Считая до двухсот (1/1)

Вечером Бхимасена сам пришёл в мои покои. И вновь он поторопился и явился намного раньше, чем положено. Служанки ещё вились вокруг меня и при виде силуэта-горы с писком порскнули ко всем трём выходам. Я сидела на своей кровати с почти не расплетёнными волосами и не успев избавиться от украшений. Бхима поймал одну из девушек за руку — она вся съёжилась, как пустая шкурка, — кивнул на подставку со светильниками и стоял у входа, пока она не загасила их, почти все, и не сбежала следом за остальными.Тогда он прошагал вперёд и молча сел рядом со мной.Я сжала кулаки, чтобы не вздрогнуть.А затем он своими огромными жёсткими пальцами стал заканчивать то, что сбежавшие девушки только-только начали. Снял обвивающую мою шею и правую руку нитку жемчуга с редким пурпурным отливом, дарующую прохладу в жару.Едва скользнув жёсткой рукой по моим ключицам, снял главное, самое увесистое ожерелье-хару.Освободил мои уши от тяжести многоярусных серёг и перетряхнул их из горсти на поднос.Стянул, чуть теребя, кольца-браслеты и соединённые цепочками перстни, один за одним, с моих пальцев, оставляя только простые кольца. С выверенным усилием, не повреждая, разогнул и заставил соскользнуть вниз по руке браслеты с предплечий.Опустился к моим ногам и снял со щиколотки главный, самый массивный ножной браслет, оказалось, что так неудобно нам обоим, поэтому вторую мою ногу он положил к себе на колени, и пара к первому браслету гораздо быстрее звякнула о поднос, между тем как красная краска с моих стоп частично перешла на его ладони.Скользнул пальцами по моему поясу, состоявшему на меньшую половину из ткани и на большую из драгоценностей, нашёл сзади завязки и справился с ними, хотя и не сразу…Всё это происходило в пятнистой полутьме и в полном молчании. В какой-то момент я осознала, что он или видит в темноте, как ракшаса-ночеброд, или помнит наизусть место каждой сегодняшней драгоценности на моём теле — эта догадка напугала меня, и без того испуганную, до такой степени, что я придушенно всхлипнула.В последнюю очередь Бхимасена протянул руки к моим волосам. Отвёл с линии волос лалатику, знак моего замужества, с белыми алмазами и жемчужинами, схваченными в серебряные лапки и подвешенными свободно, так что днём при каждом движении они колебались и дышали, расточая ярчайшее сияние, словно капли изначального молочного океана. Открепил тиару-наваратну с девятью камнями планет, убрал косник и подвеску у виска, расплёл волосы до конца и взял с ларя деревянный гребень. Я вслушалась в слова, которые почти беззвучно сходили с его полных тёмных губ, думая, что он обращается ко мне, и разобрала: ?двадцать три, двадцать четыре…? Он откуда-то знал, что одна из моих девушек, Хайми, каждый вечер расчёсывает мне волосы, считая до двухсот. Двести движений гребня закончились, Бхимасена разменял счёт трёхсот, потом четырёхсот… я слишком устала бояться, моё тело устало ждать унижения и боли, где-то в начале шестой сотни я высвободилась из-под его руки, свернулась на краешке ложа и смежила глаза.Когда в час арунодайи, при первом брезжущем свете я очнулась и рывком, метнувшись, приподнялась, то увидела — я одна.Страшный Бхима оказался самым робким из всех на свете мужей. Он боялся того же, что и я, — что причинит мне боль, видел и чуял мой собственный страх, видел разницу между человеческой девушкой и ракшаси и не решился воспользоваться своими правами.Если бы я сглупила и вела себя чем дальше, тем холоднее, или если бы принялась насмехаться, возможно, я избавилась бы от посягательств Бхимы навсегда. Но как Юдхиштхира не поступился принципами, отдавая меня, так и для меня некоторые двери были неотпираемы. Мой брак был заключён в том числе и с Бхимой, долг жены — приносить мужу радость и умножать его уверенность в себе.Полдня я жгла благовония перед домашней статуэткой камы в стенной нише, бродила от колонны к колонне и набиралась решимости. Я сама выпроводила служанок сразу после вечерней трапезы, запретив им прикасаться ко мне. Сбежали вчера — так я не стану на них полагаться сегодня. А вот украшений на мне оказалось в тот вечер вдвое больше обычного. Готовясь, я велела достать и парные кольца-браслеты на ногу, и перстень-зеркальце, и подвески по всей длине косы с фигурками разных зверей, — всё, что недолюбливала, день за днём отвергала из-за сложных застёжек или избыточной тяжести. К моим волосам подплели гирлянду оглушительно пахнущих мускусных роз, с которой стало невозможно прилечь, а самый крупный цветок был вправлен над ухом.На этот раз Бхима не торопился, и я боялась, что он не придёт — тогда мне самой пришлось бы по тёмным переходам искать дорогу в его покои. Я решила подождать и сидела в почти не разбавленной светом темноте, то открывая, то закрывая глаза, а перед ними упрямо проступала синь вечерних небес и вихри белых, только белых лепестков… пока не послышались шаги, которые можно было бы назвать даже тихими.Огромный Бхима остановился в проёме и уставился на меня. Я молча наклонила голову, словно разом устав от самой тяжкой из нош — золотой и самой невесомой — цветочной. Самое главное было не заговорить о том, что случилось или чего не случилось. На вторую ночь мои замершие руки ожили и осторожно, простодушно вступили в игру с его руками, подсказывая им, как решить усложнившуюся задачу. Потом я подала голос, шёпотом, односложно говоря ?ещё здесь? или ?пропустил?. Эта игра неожиданно захватила и меня саму, и мы, касание вслед касанию, перестали бояться друг друга.Несмотря на все ухищрения, под утро я всё равно заплакала — так, как выучилась, беззвучно и бездвижно. Я была уверена, что ничем себя не выдала, но Бхима заметил. Он обнял меня, не требуя, а утешая, и отвлёк смешной колыбельной про трёх змеек и мангуста, которую он слышал когда-то от Мадри, матери Накулы и Сахадэвы.— Пел её сыну, а теперь пою жене! — воскликнул он.Слово за слово, и я узнала, что у него есть не только первая жена, но и любимый сын от неё, а у нашей семьи — собственный приручённый лесной демон. Может быть, он когда-нибудь покажется мне — такой диковины, как дружественный людям полуракшаса, не отыскать ни в Анге, ни в Двараке, ни на Ланке. А как же, непременно покажется, если я не боюсь и если это меня развлечёт. Я открыла, что Бхима обожал, когда его расспрашивали о Гхатоткаче, и готов был рассказывать о нём снова и снова с отцовской гордостью — как о его способности увеличиваться и становиться ростом с горный дэвадару, так и о его первом ?агу? и нежных пяточках.