Принцесса размышляет о своих наклонностях (1/1)

Дхриштадьюмна, которому так понравился было самый первый рассказ в исполнении Арджуны, взялся за голову и молча вышел. Трудно было его винить!Тоже уйдя к себе, взволнованная воинственной повестью, я всех выслала из своих покоев и принялась расхаживать от стены к стене, мысленно повторяя один рассказ за другим, сравнивая их между собой и пытаясь понять, в каком из них содержалось больше правды.Мне показалось, что каждый из троих сыновей Кунти так и остался убеждён в собственной правоте. Арджуне с его открытым сердцем и жаждой славы хотелось помнить только одно: что против него вышел великодушный противник, несбывшийся брат, и ради этого он, оказалось, был готов подогнать и подтасовать случившееся, больше того — с радостью забыл бы об оскорблениях.Бхима честно боролся с предвзятостью к Суйодхане, но в его уме так и засела колючкой мысль, что в тот день сама смерть вышла против Арджуны и держала на прицеле его сердце.А Юдхиштхира по горло пресытился политикой, занимаясь ею намного больше, чем ему того хотелось, и узрел в случившемся только тщательно разочтённый ход сложной игры.Они так закружили и затуманили мне голову, что события словно троились у меня в глазах, никак не совмещаясь в единое целое.— Что же будет, если вы каждый раз вздумаете рассказывать мне разное? — не выдержав, вслух воскликнула я.Впрочем, как оказалось, это было исключение, запомнившееся на всю жизнь: никогда больше мне не довелось услышать, чтобы сыновья Панду держались несходных взглядов. Почти всегда они были умилительно единодушны, подхватывали незаконченные фразы друг за другом или могли договорить в один голос.Но тройственный рассказ заставил меня наконец задуматься и над моими склонностями, признаться, странными и небезопасными.Получалось, что у меня было пристрастие к собиранию историй и отделению правды от неправды. Сравнивая рассказы и слухи, исходившие от разных людей, я научилась обращать внимание на общее правдоподобие, мотивы и побуждения, мелкие подробности, на то, насколько одна часть противоречит другой, как она согласуется с моим собственным жизненным опытом и познаниями. Я испытывала ткань рассказа на разрыв, с разных сторон придиралась к истинности и достоверности — это словно само собой у меня получалось.Иногда ради забавы я бралась разобраться даже в историях, которые не касались ни меня, ни Пандавов, их родичей или их предков.Меня поражало то, сколько якобы старинных преданий, гулявших от рассказчика к рассказчику свободно, как ветер по роще, были явно позавчера выдуманы. Часто вот для чего: речи, сдобренные упрёком или насмешкой, и прилагавшуюся к ним вымышленную историю пересказывали, чтобы не обращать такие речи напрямую, от себя — к тому, до кого повествователь хотел их непременно довести. Оказывается, люди бесконечно изобретательны и тогда, когда хотят любой ценой сообщить своё мнение слушателю, и тогда, когда стремятся утаить его и умолчать.А ещё в наших землях не в ходу жестокость, даже на войне. Чтобы не огорчать детей и мягкосердечных женщин, повествователи всегда заменяли живую жертву или мишень на неживую. И поэтому там, где в истории возникает простреленная фигурка, глиняная, железная или соломенная, где упоминается сломанное изваяние, будьте уверены — первоначально на его месте был одушевлённый человек, зверь или птица. Но тем удивительнее мне было слышать, как вплетаются в пересказ проклятия брахманов, жестокие без милости, не знающие повторения в своей извращённой изобретательности, обрушивавшие страшные кары на головы несчастных даже за случайные или ничтожные проступки.Я пытливее стала всматриваться в лица возниц, сказителей и скороходов, догадываясь, что им вверены наши судьбы, наша будущая слава, по их смуглым чертам я стремилась понять, как они обойдутся с нами, какими мы останемся в памяти слушателей, таких же темнолицых, как повествователи.Древние истории я научилась отличать от новейших, едва ли не при нас придуманных, — эти были гораздо более поверхностны, не вызывали такого глубокого трепета, к ним не хотелось снова и снова возвращаться. В тех, что измышлены наспех, ради сиюминутных нужд, у действующих лиц, брахманов, девиц или санньясинов, часто не было имён. Как у той девушки, якобы меня самой в предыдущем воплощении — шива, мол, обещал ей пять мужей, потому что она просила наилучшего мужа и пять раз подряд протвердила эту просьбу! Есть и ещё примета таких историй-скороспелок — когда не упоминается в рассказе названия страны, которую герой покорил, или деревушки, в которой он заночевал. Или вдруг судьбу девушки или юноши меняет неведомо чей бесплотный голос, провещавший с небес.Больше всего и скучных, и не внушающих доверия историй как раз было про брахманов. Я бы подозревала, что от брахманов они и исходят.Правда, все эти мерки оказывались неприемлемы, не подходили к тому единственному, истории о ком занимали меня больше всех на свете! Если приложить их к нему, то пришлось бы признать Арджуну выдумкой с ног до головы, с его небесным оружием и победами над такими созданиями, которые обычному человеку не встречаются на повседневных дорогах! Ни одно моё наблюдение на Арджуне не сбывалось, и даже рыбка-мишень на моей сваямваре оказалась ненастоящей, неживой. Как быть с Арджуной, я не знала — ни в жизни, ни в мыслях.Вот Карна — совсем другое дело, его завоевания были измеримы, его отправляли на войну, и через несколько месяцев он привозил в Хастинапур победу и военные трофеи. Арджуна уже повоевал с ракшасами, с гандхарвами, чего ещё следовало ожидать в будущем, войны с демонами или даже самими богами?Уже немалой части своей славы Арджуна был обязан сказкам и сказочникам, приписывавшим ему самые причудливые, откровенно надуманные деяния, потому что он нравился всем и каждому. Но народная память, как говорится, курноса да куцехвоста, и мой Арджуна вряд ли войдёт в предания, как бы я ни хотела для него бессмертия, немеркнущей славы. Не видать ему такой славы, если только не случится чего-то очень необычного — что бы придумать? Если, скажем, он не станет основателем новой династии, императором Индии или отцом императора, чего, конечно, не может произойти в такой огромной и дружной семье, при стольких наследниках трона, находящихся выше его.Эти рассуждения привели только к тому, что я почувствовала ещё большую преданность и обожание. Разум мог вещать что угодно, но стоило мне, под тяжестью чужой руки, смежить глаза перед сном, и вновь Арджуна переносил меня через ручьи или с силой привлекал к себе в ответ на слова ?нужно сделать её общей?.