь у Жёлтой.

Попрощавшись с девушкой и пообещав завтра снова прийти, я вышел в коридор и направился к своей каюте, но что-то меня остановило. В итоге я развернулся и подошёл к дверям Александра. Время почти двенадцать ночи, вероятнее всего, он уже давно спит, да и в любом случае, по ночам беспокоить как минимум неприлично. Но все эти доводы разума не смогли докричаться до действия руки, которая уже стучала в металлическую дверь. Выждав некоторое время, я попробовал её открыть, и она легко поддалась.

Приятель сидел на койке с дневником в руках и ноутбуком на коленях, что-то выписывая в свою личную записную книжку, которая лежала рядом на кровати. Он весь вечер провёл за работой?

– Я могу зайти?

Александр молча кивнул, не отрываясь от своих записей. Я прошёл внутрь комнаты, хотелось что-то сказать, но после дневного моего скандала было крайне неловко, поэтому я стоял возле стола, пытаясь подобрать фразу, с которой можно начать хоть какой-то разговор, но напарник меня опередил.

– Тебя кто-нибудь когда-нибудь предавал? – спросил он, всё ещё не отводя взгляд от блокнота. Голос его был холодный и безучастный, словно ему нет никакого дела до этого разговора.

Что? К чему этот вопрос? Неужели моя выходка настолько задела его чувства, что он посчитал это предательством? Да это же детский сад какой-то. Он правда настолько близко принял это к сердцу?.. Или это из-за того, что я весь вечер провёл с Жёлтой, и он об этом узнал? Он же сам обещал, что больше не будет лезть в мои отношения с девушкой.

– Если ты о том, что я… – Мир не вертится вокруг тебя, Фридрих, – перебил юноша и наконец посмотрел на меня. – Спрошу ещё раз: тебя кто-нибудь когда-нибудь предавал?

Я правда не понимаю. Что он хочет от меня услышать? Зачем вообще об этом заговорил?

– Смотря, что подразумевать под предательством… – У этого слова так много смыслов? Просвети, раз я не знаю, – он отложил в сторону ноутбук с дневником, поднялся с кровати и начал медленным размеренным шагом подходить ко мне, не отрываясь от моих глаз и не давая возможности мне скрыться от его испепеляющего взгляда. – Я знаю историю твоего детства, знаю, среди каких людей тебе приходилось жить, но хоть кто-нибудь тебя предавал?

– Нет…

И это правда. Всех ублюдков я знал в лицо, а они в свою очередь всегда мне в лицо выкладывали всё дерьмо. В моей жизни не было людей, которые были бы мне очень близки, я всегда знал, с какой стороны ждать тот или иной удар.

– Нет… – повторил шёпотом он мой ответ, когда подошёл ко мне. Нас разделяла всего пара сантиметров. – Ты себе даже не представляешь, как тебе чертовски повезло. Когда ты знаешь, что человек мразь – ты хотя бы знаешь, чего от него ждать, но когда человек постоянно улыбается тебе, шутит с тобой, трахается с тобой, чёрт побери, а потом выясняется, что всё это время ты был для него не более, чем марионеткой, которую можно двигать и вертеть, как его душе угодно – вот что страшно, Фридрих. Именно поэтому я тебе с первого дня говорил: никому не верь. Никому и ни за что. Если никому не показывать свои крылья – значит, их никто тебе не сможет сломать. А ломают крылья очень больно, с мясом выдирая их из спины. И шрамы остаются на всю жизнь, которые не сведёт ни один лазер ни за какие деньги. А страшнее всего то, что предательство не всегда выражается обманом, который можно хотя бы попытаться различить и понять заранее. Порой достаточно всего лишь недосказанности. Кто-то что-то недоговорил, кто-то что-то скрыл, кто-то преподнёс в другом свете, и вот ты уже подписал договор и продал душу дьяволу, сам не зная, какой ценой придётся расплачиваться.

Мне хотелось сделать хотя бы шаг назад, но я и так уже изо всех сил вжался в стену. Я всё ещё не могу понять, о чём этот разговор, и если вначале мне казалось, что это как-то связано с моим дневным психозом, то сейчас я его суть вообще потерял. А Александр всё стоял, почти прижавшись ко мне и прожигая своими чёрными глазами насквозь. Он впервые на меня так смотрел, его взгляд был полон боли, которую он стойко старался не демонстрировать и скрыть за стальной маской на лице. Но не похоже, что я как-либо причастен к этой боли.

– Ты мне говоришь сейчас про недосказанность, а сам же от меня скрываешь какие-то свои секреты, за которые тебя, вероятнее всего, могут выкинуть с корабля. – И продолжу скрывать. Пусть это будет поводом для тебя не доверять мне полностью. Больше всего на свете я ненавижу наносить удары в спину и слушать хруст костей крыльев, которые приходится выламывать. Он резко развернулся и пошёл обратно к кровати. Я наконец смог сделать вдох. Только сейчас я заметил, что всё это время, кажется, не дышал. Александр взял с кровати дневник Елены и начал его листать.

– Ты знаешь, кто такой Оливер Эрикссон? – он снова повернулся ко мне, оторвавшись от перелистывания страниц.

– Нет. Какая-то историческая личность?

– Его имя я нашёл в записях русской. Он был капитаном корабля, и его экипаж погиб в ходе выполнения миссии. Никто точно не знает, что тогда произошло, единственный выживший – этот Оливер. Его посчитали предателем и изменником, по идее, суд должен был ему вынести пожизненный, а то и вовсе смертный приговор, но дело замяли, и никто больше этого человека не видел. В интернете и соцсетях стёрли все данные, связанные с этим, ты ничего нигде не найдёшь об этом человеке и той экспедиции. Как-то слишком много суеты вокруг одного случая, не находишь?

И снова я ничего не понимаю. Я не успеваю адаптироваться к такой резкой смене разговора и реагировать на факты, которые Александр ведром на меня выливает. Причём тут этот Оливер вообще? Как это связано с тем, что юноша говорил до этого? Или оно вообще не связано?

– Что Елена про него писала и откуда его знала? Она работала вместе с ним? – Нет, потому что если бы она работала вместе с ним, то была бы мертва задолго до всего, что произошло здесь несколько суток назад. И знаешь, что самое неприятное? Она вообще ничего про него не написала, она просто вписала имя с фамилией в углу одной страницы, и всё. Оно даже на английском. Воспринимайте это как хотите и ломайте свои головы, называется. Я совершенно случайно наткнулся на данную пометку.

– А про всю эту ситуацию с экипажем ты откуда знаешь? – я посмотрел на лицо приятеля, тот лишь выгнул бровь и уставился на меня. – Ах, ну да, ты же у нас историк. Давно вообще это произошло?

– Три года назад.

– И зачем Елена написала его имя?.. – Давай проведём спиритический сеанс и спросим у неё, – Александр сел обратно на койку и закрыл дневник. – Прости, что я эти дни так давил на тебя, Фридрих. Я знаю, что у тебя повышенный уровень ответственности и слишком завышенные к себе требования, я должен был об этом вспомнить и оставить тебя в покое. Просто… – он явно хотел что-то ещё сказать, пытаясь подобрать слова, но потом вздохнул и потёр глаза. – Ладно, забудь, я правда повёл себя как конченный мудак.

– Я приму твои извинения, но впредь я больше не собираюсь дни и ночи напролёт один расшифровывать эту кириллицу. Будем делать это вместе.

– Да, конечно, без проблем.

– Тебе удалось что-нибудь ещё интересное найти? – Нет. Я пытался перевести последние записи, но там почерк в разы непонятнее, чем в начале. А в начале совершенно ничего, за что можно было бы зацепиться, больше нет. Мы слишком рано начали радоваться.

– Ты спать собираешься?

– Думаю нет, я сейчас всё равно не засну.

– Тогда давай сюда, – я забрал у него из рук дневник и сел рядом.

До глубокой ночи мы вместе разбирали записи, стараясь найти хоть что-нибудь важное. Всё было бы в разы проще и быстрее, если бы я хоть немного знал русский язык, и тогда, возможно, смог бы зацепиться хотя бы за какие-то слова, но а так приходится перебирать абсолютно всю данную информацию, и только после её перевода разочаровываться, что только зря потратили время. По крайне мере, когда напарник сам брался что-то делать, давая возможность мне отдохнуть, становилось легче, и лишь одна вещь мне сейчас не давала покоя, находясь тяжким грузом на душе. Александр почти прямым текстом мне сегодня сказал, что способен меня предать и нанести удар в спину.