Часть 20. Тихие омуты (1/2)
– Фридрих, ты внимательно меня слушаешь? – мужчина оторвался от своих бумаг и исподлобья взглянул на меня. – Да, отец.
– Хорошо, – он откинулся на спинку большого кожаного кресла и сложил руки в замок на столе, пристально смотря на меня. От тяжёлого взгляда его серых глаз хочется под пол провалиться, они словно приколачивают тебя к месту, не давая возможности свободно сделать хоть один вдох. – Тебе уже восемнадцать. Я приступил к оформлению некоторых бумаг на твоё имя. Ты же понимаешь, какая на тебя ложится ответственность? – Да, отец.
– Хорошо. Ещё я считаю, что пора задумываться о преемнике. Твоя кандидатура на эту роль, к сожалению, единственная. Я допустил большую ошибку, когда позволил в ранние годы твоей жизни воспитывать тебя твоей матери. Ты вырос слишком либеральным. Ты согласен с этим утверждением?
– Тебе виднее, отец.
На его лице появился оскал, который должен подразумевать в себе улыбку. Он отвернулся от меня и уставился в окно, делая глоток виски из стакана. Как же я его ненавижу. Ненавижу всем сердцем. И эта тварь ещё смеет что-то говорить про мою мать. Когда-нибудь я воткну ему в спину нож, обязательно это сделаю, и мне будет совершенно плевать на последствия. Одна жертва будет стоить того, чтобы избавить общество от этой гниды.
– Либералы… Либералы разрушают этот мир. Они извратили нашу страну и традиции, впустили сюда иммигрантов и беженцев, допустили гомосексуальные браки и активно выступают за их права. Омерзительно! – крикнул он, но я всеми силами постарался не дёрнуться. Он снова посмотрел на меня. – Никогда народ не сможет управлять самим собой. Овцам всегда нужен пастух, иначе их сожрут волки. Вся эта демократия с либерализмом опустила нашу нацию на настолько низкий уровень, что когда ты просто смотришь в окно, ужасаешься. Фридрих, ты согласен с этим?
– Да, отец.
Насколько же противно. От него, от его мировоззрения, от его речей и голоса, серых глаз, которые в один момент ставят тебя в ничто. От того, что я должен отвечать только то, что он хочет слышать, что я должен полностью ему подчиняться, что я не имею права выбора. От того, что я не нахожу в себе силы дать ему отпор и сказать что-то против. – Ты лжёшь. Ты вырос такой же лживой либеральной сукой, как твоя мать. Я был слишком с тобой мягок, и вот к чему это привело. Именно поэтому мне нужен достойный преемник. Больше я такой ошибки, как в молодости, не допущу, и приложу все усилия, чтобы воспитать достойного правителя, способного навести в современной Германии порядок и вернуть её былое величие. Я тебя пока не тороплю, но начни думать об этом и не совершай глупостей, если не хочешь закончить жизнь, как твоя мать. А теперь вон из моего кабинета.
Я подорвался, судорожно соображая, что сейчас произошло. На часах четыре утра. Я с облегчением выдохнул и лёг обратно. Хотелось бы, чтобы это был очередной кошмар, вот только это был не сон. Это было настоящее воспоминание. Мне тогда только исполнилось восемнадцать, и отец позвал на вот такой вот очень тёплый семейный разговор о делах насущных. Я который год стараюсь подобные моменты похоронить как можно глубже в сознании, но одно почему-то сейчас ярко всплыло на поверхность и заставило всё это пережить заново, словно напоминая моё положение. Никакой ночной кошмар не способен тягаться с этими фрагментами моей жизни.
Разумеется, сна больше не было ни в одном глазу, да и всё равно через час подъём, нет даже смысла пытаться заснуть. Я заглянул под кровать и достал первую попавшуюся под руку книгу. Это оказался Достоевский, которого недавно вернул мне Александр. Он не раз говорил мне про русских писателей, сейчас у меня есть возможность познакомиться с одним из них поближе.
Вот только рой мыслей в голове не давал сконцентрироваться на печатных строках, и в итоге мне приходилось по пять раз перечитывать один абзац, и всё равно его суть не улавливалась. Я почти всю свою жизнь жил ненавистью к отцу и жаждой мести. Хоть порой я и был близок к тому, чтобы взять нож и перерезать ему глотку, всё равно я не мог это сделать. Его свита не позволит мне просто отсидеться в тюрьме. И никто быструю смерть мне не позволит. Страх того, что со мной могут сделать, сильнее жгучей ненависти. Если бы я знал, что никаких последствий не будет, я бы убил этого ублюдка ещё года три назад. А так мне остаётся только сидеть и подчиняться. А самое ужасное то, что если я вернусь, ничего не изменится. Где найти выход из этой ситуации? Как мне сбросить с себя цепи? Я лучше тут сдохну, чем вернусь домой. Здесь хотя бы смерть без излишних извращений. Выдернул в реальность меня стук в дверь. Время десять минут шестого, самое время для прихода приятеля. Я встал и открыл дверь, пропуская его внутрь. – Как твоё состояние? – Александр сел в кресло, как-то странно рассматривая, словно оценивая, меня, а я принялся надевать комбинезон.
– Ну, по крайней мере, я проснулся, это уже хорошо, – отмахнулся я. Как моё состояние? После сновидения с фрагментом моего прошлого, очень паршивое. Но забивать ещё этим голову напарнику я не вижу смысла.
– Ну а судя по раскрытой на кровати книге, проснулся ты не пять минут назад. Это Достоевский? – Да.
– На каком моменте остановился? – Не помню, – честно ответил я. Я так и не смог уловить ни одной строчки. Александр вздохнул и посмотрел на меня.
– Ты часто плохо спишь? На тебе лица нет.
– А что, будешь предлагать снова обращаться к Елене или пить препарат, который меня чуть на тот свет не отправил?
– Нет, просто… Просто мне не нравится то, что с тобой происходит. На тебя сейчас так много всего навалилось. – Вот не надо этой жалости, я в ней не нуждаюсь. Бывали ситуации намного страшнее.
– То, что у тебя были ситуации, которые страшнее всего сейчас происходящего – это ещё ужаснее, но как знаешь, – вздохнул он. – Я веду к тому, что если ты выговоришься, станет хоть немного легче. По крайней мере, во время разговора мозг начинает раскладывать ситуацию на составные части, и ты сам начинаешь видеть всё с разных сторон. – Хочешь побыть моим личным психологом?
– Если тебе от этого станет легче.
Сначала я хотел дать категоричный отказ. Не хватало ещё окружающих грузить своими проблемами. Но слово ?нет? с губ так и не сорвалось, и я ничего не ответил. Александр тоже продолжать эту тему не стал, и мы молча пошли в столовую.
Аппетита, честно признаться, не было вообще, но учитывая, что за вчерашние сутки я вообще ничего не съел, а сегодня хотя бы от запаха еды не тянет блевать, через силу запихнул в себя тарелку хлопьев. Гастрит заработать – так себе перспектива.
В шесть мы заменили американцев и остались сидеть в каюте, раскрыв дверь, чтобы слышать и видеть происходящее в коридоре. Приятель уселся что-то писать в блокнот, как обычно, ни о чём меня не информируя.
– Снова записываешь улики и теории? – поинтересовался я, глядя на записи через его плечо.
– Были бы у нас ещё эти улики, – фыркнул Александр. – Нет, я рассчитываю провизию на оставшееся время. Нам осталось здесь провести ещё один месяц три недели. За первый месяц мы израсходовали очень много запасов, можно было значительно сэкономить. Особенно пострадало пиво. Безалкогольного ещё много, но все мы прекрасно понимаем, что пока у нас есть обычное, никто к нему не притронется. Ещё есть шампанское, которое я успешно конфисковал, и, к слову, правильно сделал, наверняка от него бы тоже уже половины не было. Запасы пищи тратятся неравномерно. Выпечка и закуски уже подходят к концу, зато консервами этими половина хранилища забита. В морозильной камере есть немного сырого мяса, но заморачиваться с его приготовлением никто не хочет и вряд ли станет. С голода, в общем, мы не помрём, но питаться оставшиеся недели консервами удовольствие сомнительное. Нужно составить меню и распределить остаток провизии равномерно на каждого члена экипажа. Можешь мне помочь, я выделю тебе часть, а я пока разберусь с мясными консервами.
Александр вырвал из блокнота лист, перенёс на него какие-то свои записи, и дал его мне в руки. Неужели меня настолько поглотили личные проблемы, что я даже думать забыл о обычных бытовых вопросах, таких как провизия? Мне даже в голову не приходило, что она может закончиться. Пора перестать заморачиваться ерундой, взять себя в руки и начать что-то делать полезное.
Я закончил делать расчёты. В целом, получается, что, если делить на восьмерых, то до окончания срока мы можем дотянуть вполне комфортно, просто главное не сожрать всё в один вечер. Я отдал Александру лист, и он принялся читать мои записи.
– Вау, Фридрих, какой у тебя красивый почерк, – вырвалось у приятеля. – Ты ходил на какие-то курсы каллиграфии или что-то в таком духе?
– Ага, курсы называются ?напишешь хоть одну букву с разницей наклона в одну тысячную градуса, и получишь линейкой по рукам?. Я на дому начальную программу осваивал, отец позаботился о том, чтобы меня училилучшие из лучших. Методы обучения, разумеется, его не особо волновали. Цель же всегда оправдывает средства.
– Ты словно сошёл с обложек книг двадцатого века. Таких консерваторов, как твой отец, я смотрю, ещё поискать надо. Слушай, а на немецком можешь что-нибудь написать?
Я задумался. Могу конечно, но на фразе ?сделай что-нибудь? мозг, как обычно, отключается и ты стоишь несколько минут пытаешься придумать, что б такого сделать, но ни одной мысли нет. На столе я увидел книгу Гёте. Какие-то цитаты из него до сих пор можно иногда встретить в обиходе, одну я даже знал ещё до того, как приступил к чтению произведения. Я взял ручку, наклонился к блокноту Александра и принялся выводить, уже намеренно старательно и красиво, буквы.