Отрывок второй. (2/2)

- Сколько тебе лет? – зачем-то спрашиваю я. Влад выглядит очень молодо, но глаза у него иногда такие… как будто он старик и прожил уже целую жизнь.

- Тебе зачем? – уточняет он.

На этот раз я пожимаю плечами.- Просто так.

- Тридцать два.

?Старый?.

Какой же он старый. Тридцать два – это так много! Он почти в два раза старше меня. Когда я только родился, он уже был, как я. Уже взрослый, уже личность, он уже влюблялся, ходил куда-то, что-то делал, во что-то верил. А я в это время только в пеленки свои ходил.

?Старый?.Тридцать два года – это целая жизнь. Вернее, даже две жизни. Это как двое меня. Я не мог себе этого представить.- Что, - ровно шепчет, словно читая мои мысли, Влад, - думаешь, я старый?

Я непроизвольно краснею, но в темноте ночи он не увидит, я лежу спиной к огню. Зато его лицо мне прекрасно видно, стоит только чуть приподнять голову. На его лице пляшут причудливые тени, и на секунду мне мерещится слабая улыбка.

- Да, по сравнению с тобой, мелюзга, – устало бормочет он и закрывает глаза.Больше Влад ничего не говорит, и мы засыпаем.

Когда он зовет меня мелюзгой – мне не обидно. В этом обращении нет никакого подтекста оскорбления, это просто прозвище, покровительственное и немного снисходительное, в духе старшего брата.Старшего брата у меня не было, но я почему-то сразу вспоминал своего отца, который пропал без вести, когда мне было восемь. Я был совсем ребенком и сейчас не мог толком вспомнить его лица, зато я отлично помнил его добрую улыбку и крепкие объятия, когда засыпал у него на руках.

Если закрыть глаза и забыть о том, кто мы теперь и где находимся, то можно было представить, что я снова тот любознательный и непослушный мальчишка, что тайком рассматривает в отцовском кабинете чертежи, получает за это нагоняй, а вечером задремывает на коленях родителя, слушая увлекательные неторопливые рассказы о тех самых таинственных чертежах.