ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Глава 1 (1/1)

Опыт сближения с Арджуной оказался не похож на всё, испытанное мною прежде, в самом печальном смысле. Вторую ночь я тоже прождала напрасно, и третью, и последующие. Арджуна явился только через десяток ратри, под утро, и пришёл словно не на ложе, а на очередную арену состязаний. В лице его, замкнутом на семь замков, в искусных и властных руках, в голосе, произносившем избитые приторные слова, не было ничего для меня — ни тепла, ни волнения, ни самоотдачи. По контрасту с Юдхиштхирой, любовная ложь легко слетала с его выразительно искривлённых губ, от которых слегка пахло вином, и он даже не давал себе труда замаскировать её под правду. Он хотел не взаимной радости, а победы надо мной, словно мы сражались. Добивался от меня самозабвения без взаимности, сам отказываясь совлечь защиту и довериться. Ждал от меня полного подчинения, словно доказательства моей перед ним вины. Получив всё и не получив ничего, сразу после поединка страсти он встал и вышел, и я не знала, вернётся ли он ещё хоть однажды.Я не обманывала себя, я всё время напоминала себе, что Арджуна разгневан и тяжко оскорблён историей нашего брака, но даже не предполагала, что рана окажется столь глубокой, столь воспалённой и незаживающей, и даже не перевязанной, а лишь небрежно прикрытой от глаз.Я готовилась угождать ему в мелочах, доказывать свою любовь и сглаживать шероховатости — а он оказался за тысячу тысяч йоджан от меня. Кто мог предвидеть такие трудности? Он каждым движением своим и словом стремился доказать мне своё предельное равнодушие, куда худшее, чем если бы он просто не приходил.Как же мне было поступить? Первым делом после его ухода, конечно, я бросила вожжи и разрешила себе выплакаться, вовремя остановившись, ведь днём я хотела появляться на людях, а не затвориться безвыходно в антахпуре, как некоторые женщины. Второе, чем я озаботилась, — с утра вызвала старшую служанку, Прию. После её появления и поклона я сказала ей, в обычной приветливой манере, с чуть проступающей на губах улыбкой:— У меня есть сведения, что о делах в моих покоях болтают в городе. Позаботься о том, чтобы каждая из девушек уразумела: та, кто попробует разгласить ещё что-нибудь, значительное или мелкое, будет выброшена за ворота, в то время как язык её останется во дворце на память.Обычно я обращалась с низшими так мягко, как только и подобает дочери махараджей и богов, и настал час, когда это окупилось: непривычная суровость прижжёт им губы, как лекарь прижигает рану головнёй, напрочь отобьёт у них желание и сочувствовать, и сплетничать.Я терпеливо ждала, прошёл месяц, и другой, и третий, но Арджуна не смягчался. Он никогда не присылал за мной, а сам всего несколько раз появлялся в моих покоях, и каждый раз одинаково — являя мне страсть без любви, а от меня желая добиться и того и другого. И каждый раз в моей ответной податливости таился недоказуемый бунт.Не хочу даже вспоминать, сколько сердечной боли принесло мне пренебрежительное обращение Арджуны с моим телом и моей душой, как я горевала, какие отчаянные мысли прокрадывались мне в голову в ночной тиши, когда я лежала без сна. Но я раз за разом говорила себе, что поддаться слабости, принять его правила игры и искать замены счастью в ущербной, неполной близости, которую он согласен был мне уделить, — значит погубить все надежды на лучшее. Я никому не дала увидеть свои слёзы, страх или волнение и в следующие ночные встречи тоже не соглашалась играть по правилам Арджуны, с виду подчиняясь каждому его желанию и знаку, так безусловно, что сам бесплотный бог любви не нашёл бы против меня ни одной улики.Днём, усевшись на простую соломенную подстилку со скрещёнными ногами, глубоко и медленно дыша, я применяла сосредоточение и очищение разума, которому меня учили с первых лет жизни. Мысленно я совершала восхождение на Гималаи, в которых никогда не была, мысленно ступала разутыми ногами по снегу и льду, а потом, оттолкнувшись босой ступнёй, поднималась над самой высокой вершиной и летела, словно царь Духшанта в колеснице индры. Возносилась над землёй, которая ускользала от меня одновременно назад и вниз. C огромной высоты я созерцала, как Ганга сливается с Ямуной, словно поток лунного света встретился с Млечным путём. Видела сверху, как леопарды затаскивают свою окровавленную добычу на деревья, чтобы дотерзать и съесть её на ветвях, и как удавы разоряют гнёзда горлинок. Различала то, как рисуются очертания крон разных деревьев, не смешиваясь друг с другом, словно границы государств на карте. Могла рассмотреть, как на макушках акаций и финиковых пальм выделяются нежные светлые хохолки новых побегов в хмурой и потускневшей зелени предыдущих месяцев. Переводила взгляд на белые кучевые облачка, которые теснились и жались друг к другу испуганными овцами, меж тем как поодаль благородными буйволицами разлеглись громады аспидно-серых туч. Вся Индия подо мной становилась меньше собственной карты, а потом вовсе исчезала, и с этой высоты любые переживания и все наши жизни казались незначительными и мгновенными, как мигающие искорки на поверхности громадного шара, одного из многих, повисших в живущей своей жизнью черноте.Когда сердце было усмирено и ум прояснялся, я задумывалась и начинала строить планы, как сенапати перед сражением: какими войсками, какими манёврами могу я окружить и взять в плен Арджуну, что есть у меня, кроме самой великой и искренней любви, пренебрежённой и ненужной?Красота? Но в том, как говорили обо мне ?прекраснейшая?, было что-то неправильное, что-то больное, и вполне возможно, что Арджуна тоже подметил этот неизъяснимый, тайный изъян моей славы.Тогда ухищрения камы? Но я была замужем всего два года, опыт мой ограничивался двумя мужчинами, и те дэвадаси и найики, с которыми постигал науку страсти своенравный царевич Куру, наверняка больше моего преуспели в телесных усладах, мне лучше бы не воображать много о своей искушённости.Не было у меня ни великого преимущества невинности, ни опыта, превосходящего опыт противника, даже моя красота была затенена и неведомым для меня образом обесценена. Моё сражение уже началось, причём я поняла это не сразу, обнаружила себя на самых проигрышных позициях из возможных, и у меня не было ни малейшей мысли, как обезоружить и увести в плен лучшего из воинов и великими учителями обученного стратега.Быть может, мне помогут сказания, сокровищница мудрости? Днём я стала приглашать к себе странствующих сказителей, кушилавов и катхиков, и отрывать от трудов тех из слуг, которые владели искусством рассказа. Я перебрала в памяти сама и заставила других заново изложить или пропеть мне истории о Сите и Раме, о Дамаянти и Нале — в моей стране много легенд о супружеской любви и ни одной о любви беззаконной, — о Радхе и Гопале, о Шакунтале и Духшанте…Во многих историях шла речь о покинутых и отвергнутых жёнах, но ни в одной не нашлось нужного мне ответа. Зато я впервые заметила, как эти истории печальны, заметила и то, что больше всего страданий причинили женщинам не бесчинства ракшасов и не проклятия отшельников, а их собственные мужья. Это они покидали своих безупречных жён, отказывались их узнавать, не верили в хранимую для них среди суровых испытаний непорочность. Мимо моего внимания проходило раньше и то, каким горестным поражением женщин заканчиваются порой легенды.Я не извлекла из услышанного ни малейшей подсказки о том, как завоевать Арджуну, но неожиданно обрела нечто иное.Всё это время, размышляя о своей участи, строя планы, справляясь с переживаниями, испрашивая совета у прошлого, я не могла довериться ни единому человеку, хотя жила в окружении огромной семьи. Мне не с кем было делиться тайным. Я не открыла бы свои печали ни Юдхиштхире, ни Бхиме, Кунти стала бы последним человеком, к которому я прибегла бы за подсказкой или утешением, Кришны поблизости не было, да и не хотелось мне попасть под град его насмешек, младших близнецов-Пандавов я совсем не знала, слуги, возможно, были подкуплены и только того и ждали, когда я оступлюсь… Быть может, даже родного брата или сестру я не повела бы в самые глубины сердца. Тут-то и крылся нужный мне ответ: не в конце пути, а по пути, поджидал меня на обочине.Я знала, что не одна такая в полноте своего одиночества. Бхима считал, что ему нечего таить, и о его откровениях бывал извещён весь дворец, желали того люди или не желали. Но вот у Юдхиштхиры случалась такая правда, которую он доверял единственно мне и сам это признавал, а уж Арджуна!И была в моей новой головоломке ещё одна недостающая деталь. Бхима сказал мне когда-то: ?Арджуна вообще не стал бы стрелять на месте Экалавьи?. Я много месяцев возвращалась к его фразе и гадала: почему именно эти слова засели у меня в сердце? Как обломок стрелы? Невидимой, несуществующей, не пущенной стрелы?— Вибхатсу, — тихонько окликнула я, когда мой притворно равнодушный муж рознял руки и собрался уходить, не желая оставаться рядом со мной и минуты лишней. Я знала, что это прозвище из множества он ценил и выслушивал охотнее всего. Вибхатсу, Отвернувшийся.— Только хотела тебе сказать: я знаю, почему ты прекраснее всех стреляешь. И я знаю, зачем ты научился стрелять в темноте на звук.— Об этом толкуют и распевают на каждом перекрёстке, — хмыкнул Арджуна, в лунном свете обёртывая нижнюю одежду вокруг бёдер. — Можно подумать, в ветвях над гурукулой учителя Дроны скакали не блохастые серые лангуры, а заколдованные певцы и глашатаи. Вся Индия знает историйку об Арджуне и погасшем светильнике.— Вся Индия знает ?как?, а не ?зачем?, — с замиранием сердца возразила я. — Наставник запретил подавать тебе еду в темноте, чтобы ты не получил преждевременных знаний, но порыв ваю задул огонь, при свете которого ты ужинал, и, продолжая подносить еду ко рту, ты догадался, что можно стрелять не видя.— Ничего нового не скажешь, — разочарованно попытался прервать меня Арджуна.— Но никто не знает, отчего ты с такой страстью взялся оттачивать бесполезное, казалось бы, умение! Им не покоришь толпу — ведь лучники не показывают своё искусство во мраке, не применишь ты его и на войне — ведь бой прекращается ночью. Зачем же именно оно? Именно тебе?Арджуна, уже перекинувший через плечо и подоткнувший концы одежды, готовый уйти, повернулся и посмотрел на меня как обычно, с напускным преувеличенным интересом и свысока.— Догадаться о стрельбе вслепую нетрудно, — отважно продолжала я. — Не нужно для этого особого случая, если ты не глух и не глуп, если знаешь хоть малость о великих воинах прошлого.— Ну-ка, ну-ка, — поощрительно посмеиваясь, сказал он.— Царь Дашаратха, отец великого Рамы, пошёл на ночную охоту к месту водопоя и выстрелил. Ему показалось, что он стрелял на звук фырчанья слона, вот только убил он юношу, наполнявшего кувшин водой, и родители юноши прокляли царя. Ты ведь узнал эту историю раньше, чем впервые взял в руки лук?— Было такое, — Арджуна упёрся ладонью в столбик балдахина, обнадёживая меня. — А историю про покровителя стад Говинду и охотника Джару, который принял Говинду за оленя и угодил ему стрелой в ступню?— Некоторые путают этого Говинду и моего митру Кришну, а тот знай себе уверяет легковерных, что он и есть этот любвеобильный пастуший божок…— И наверняка тебе известен правдоречивый Дхармавьядха из Митхилы, который нечаянно подстрелил брахману?— Да эти прекрасные уста полны трагических сказаний!— Но вот что главное: твой отец Панду тоже был проклят за подобный выстрел, за невовремя убитую антилопу.— Мой истинный отец — господь гроз. К чему ты рассеиваешь слова, как чандра — лучи, дочь царя Друпады?— О да, — я соскочила с постели и подошла к нему почти вплотную, — ты стал искусен в том, чтобы пускать стрелы во мраке, и стрелять на звук, и бить по невидимой цели, всегда попадая. Но ты не так прост, как другие, ты смотришь зорче и метишь выше. Не как Экалавья, не как Карна!— Ты решила купить лестью того, для кого не назначена цена?— Это высшее мастерство лучника понадобилось тебе затем, чтобы не выстрелить в скрытую цель тогда, когда выстрел будет позорным и постыдным! Чтобы не послать стрелу туда, куда не следовало попадать! Чтобы не оплакивать стрелы, которым вовсе не следовало расставаться с тетивой!Как дрогнули эти запретные губы, когда его улыбка из насмешливой в один миг стала беспомощной!— Ты хочешь никогда не ошибаться, — договорила я шёпотом. — Ты хочешь войти в песни и предания не просто как лучший лучник всех времён — как самый благородный и безупречный из героев. Так далеко простирается твоё желание славы.Он отвернулся, и в благословенных ночных тенях я уже не видела его лица, как и он моего, — но я слышала, как чуть перебило ритм его дыхания. Я тоже выстрелила в темноте, я тоже попала!— Я слышала, — совсем осмелела я, — как Бхима всё время упрекает тебя в мягкосердечии, как он поддразнивает тебя. Если и есть у Арджуны страх, то единственный — это страх перед бесчестным выстрелом, перед нарушением правил боя.— Надо же, а ведь ты… умнее, — незаконченно сказал Арджуна.Умнее, чем ты ждал? Умнее, чем те, другие, подступавшие к твоему ложу?— Возвращайся завтра, — предложила я, тем самым заставляя его уйти, когда он, может быть, уже и подумывал задержаться, — скажу ещё другое.Арджуна беззвучно заслонил собой арку входа в тот час, когда сгустились следующие же сумерки, на этот раз мне не пришлось ждать его неделями.