Последняя попытка (1/1)

Год заканчивался, и мне вот-вот предстояло перейти к Бхиме.Юдхиштхира порой упоминал о предстоящем расставании с сожалением, но непреклонно. В последний месяц он не только настаивал на том, чтобы я каждую ночь проводила в его кровати, но и спящий ни на миг не выпускал меня из объятий, крепких, как волшебные оковы.Иногда, когда его лицо с правильными почти до идеала чертами было ближе всего ко мне, по нему проходили тени облаков-чувств, призрачные выражения гнева и протеста. Я видела, сколь сильно ему хотелось сохранить меня только для себя, но даже этот непревзойдённый знаток писаний не мог изобрести ни единого способа снова изменить мою судьбу, не нарушив дхармы.Меня раздирали противоречивые желания: я хотела и не хотела ещё год спустя принадлежать третьему в очереди Арджуне, а через миг я хотела остаться женой одного Юдхиштхиры, пусть и нелюбимого… скажем, не самого любимого из мужей в мире.Чем меньше оставалось срока, тем больше прибавлялось страха. До сих пор я была женой одного мужа, как любая из порядочных, уважаемых женщин. Но теперь мне предстояло не на словах, а на деле стать многомужней, переступив невозвратную черту. Все мы считали дни, не поручая это домашнему жрецу, и доброму старику Дхаумье по лицу любого из нас было понятно, что лучше не заикаться о каких-либо датах или обетах в присутствии членов этой семьи.И всё же этот бессловесный сговор был нарушен. В последний день, когда мы сидели за полуденной трапезой вдвоём с Юдхиштхирой, не выйдя к семье в общий зал, он уже поел и следил, как ем я, личный слуга принца доложил о приходе Бхимы. Юдхиштхира поднял глаза и изысканно-скупым движением ладони, сверкнув сапфирами перстней, предложил брату место рядом с собой, но Бхима не сел и сказал, переминаясь и подбирая слова:— Ты помнишь, что сегодня… уже прямо этой ночью… то есть вечером…Мне вдруг показалось, что сам воздух в этих стенах загустел и наполнился беззвучным звоном. Юдхиштхира отстранил давно пустое блюдо и медленно, светло улыбнулся надвинувшемуся на нас страшилищу:— Я помню, дорогой Бахушалин.За год жизни в этой семье я успела узнать историю, которую старались не разглашать широко: Бхима единственный из всех братьев уже был женат. Он умудрился взять на ложе не обычную девушку, а демоницу, чащобную ракшаси, дикую тварь из дикого леса, и хотя этот брак был уже завершён, второй Пандава расстался с этой Хидимби и вернулся к матери и братьям, где-то в сердце чащи она по-прежнему бродила, как воплощение неистовой и тёмной стороны своего мужа. Наверняка демоница ему больше всего и подходила. Огромный Бхима был моим ночным кошмаром, воплощением ужаса кромешного, чёрной тенью на потолке — я боялась его вдвойне, и всей душой, и каждой частичкой тела. Привыкнув к своей свирепой супруге, он будет обращаться со мной как обезумевший тигр с тигрицей в охоте, наставит мне синяков, переломает кости, а может быть, задушит или буквально раздерёт на части. Видя его непомерную силу, ненасытную жадность в поедании пищи и недвусмысленную готовность отделать до полусмерти любого, кто вставал поперёк дороги ему или его семье, другого я не ждала. Любой его случайный взгляд вызывал у меня содрогание.Я не могла прибегнуть к защите Юдхиштхиры или попросить у него совета, но неужели он сам не понимает, что оставляет меня, как козочку на привязи, на растерзание лесному чудовищу?Беря пример с Юдхиштхиры, сама удивляясь своей выдержке, я тоже улыбнулась Бхиме. Так, как нужно: тепло, сердечно. Мне хотелось метнуться прочь из этого зала, сбежать на край света, найти защитника и спрятаться от Бхимы за его спину. А он учёным медведем сложил лапищи перед лицом, повернулся и вышел, ступая так, что каждым шагом, казалось, сотрясал пол и стены. И даже взгляда не бросил на нашу еду — это он-то, бездонная прорва!— Тебе, пожалуй, лучше уйти прямо сейчас, Драупади, — сказал тот, кого я уже привыкла считать мужем. Он встал, обошёл меня сзади, наклонился над моим плечом и прижал свои губы к моим. Просто прижал, царской печатью к указу, и долго-долго оставался неподвижен. Голова у меня шла кругом, сердце пыталось выпрыгнуть из груди, как мышка в притче, попавшая в высокогорлый кувшин. — Благословение на тебе, милая.Положив надкушенный плод манго, отодвинув недопитую чашку, я перекинула через руку край своей тяжёлой парчовой накидки и прошла в мои собственные покои. Мои мысли метались и ускользали, страх сдавливал мне грудь, в глазах темнело, и когда на полпути мне кто-то встретился, я даже не сразу узнала его. Он застыл там, где столкнулись наши взгляды, в самой простой одежде для воинских упражнений и с неизменным луком не в той руке, наполовину на полуденном солнце, наполовину в чёрной тени, а когда я, всё замедляя шаг, поравнялась с ним, почтительно и бесстрастно поклонился мне. Как невестке. Как жене старшего брата. Всё равно какого из двух старших братьев. Я свернула в арку между столбиками галереи и остановилась, глядя на сад.Кто пожелал бы защитника лучше?— Арджуна, — выдохнула я, словно с дыханием жизни расставаясь. Он не ответил, не назвал меня по имени, не придвинулся, но и не уходил. Я умоляюще, сквозь шаткий хрусталь слёз смотрела на огромные белые с золотом цветы нагачампы в дворцовом саду, а они словно кивали и мотали головами от ветра, отвечая мне попеременно ?нет? и ?да?. Я вспомнила прекрасных и злых марвари Арджуны, движения были одно в одно — он, стоя на месте возницы, со смехом горячил и осаживал этих белоснежных тигров-людоедов, по недоразумению родившихся в конских телах, а они выгибали шеи, закидывали оскаленные морды и роняли лепестки пены. Я представила, как колесница Арджуны, гремя, налетает на меня, и я забываю свою жизнь под копытами и колёсами.— Поздно уже, Кришна Драупади, — сказал Арджуна, широким взмахом указывая на залитый солнцем сад.— Арджуна! — только одно слово и было мне дозволено из всех, тогда как про себя я произносила страстные, запретные речи.— Невозможно. И больше не нужно.Я понимала, что именно такова горькая правда, но не могла сдаться. Людям всегда кажется, что у них остаётся последняя попытка, ещё одна возможность.— Арджуна… — взмолилась я, сама не знаю о каком роде избавления — о спасении или о смерти.Арджуна, стоявший между дьяусом и митрой, отшагнул назад, под сень раскрашенных колонн и изваяний, и беззвучно сгинул в тёмных внутренних переходах.