Карна. Несбывшийся брат (1/1)

…Но внезапно, продолжал уже сам Арджуна, на арену, вслед молниям, градам камней и смерчам, проходя между потоками стрел как у себя дома между ткаными занавесями, откуда-то чуть ли не с неба свалился безвестный юноша, по всем приметам тоже царский сын, но старше всех вышедших на арену — и взялся повторять то, что творил Арджуна с луком.Арджуна показывал очередной приём — тот, второй, отражал его не хуже, чем озёрная гладь. Арджуна накладывал на тетиву стрелы, призванные из иномирья мантрами и янтрами, требующими высшего сосредоточения и самоотречения, и стрелы эти являлись, пылали, струились, реяли, разворачивались, рикошетили, — а чужак на своей половине поля демонстрировал, что владеет их точным подобием. Арджуна, подхваченный вдохновением, изобретал такое, чему его не учили, — незнакомец если не копировал приём, то отвечал чем-то невиданным своим.При этом зрелище герой дня Арджуна забыл про любимых братьев и вечных двоюродных соперников — ведь он видел напротив своего двойника! Ему даже казалось, что пришелец и внешне вылитый Арджуна, только постарше как раз настолько, насколько он сам, средний сын, хотел быть старше. Арджуна не знал, что в клубах дыма и пыли, в блеске дождевых капель напоминал облако, озарённое вечерним лучом, радугой и молнией — зато видел, что в стоящем напротив него словно соединились солнце, месяц и пламя разом. О, почему бы Пандавам не заключить союз с этим блистательным астрадхари? Арджуна был почти мальчик, этот неизвестный был почти мужчина. Арджуне мало было двух старших и двух младших братьев, он всегда мечтал о побратиме, о сотоварище-митре, о дружбе, подобной дружбе Рамы и Ханумана… о таком союзе, который войдёт в легенды наравне с его, Арджуны, будущими бессмертными подвигами. И вот сбылось: достойный его друг, равный по искусству и отваге, появился перед ним, словно суждённый самим небом. Почему бы не сделать его шестым братом?И словно в ответ на его мысли незнакомец напрямую бросил вызов Арджуне.Молодого воина подозвали к царскому месту, и второй наставник спросил о его имени и знатности. Нездешней красы золотые серьги, ценный панцирь и опознанный сведущими людьми великий лук Виджайя послужили ему пропуском на арену, но только до тех пор, пока он показывал приёмы, а не скрещивал оружие с людьми, в жилах которых текла голубая кровь арийской аристократии. Перед началом такого поединка второй распорядитель состязаний, ачарья Крипа, хотел выяснить сведения о высоком происхождении противника Арджуны и сообщить их принцу. Зрители нетерпеливо ждали, когда закончатся слова и вновь засверкает оружие.Затем по рядам передали недоумённое: ?Карна?. Что за куцее имя? Из какого древнего рода этот ?Карна?, к Лунной династии или к Солнечной он принадлежит, спрашивал вайшья у шудры. И вот теперь Арджуне показалось, что он вспомнил — первый и единственный — и сердце его упало.Ещё один отвергнутый ученик, и неизвестно, откажется от него сейчас гуру Дрона или так признает, как — страшнее всякого отказа — признал самоучку? Но ведь сейчас события разворачиваются не в дебрях джунглей, а на ярком свету, на открытом месте, под взглядами тысяч глаз. В тот раз, с самоучкой, наставник поступил бесчеловечно даже со всеми оговорками, но здесь, сейчас что плохого может произойти?Как назло, словно для того, чтобы рассеять все сомнения в недостоинстве Карны, к арене торопливо спускался смуглый, почти как головешка чёрный, южного облика старик с жалко кривящимися губами. Карна бросился ему наперерез, порывисто припал к его ногам, и весь Хастинапур разом получил ответ на вопрос, кто же его отец.Уже тогда Арджуна славился не только выучкой, но и выдержкой. Столь же кроткий и уступчивый со своими, сколь неистов он был с врагами, из почтения к старшим родичам и наставникам Арджуна не вмешался и не возвысил голос, когда Карне самым оскорбительным образом указали на его истинное место. Арджуна не запротестовал даже тогда, когда Бхимасена, решив, что его младшему брату требуется защита, подмешал к унижению Карны насмешки от имени Пандавов. Так промолчал Арджуна, ещё мальчиком, в тот день, когда его гуру потребовал непомерную плату от самоучки. (Здесь я, само внимание, слушавшая сказанное и несказанное и в третий уже раз отметившая тёмное упоминание, вынула из уха серёжку-карнику и сама себя ею уколола, лишь бы удержать несвоевременный вопрос, трепетавший лепестком на губах.) Так позже промолчит Арджуна, уже юношей, когда отберут у него и поделят на пятерых его невесту. (Я и сама спасовала перед волей старших в те дни и ночи, когда решали мою судьбу, а значит, уж точно не мне Арджуну осуждать.)Но иной путь выбрал молодой лев Суйодхана — не просто воин, но будущий правитель, не менее Арджуны впечатлённый искусством неизвестного и разъярившийся при виде того, как чудесному лучнику кололи глаза низким рождением. Прямо там, на арене, Суйодхана подарил Карне царскую диадему, воззвал ко власти отца, прося подтвердить дар, добился своего и на скорую руку провёл абхишеку, обряд посвящения раджи. Сыну возницы досталось под руку самое настоящее царство, не каких-нибудь пять деревушек в пограничье, а одна из махаджанапад, дальняя изобильная Анга на юго-востоке, богатая морской торговлей. Слыхал ли кто-нибудь в Индии или в целом мире о подобной сказочной щедрости, о столь же невероятном подарке незнакомцу, первому встречному? Странно ли, что Карна в ответ со слезами на глазах поклялся Суйодхане в вечной преданности и дружбе?— Суйодхана совершил прекрасный поступок и без промедления обрёл прекрасную награду, — вмешался в рассказ Юдхиштхира, и Арджуна согласно кивнул. — Помните, какие достойные слова он составил вместе, защищая Карну? Суйодхана сравнил происхождение героев с происхождением рек: исток может быть скрыт и безвестен, а река предстаёт перед тобой могучей и чистой.Карна и Арджуна оба стояли потрясённые, онемев, окаменев, словно на них рухнуло по горе на каждого, если на Карну — Кайласа, то на Арджуну — Меру. У Арджуны были на то свои причины.В один миг он новыми глазами увидел своё место в мире — место пятого или шестого принца в очереди наследования, такому никогда не стать первым. Ни права решать чужие судьбы, ни собственных владений. Великого воина певцы в каждой второй шлоке именуют тигром среди людей, но ведь пятна и кольца на шкуре ловчего барса словами не превратить в двойные полосы лесного махараджи. Арджуну готовили к роли хранителя границ и полководца, ему предстояло потрясать земли и завоёвывать царства — но не для себя. Он будет сражаться ради Хастинапура или ради своего джьештхи, если тот в будущем займёт какой-нибудь из тронов Индии. И, уж конечно, не во власти Арджуны, ни сейчас, ни в будущем, возложить царскую диадему на себя, или на своего сына или внука, или на воина, которого он захотел привлечь к сердцу как друга и побратима. Всегда он считал свою судьбу высшей удачей, а в тот день обнаружил у её цвета нежеланный отлив.Разумеется, Арджуна строил рассказ совсем иначе, не произнося и половины подобного! Но знал бы он, сколько я угадывала и додумывала по глазам, по интонации, по внезапному молчанию или по дополняющим словам его братьев. Я освоила этот язык намёков и подсказок в совершенстве и понимала Арджуну как никто иной, хотя он об этом не подозревал.Итак, Карна стал царём, и эти двое могли сражаться как равные — царь-простолюдин и свободный от обладания чем-либо царевич из великой династии. Суйодхана и Карна обнялись, и новый владетельный раджа, с ещё влажными после обряда волосами, из которых не выбрали лепестков и зёрен, с лицом, мокрым от своих слёз и слёз Суйодханы, схватился за лук. Арджуна встал напротив. Они разошлись в разные концы вечерней арены, разделённой на сумрак и свет, Арджуна — уйдя под резкую, тёмную тень зрительских мест, Карна — заступив за эту ползучую черту, выйдя на палящее напоследок солнце, то и дело гордо возводя к дневному светилу взгляд, словно призывая отца сурью в свидетели. Зрители стали вскакивать, роптать и указывать за спину Арджуны — над его головой подобием диадемы дэвараджи индры копились и громоздились величавые облака всех оттенков синевы и бирюзы, беззвучной белизной их подсвечивали дальние зарницы, а журавлиный угольник светлым клином врезался поперёк этой сини, от дымчатой полосы к серебристой, добрым знамением и благой усмешкой на лике неба. Но другие показывали на Карну — под красноватыми лучами вечернего солнца его лицо стало живой вдохновенной медью, серьги посылали вспышки, горели и ослепляли, а позолота доспеха полыхала как костёр, в который плеснули чистого жертвенного масла. Два лука поднялись одновременно. Две тетивы исчезли, размываясь в движении, под искусными, чуткими как у музыкантов пальцами. Карна, сам напряжённый как лук, изготовился стрелять на подъёме духа, на пределе возможностей, горя желанием любой ценой добыть победу и посвятить её своему благодетелю. Арджуна, раненный новыми для себя мыслями, всё время отвлекаясь на них, словно оборачиваясь на голос из-за плеча, пребывал настолько не здесь, что это было видно даже издалека, явно был не в настроении нападать и собирался только обороняться, отбивать чужие стрелы. Напрасно Дрона окликал питомца с дальней стороны арены, призывая сосредоточиться и отрешиться от всего, кроме лука и цели. Карна опасно близко подступил к той мете, за которой состязание в воинском искусстве превращается в кровавый бой. Арджуне впервые стало всё равно, кого назовут победителем.Со стороны всё выглядело так, словно Арджуна будет обезоружен и повергнут наземь первым же выстрелом… не потому ли царица Кунти, грудь которой испятнали слёзы, словно у неё снова появилось молоко, не нашла в себе силы смотреть на это противостояние и упала в обморок на руки женщин? На самом же деле младший из двух лучников обладал силой сдержать старшего, не переходя от защиты к нападению, но и не давая себя коснуться, и великому Виджайе не суждено было превзойти обычный безымянный лук в руках Арджуны. Но ни одна стрела больше не мелькнула в тот день в воздухе: этот поединок, который расставил бы всё по своим местам, старшие Кауравы и сам царь велели остановить неначатым, додумавшись сослаться на конец дня и на заходящее солнце. Невозможно было бросить худшую тень на Арджуну, поставив его способность победить под сомнение. Невозможно было придумать предлога смехотворнее в глазах будущих поколений: Карна — и враждебное ему солнце? И никто уже не узнает, чем мог завершиться обмен стрелами между Карной и Арджуной, если бы этих двоих не разлучили и не заставили разойтись в тот день.Взаимная преданность безродного героя и наследника завтрашней империи, воинский союз двух храбрецов, Карны и Суйодханы, рука в руке ушедших с той арены, мгновенно нашёл отклик во всех сердцах, прямо у современников на глазах превратился в живущую легенду.Что до Арджуны, он почти сразу подыскал себе иного старшего друга, который походил на Карну как ночь на день: любимчика женщин, любителя дуть в свирель, интриговать, развлекаться и озадачивать собою мироздание.