Дивьястры (1/1)

Во укрепление родственных связей, для поддержания добрых отношений между двумя царствами мой отец прислал гостить к нам Дхриштадьюмну. Я обрадовалась любимому брату, мои мужья приняли его в свой круг и сдружились с ним, и Арджуна уделил немало времени его обучению. Но почти ничего из того, чему он готов был научить, для Дхриштадьюмны не подходило, и ни для кого другого тоже: приёмы Арджуны были под обе руки, для астрадхари, для сына индры, для единственного из тысяч и тысяч. Воспроизвести то, во что превращался Арджуна на поле боя, никому было не по силам — так уверяли все вокруг.Сам Дрона снизошёл и тоже дал своему ?убийце? несколько уроков, хотя мой брат давно вышел из ученического возраста — но за него просил Арджуна, у них с Дроной были какие-то особые отношения, и учитель не отказал любимому ученику.По дворцу таскали охапки оружия, во дворах звенела сталь и взлетали к окнам выкрики, в которых звучал азарт, вызов, насмешка или досада, даже женщины в антахпуре судачили о боевых приёмах и знаменитых поединках прошлого. Когда индра разнимал потешные схватки, окатывая противников потоками вод, забрасывая их градинами и загоняя под крышу, мы собирались в зале для малых приёмов: пятеро братьев, Дхриштадьюмна, Кунти и я, иногда к нам присоединялся кто-нибудь ещё из Кауравов, Викарна, Анувинда, Юютсу или сын наследника, малыш Лакшмана, под присмотром служанок. Все пятеро Пандавов были великолепными рассказчиками, и каждого отличала своя манера вести повествование. Конечно, все знали истории о чудо-оружии и великих сражениях, но и тут блистал Арджуна — он сплетал рассказ многословнее, цветистее и увлекательнее любого другого, без оружия и сражения превращал нас всех в своих пленников. У Юдхиштхиры всегда были наготове назидательные притчи о святых и мудрецах, а Сахадэва полусонным мечтательным голосом то ли вспоминал, то ли из ничего сплетал тёмные, причудливые, переходящие одна в другую сказки — такими занимают деревенских детей, собрав их вечером под священной смоковницей в стороне от глинобитных хижин. В рассказах Накулы действовали говорящие звери, и особенно он любил пураны с участием ханумана, царя обезьян, и его хвостатых подданных-ванаров, в то время как сидевший тут же Бхима, сын ваю, а значит, по отцу брат ханумана, предпочитал расписывать еду и напитки, которыми угощались герои его историй, подолгу и с таким смаком, что приходилось отправлять слуг принести закуски или ещё до сумерек посылать за ужином.Якобы желая развлечь и занять гостя, улучив благоприятную минуту, я осторожно попросила Арджуну об исполнении своего давнего заветного желания:— Брат мужа, прошу, расскажи Дхриштадьюмне о дне испытания, которым закончилась ваша учёба.Дождя не было уже полдня, зной в этот сезон почти невыносим, и мы спасались от него на террасе на втором ярусе восточного крыла, на теневой стороне дворца. Все занавеси были раздвинуты и подвязаны, чтобы не упустить ни единого дуновения свежести. В открывшихся нашим глазам садах, окружавших дворец Хастинапура, деревья не взращивали ради пользы, а выбирали за красоту цветов и плодов, которые никто не срывал, хотя во всём саду не нашлось бы ни единой колючки. Тёмные, напившиеся сезонной влаги кроны шелестели вровень со столбиками ограды, яркие и тяжкие кисти и гроздья цветов свешивались и ложились, изнемогая, на террасу. Лианы мадхава и малати по милости садовников взбирались по стволам, перекидывались на ограждение, карабкались одна по другой, сплетаясь в гармонической вражде, и обрамляли окна, в их лепестках возились пчёлы, чьи крошечные пушистые тельца были перепачканы красно-бурой пыльцой — при взгляде на них мне вспомнились рисунки, которые высмеивали любовь Кришны к творогу и йогурту. Я выбрала место у самой балюстрады, и мне было видно, как ветер колеблет покинутые качели, увитые гирляндами, и покрывает узором смешливых морщинок воду в крохотных, на один лотос, водоёмах.Сады захлёбывались цветением. Ашоки-беспечальницы с такой щедростью были охвачены нежно пылающими цветами, что этот прибой пламени мог, запутав взгляд, почудиться алой листвой, а терявшиеся в алом перистые выгибы веток — зелёными цветами: такой же обман зрения порой происходит с облаками и чистым небом, когда они словно меняются местами в глазах смотрящего. Посмотришь направо — там круглятся мягкие солнышки цветов кадамбы, из которых только немногие успели побелеть, посмотришь налево — изобильно золотятся карникары. Ближе к фасаду дворца сквозь зелень просвечивали белые с оранжевым размытым сиянием в сердцевине цветы париджаты, чьи длинные подвёрнутые лепестки необъяснимо и упрямо напоминали мне свастики. Столпами сияющего дыма вздымались в отдалении деревья шала, вдвое и втрое превосходившие по высоте всё растущее вокруг, а один из этих великанов совсем близко, у затенённой дворцовой стены, от подножия до макушки украсился крупными оранжево-алыми цветами, на просвет словно конское ухо на солнце. А рядом невозможной до щемления сердца нежностью лелеяли, покоили и уводили взгляд злато-розовые переливы моей любимицы ширишаки, тонких пушистых её метёлок.Арджуна бегло глянул на меня и одновременно мимо меня, словно приравняв, причтя меня к окрестному буйству диких красок и пьянящих запахов, — и снизошёл до согласия. И взялся повествовать такими цветущими и кипучими словами, с такой силой речи и воображения, будто снова, как когда-то, подхватил меня на руки, только на этот раз перенёс не через реку, а через пространство и время и поставил на середину вошедшей в предания арены испытаний, ристалища Рангабхуми!Ало-розово-золотой сад растаял у меня перед глазами, и я как воочию увидела её: не то скромное временное сооружение, в черте которого происходила моя сваямвара, а несравнимые по великолепию декорации, огромный овал, окаймлённый целыми ярусами мест для зрителей, пёстрыми от праздничных одежд, гудящими как гнёзда растревоженных ос. На этом обширном пространстве трубили слоны, раскрашенные от кончика хобота до корня хвоста, кружили колесницы, вспыхивая на солнце так, словно должны были сгореть дотла, проносились из конца в конец стрелы и копья, заставляя зрителей отшатнуться и вскрикнуть. Будущие герои Куру, защитники и завоеватели, юные Кауравы и в их числе — Пандавы показывали столице мира и всему миру, чему их выучил воинский наставник Дрона. Юдхиштхира выиграл колесничную гонку, хотя никто из младших родичей и не думал ему поддаваться, он сам, без возницы, правил четвёркой коней, сам же метал копья и показывал примечательную твёрдость руки, силу и спокойствие духа — никому не удалось вызвать на его лице гримасы гнева или азарта. Бхимасена сразился с Суйодханой на булавах и схватился без оружия — этих двоих даже пришлось разнимать под рёв зрителей. Накула и Сахадэва бились друг с другом и с остальными Кауравами на мечах — Арджуна, вскочив на ноги и помогая себе взмахами рук, со сверкающими глазами воссоздавал запомнившиеся удары родных и двоюродных братьев. Уже в самом конце учитель велел показать своё искусство самому Арджуне. Но когда Арджуна это исполнил, то произошло нечто неожиданное — на арене появился…— Подожди, подожди! — смеясь, тоже вскочил и начал жестикулировать Накула. — Что же это, ты ничего не расскажешь о том, как отличился ты сам?— Право, теряюсь при мысли, как следовало бы мне об этом рассказать, — сказал Арджуна, который не терялся нигде и никогда.— Прекрасно, старший брат, прекрасно! Раз так, отдохни в обнимку с этим кувшином и позволь мне тебя подменить. Слушайте, Дхриштадьюмна и Драупади, о чём вам не желает рассказывать этот наш Джишну!…И вот Дрона велел музыкантам замолчать, в иной манере заговорил Накула, а царственным своим ученикам — покинуть арену. И назвал самое последнее имя, посулив толпе, что сейчас перед нею предстанет лучший в мире лучник.Юный ратхи в лёгком доспехе из серебрёной кожи вышел на середину пешим, с луком в опущенной руке, но почему-то без стрел и без колчана, и поклонился всем, кому следовало, — свежий ветер поощрительно трепал его белые волосы. Губы его, сохраняя улыбку, шевельнулись, и взмахом руки он вычертил и повёл по арене огненную змею, она обернулась вокруг него кольцом, вдруг подняла сделанную из пламени голову, будто живая, и хлестнула хвостом.Зрители охнули как один человек, а затем пала такая тишина, что стал слышен дрожащий от гордости голос Кунти, которая пересказывала происходящее слепому царю. Зрители ожидали всего лишь потешного сражения — но перед ними развернулась не битва. Разведя руки, Арджуна всё с той же застывшей, внутрь себя обращённой улыбкой обрушил на огонь взятые из ниоткуда струи воды, но раньше, чем она залила самые ближние выгородки и скамьи, в центре арены завился водяной смерч, всосавший всю влагу в небеса. Тогда Арджуна взметнул лук, целясь выше голов, коснулся тетивы — и уже не на арене, а в воздухе до самого горизонта стало происходить невероятное. Зрители словно присутствовали при том, как брахма творит миры. В пустоте заклубились огненные вихри, сталкиваясь, пожирая друг друга и защищая один от другого людей внизу, падая и подхватывая друг друга на лету, превращаясь, по мере того как остывали, одни в рои обломков, другие в каменные громады, в шары и диски, в каменных слонов, тигров и буйволов, нижние парили над головами, казалось, на расстоянии протянутой руки, держась в воздухе неведомой силой, верхние терялись среди облаков, на них и между ними вдруг проступили огромные бока гор с переливчатыми минералами и глубинными рудами в разрезах, густые космы и ленты водяных паров стали спускаться вниз, обвили, затуманили, полностью укрыли собой летающие громады. После этого Арджуна, словно давая знак музыкантам — а те молчали и вряд ли смогли бы вымучить из своих флейт и дундубхи хоть ползвука, — вскинул руку, и всё развеялось.— …А сейчас мой сын применил антардхану, оружие исчезновения, — в потрясённой тишине прошептала Кунти и отвернулась, как будто, если она вытрет слёзы отвернувшись, никто их не заметит.— Что это было? — уже роптали и в полный голос переговаривались на зрительских местах. — Трюки? Внушение? Майя?— Дивьястры, — отвечали соседям те, кто имел хоть какое-то отношение к войне и войскам. — Божественное оружие! Небесные астры, оружие Агни, Варуны и Ваю. Смерть свыше, она в единый миг способна погубить сотни и тысячи жизней. А ещё этот мальчик показал, что владеет парджаньей, бхаумой, парватой…— Как это наставник Дрона разрешил столь юному ученику применить оружие богов не на поле боя, а возле самого Хастинапура, да ещё посреди такой огромной толпы? Уму непостижимо!— Теперь понятно, почему приглашено столько высоких гостей из соседних царств!Тем временем шудры отодвинули заграждение, и на арену выехала снаряжённая для боя, слегка осевшая под тяжестью заполненных бортовых колчанов колесница, которой управлял сын наставника, Ашваттхаман, разгоняя её по кругу. Арджуна на полном ходу запрыгнул в неё, и на лук его легла первая стрела — а сразу за ней уже и сотая. На миг он становился на дышло, распластывался на конских спинах, слетал на землю, бежал вровень с бешено крутящимися колёсами, снова вскакивал в колесницу — и отовсюду, из любого положения посылал стрелы в центр арены, в мишени. Под взглядом Дроны, который отзывался ревностью на лице сына Дроны, лучший ученик поочерёдно вгонял стрелы так, словно от мишени к мишени переходя, рукой вонзал их в середину, а не носился по арене, пока Ашваттхаман непредсказуемо бросал колесницу вправо и влево. Одна цель за другой: мягкая, узкая, тяжёлая — и ни одна стрела не пропала впустую, не прошла стороной. Среди прочего, в подвешенный на закрученной верёвке рог, в его мелькающее отверстие он сделал два десятка выстрелов, опустошив колчан и придав рогу вид колчана.Зрители рукоплескали сначала после каждой смены техники, потом после каждой стрелы, а дальше уже били в ладоши и надрывали глотки не переставая. То ли мерещилось им, то ли стрелы и правда размножались в воздухе, растраивались и раздесятерялись, как пехотинцы, которые кажутся одним пехотинцем, идя в ряд мимо наблюдателя, пока не развернутся и не двинутся навстречу. Где бы на арене ни находился Арджуна, непрерывные ленты, косяки, станицы, осыпи стрел брали начало на тетиве его лука и помрачали воздух. Ливень, несомый ураганом вдоль земли, река, взмывшая над собственным ложем и потёкшая над головами, змея, сплетённая из тысячи змей, чреда чёрных знамён над головами призрачных подкреплений… Одни стрелы, подобно искрам и пеплу, крутящимся над разворошённым костром, уносились в небо и не возвращались, другие, горящие и не горящие, подобно птичьим стаям, согласно заворачивали в воздухе, резко уходили вверх, обрушивались вниз, пылающим тростником стояли в земле!Зрелище того, как стреляет Арджуна, заворожило так, что мысленно все на зрительских местах словно становились его луком, руками, стрелами, каждому из тысяч чудилось, словно в глубокой медитации: Арджуна оказывается совсем рядом, издали наблюдавшие на миг словно сами вселялись в Арджуну и перевоплощались Арджуной, а затем арена и Арджуна уносились в какую-то пропасть, отдалялись как бы на огромное расстояние.Когда мишени закончились, внутрь ограждения загнали кабана-семилетку размером с брахманского телка, во впечатляющей естественной броне на плечах и лопатках. Арджуна дал громадине добежать до середины арены и вогнал пять стрел в заляпанную пеной пасть, снабдив зверя своеобразной добавочной щетиной, намеренно повторяя и превосходя хвалёный множественный выстрел самоучки.(Не поняв последних слов, я посмотрела на рассказчика-Накулу, но он, вот ведь печаль, в свою очередь прикинулся недогадливым.)Но только-только толпа влюбилась в Арджуну…— Будет, будет, довольно, Накула! — со смехом объявил Арджуна. — Благодарю, теперь я понял, как излагать правильно. Дай попытаюсь.