Арджуна скоро утешится (1/1)

Высокий и грузноватый Бхима, гора мускулов, превосходно управлялся со своим телом и рассчитывал усилия. От его шагов подпрыгивали фрукты в вазах и оружие валилось с подставок, но сам он никогда ничего не сбивал и не задевал. Не говоря уж о том, что никогда не причинил мне ни малейшей боли. Когда я вслух стала хвалить его ловкость и умение сдерживать силу, он ответил:— Не всегда так было. В детстве, пока я ещё не понимал, что другие мальчишки не так сильны, как я, было дело, я обижал младших сыновей махараджи и чуть не покалечил Викарну. Мне до сих пор стыдно, хотя в голове у меня по малолетству не было никакого злого расчёта, одна бестолковость. Тогда-то мы и схлестнулись впервые с Суйодханой — он был постарше как раз настолько, чтобы разбираться, что правильно и что неправильно, и отлично меня отделал.Я впервые улыбнулась ему с полнейшей искренностью.Внутри Бхимы словно ревело пламя огромного костра, в котором связка за связкой исчезает хворост. Он не расплывался и не полнел, хотя ел и перекусывал буквально непрерывно. Но его нельзя было назвать неразборчивым обжорой, он поглощал пищу хоть и за четверых, но без спешки, умея смаковать, отпуская шутки и поддерживая беседу за трапезой, а самые аппетитные кусочки приберегая для меня или Сахадэвы. При этом он пользовался репутацией превосходного повара, а ведь чтобы заслужить такую славу, нужна непростая, утончённая натура.Меня Бхима научил готовить простонародные лакомства, на удивление вкусные, ими можно было угодить этим лесным аристократам-Пандавам вернее, чем дворцовыми деликатесами. Бхима и сам не стыдился провести полдня на кухне, стряпая для братьев, для меня или для Кунти особенное блюдо. Желающих посмеяться над царевичем-поваром не находилось, вероятно, не последнюю роль в этом играла булава, прислонённая к одному из столбов, которые поддерживали черепичную крышу открытой кухни.Через месяц я жалела, что нельзя вскочить с места и залепить Бхиме рот сладким тестом: во время семейных трапез он простодушно расписывал братьям, что Драупади лучшая из жён — нежная, понимающая, обходительная, умница, что голос у неё слаще мёда, а волосы как целая штука шёлка, что он, Бхима, даже и вообразить не мог, насколько царская дочь превосходит как супруга лесную ракшаси. Нет, Хидимби тоже его любила, и он её, но тут совсем другое дело — ведь Драупади и благоухает как целый сноп цветов, и запястья у неё хрупкие, как веточки, и наряды она подбирает такие, что… спасала положение только Кунти, с искусством, достойным дипломата или генерала, переводя разговор на какую-нибудь злободневную тему и одновременно посылая в сторону Бхимы слуг с наиболее лакомыми и трудными для вкушения блюдами, в которых он увязал зубами и умолкал. На неподвижные скулы Арджуны было страшно смотреть. В глаза ему я больше не засматривала — это было непростительным нарушением приличий для невестки — и чаще видела его боковым зрением, но всегда знала, где он сидит или стоит, на празднике в кругу близких, во время жертвоприношения или в огромном зале совета. Обычно он сидел у ног старшего брата, на приступке его почётного сидения, установленного на возвышении, поигрывая своим неснаряжённым луком выше человеческого роста, выпрямившись с той же великолепной осанкой, какая поразила меня при первом его появлении в моей жизни, глядя мимо царей и слуг вдаль, на одному ему видимые высокие цели. Когда говорили о поставках провианта или налогах, он с обманчиво скучающим видом накручивал прядь белых волос на кинжал в усаженных самоцветами ножнах, а иногда подбрасывал и ловил драгоценную безделушку, какой-нибудь амулет или перстень. В такие минуты он как никогда напоминал бессмертного дэвату в кругу людей, и я дожидалась, когда он моргнёт, или выискивала взглядом привядший цветок в его гирлянде. Впрочем, когда мнимый дэвата вставлял слово в разговор о снабжении или сезонном состоянии дорог, выходило, что он великолепно разбирается и в обратной, прозаической стороне войны.Юдхиштхире от разглагольствований Бхимы тоже приходилось несладко, но про него я знала: мысль о том, что всё происходит по справедливости, в границах дхармы и так, как он сам наметил, поддерживает этого удивительного человека.Юдхиштхира пообещал мне, что Арджуна скоро утешится, но мне казалось — этого не случится никогда. Он больше не выглядел таким выходцем из потустороннего мира, таким изголодавшимся претой, как в первые дни, но слишком вызывающе избегал меня. Хвалёная выдержка Арджуны и его преданность семье причиняла мне боль, едва ли не большую, чем понимание, каково ему выслушивать Бхимины откровения. Порой мне хотелось, чтобы он взбунтовался против своих родных хоть в чём-то: пусть не из-за меня, раз я оказалась для него такой малостью, но из-за чего-нибудь другого. Что ж, мне предстояло убедиться, что такие желания опасны и могут обернуться против пожелавшего.Конечно, сын царского дома, воспитанный в самых высоких понятиях самыми требовательными учителями, приученный к воздержанности и отрешённости, без которой не овладеть самыми грозными видами оружия — дивьястрами, Арджуна хранил себя для будущей супруги. С первого взгляда я распознала в нём чистоту, не меньшую, чем моя, недаром я мысленно назвала его душу девушкой. Ни в какой из ходивших о нём правдивых историй или небылиц не было к имени Арджуны прибавлено имя ни одной женщины до самого его прихода в Кампилью. Но здесь, в Хастинапуре, до меня начала доходить слава о совершенно иных подвигах, я пыталась не верить до тех пор, пока своими глазами не увидела женщин, которые торопливыми шажками пробегали через дворцовый сад к заветным дверям или выскальзывали из этой дверей. Знаменитые городские куртизанки, выбравшие определённую стезю юные вдовушки, посвящённые богам плясуньи — похоже, он решил перепробовать всех. Сын раджи выбирал и брал, как испытывают один за другим музыкальные инструменты, присмотрев их у торговца на прилавке. Все эти женщины трепетали перед своей удачей, не притязали на большее и не задерживались во дворце дольше нескольких дней. Арджуна творил подобное не скрываясь, и отголоски доходили до меня, даже если сама я не искала никаких сведений. Судя по тому, что Юдхиштхира бездействовал, было понятно: никто, даже он, не решается определить, считать ли Арджуну женатым человеком, и тогда он был распутником и подлежал наказанию и вразумлению, или он остаётся не женат до тех пор, пока не настала его очередь и его год, и тогда его поведение было не самым образцовым, но допустимым. Царевич не бесчинствовал, не прибегал к насилию, не соблазнял мужних жён, щедро одаривал своих минутных избранниц, а значит, дхарма не нарушалась, и никто не страдал. И мне тоже не полагалось страдать.Переступив последнюю черту, перейдя при живом муже в объятия следующего мужчины, я перестала страшиться за себя: меня прежнюю, мечтавшую о счастье-как-у-всех девушку, было не вернуть. Если я и боялась в те дни, то иного: где-то ошибиться, оступиться и стать причиной размолвки между этими братьями.На второй год жизни в семье Пандавов я думала, что величайшей драгоценностью всей нашей эпохи был не великий сапфир Шьямантака, а та чистая семейная любовь, в сердцевине которой я оказалась и в которую была принята, словно вошла в недоступное святилище в глубине лесов или в венчик огромного лотоса вишну. Шесть лепестков — пятеро братьев и их мать — отгородили меня от мира и окружили праведной и светлой любовью, как благоуханием, а дальше к этим лепесткам прилегали всё новые и новые — Гандхари, Бхишма, Суйодхана, Дхритараштра, Юютсу, Шакуни… у каждого в Лунной династии находилось для меня доброе слово, подарок, ласковый взгляд, обещание любви и защиты. Но непреложнее всего была преданность друг другу, матери и жене этих пяти родных братьев. Только они впятером способны были заключать и соблюдать такие соглашения, как наш невозможный брак, и только изнутри самой этой семьи можно было оценить меру их взаимной привязанности. На берегу реки Арджуна рассказал мне памятную правду, вот только не сумел с достаточной силой описать, что же это была за семья такая. Там, где не преуспел сам Арджуна, что могу я?В один из вечеров на женской половине Кунти проронила:— Нетрудно полюбить моего сына Юдхиштхиру, мудрейшего из младших, справедливейшего из живущих. Но я вижу, что ты полюбила и моего Бхиму, дочка, а это многое о тебе говорит. — И она разогнула и подала мне один из своих скромных, гладких вдовьих браслетов — ничего особенного, серебро с перламутром, но для меня он стал подобен знаку отличия для полководца, вручённому царём. Подумать только, Кунти погубила мою жизнь, и после этого мне ещё небезразлична была её благосклонность, что же я, слишком глупа или слишком мягкосердечна? Одно точно — я не святая, у женщины, достигшей святости, не рождается столько ненужных мыслей.Однако с Кунти я не сблизилась: не возьмусь утверждать решительно, но, кажется, она чувствовала вину передо мной. Поэтому гораздо чаще я проводила время у ног Гандхари, которая рассеянной рукой гладила меня по волосам и рассказывала смешное о том, как приходилось разнимать стычки и улаживать недоразумения между подростками-Пандавами и её сыновьями, порой пуская в ход не меньше дипломатических ухищрений, чем при переговорах между царствами.Каждое благо имеет свою оборотную сторону, и в столице столиц служанки были слишком хорошо вымуштрованы, чтобы с ними можно было болтать и шептаться по вечерам, как с моими простодушными панчалийками. Я безуспешно пыталась разговорить своих новых даси и создать между нами подобие доверия. Поэтому я очень обрадовалась, когда среди девушек появилась более податливая новенькая, Ашани, она быстро откликнулась на мои поиски близости и стала вести себя раскованно. Целую масу, а затем другую я задерживала её всё чаще, мы с нею смеялись всё проще, беседовали дольше и откровеннее, пока одним утром, дорисовывая мне завитки и лепестки узора над бровями, моя новая подружка не спросила:— А ведь кого-то из своих пяти мужей вы любите больше всех других, юварани? И кто же этот счастливец?Надо мною словно гром грянул и небеса разверзлись. Заботясь только о том, чтобы не измениться в лице, я ответила, что всех люблю совершенно одинаково, а когда она наконец ушла, я принялась выяснять, откуда взялась эта служанка. Её прислала мне царица Гандхари по рекомендации своего брата Шакуни. Получив эти сведения, я немного успокоилась, но всё равно не чувствовала себя в безопасности до тех пор, пока не передарила эту Ашани Сушале, дочери Гандхари. Ей она точно не сможет причинить никакого вреда, тем более что юная принцесса уже была сговорена за царя сайндхавов и саувиров и на днях собиралась покинуть Хастинапур и отбыть во владения мужа.?Поздно уже, Кришна Драупади?. Наверное, полгода я думала над этими словами, медитировала на них, проговаривала и перетверживала их, катала их во рту и вращала в уме. Значит, был день и час, когда не было поздно? Мне надо было подать ему знак? Но я протестовала и сопротивлялась как могла! Как иначе надо было себя вести, чтобы сохранить Арджуну для себя и себя для Арджуны? Был ли у меня узкий путь, подобный лезвию бритвенного ножа, по которому я могла пройти?Да, наверное, был. Зачем я, доверившись мечте о счастье, согласилась уйти в тот день из отцовского дома? Надо было остаться в Кампилье, обойти вокруг огня и наступить на камень сразу после сваямвары, в тот же день и час, не ища положенного благословения у родни жениха. После окончания обряда никто не посмел бы сделать меня ещё чьей-то женой. Я тщетно и бессильно перебираю упущенные возможности, словно расплётшиеся волосы, и рука моя падает, не в силах стянуть и прибрать их. К счастью, боги одарили меня деятельным характером, и такие минуты редки.Ища утешения, я говорила себе: хуже того, что со мной тогда сделали, ничего не может случиться, а то, что сделали, уже позади.