Глава IV. Брат и сестра (1/1)

По бескрайней заснеженной дороге мчит всадник на вороном коне с зажженным факелом в правой руке. За ним?— широкие деревянные сани, запряженные тройкой таких же дьявольски-черных лошадей. От нетерпения они кусают удила и норовят обогнать своего провожатого. На облучке сидит кучер в покрытом изморозью тулупе и зорко следит за дорогой, поминутно покрикивая вслед всаднику: ?Торопись! Торопись!? Провожатый ускоряется, и сани летят еще быстрее. Но юному императору, который сидит за кучером, накрытый для тепла шубой поверх кафтана, кажется, что они едут ужасно медленно. Он с тревогой следит за движением коней, а затем поднимает глаза к небу. Близится рассвет. За черной линией горизонта уже просачиваются светло-розовые лучики?— солнце вот-вот встанет! А до Москвы еще неблизко… Широко распахнув светлые глаза, Пётр вытирает рукавом кафтана бегущие по щекам слезы. Наташа… А если он не успеет? —?Скорее же! Скорее! —?император привстает с места и трогает кучера за плечо. —?Да гони же быстрее! —?Мы едем, Пётр Алексеич, едем,?— отвечает тот и взмахивает кнутом:?— Но, залетные! Пошли, родимые! Император снова возвращается на место, но усидеть спокойно не может. Вновь на его щеках слезы, губы бледны, а внутри будто что-то сжимается и царапает, царапает… Торопись, государь! Пётр сбрасывает шубу?— ему жарко. Не утерпев, он толкает кучера вбок и молниеносно выхватывает у него из рук кнут. —?Ваше велич… —?начинает было тот, но Пётр взмахивает кнутом и хлещет им по лошадям со всей силы: —?Но! Пошли! Пошли! Кони трясут гривами и, громко заржав, устремляются вперед. Снег летит у них из-под копыт, у бархатных морд?— белый пар, а спины горят от хлестких ударов. Вот и провожатый уже остался позади. Позади были и Горенки, и снежная ледяная степь, а впереди?— дорога на Москву, дорога к сестре… За санями Петра Алексеевича ехали еще одни?— в них сидели князья Долгорукие. Василий Лукич, завернувшись в шубу, недовольно глядел вперед. Нахмурившись, он посмотрел на Ивана и Алексея Григорьевича, который с тревогой следил за императором, нещадно гнавшего коней вперед. —?Все из-за тебя, Алёшка,?— проговорил Василий Лукич. —?Не скрой ты от Петра Алексеевича письма Остермана, не мчались бы мы сейчас, как оголтелые, в Москву. Алексей Григорьевич нахмурился. Что правда, то правда?— сплоховал он. Ну откуда же ему было знать, что все, о чем писал Остерман, не было ложью и вымыслом? А упускать расположение императора ох как не хотелось… Петру в Горенках очень нравилось, а уж с охоты его было и вовсе не вытащить. Да и план, который они с Василием Лукичом придумали еще до приезда императора в их имение, уже давно был приведен в действие. После ссоры с Елизаветой Пётр все чаще стал обращать внимание на Катерину. Не без потворства Ивана и Алексея Григорьевича, конечно. Они часто выезжали вместе на охоту, подолгу беседовали после нее. Но княжне эти встречи не приносили никакой радости, и по вечерам, оставшись одна, она часто грустила. Из Петербурга Долгорукие давно уже уехали, а ее возлюбленного Миллезимо Алексей Григорьевич приказал не пускать в Горенки. Но на помощь княжне пришла ее расторопная камеристка1 Глаша?— молодая девушка, чуть постарше самой Екатерины, с живыми карими глазами и бойким веселым характером. Она тайно получала письма молодого графа от его слуг, а затем передавала их Катерине. С каждым прочитанным письмом княжна будто расцветала, а строки, где граф называл ее своей прекрасной возлюбленной и ?чудом северным?, заставляли светиться ее глаза и расплываться в улыбке очаровательные губы. Император, беседуя с ней и видя, как она радостна, был очень доволен. Считая, что эти улыбки и взгляды предназначены ему, он усмехался и думал про себя, что Катюша не такая, как Лиза, а гораздо, гораздо лучше, чем она. Мила, дружелюбна и уж точно ему не изменит. С каждым днем Пётр находил в княжне все больше и больше достоинств, сама она казалась ему гораздо красивее, а ее нрав?— добрее и веселее. Но иногда он все-таки вспоминал о Елизавете. Представлял себе ее глаза, улыбку, руки… а потом и тот случай на охоте. И каждый раз Пётр начинал сердиться на себя после этих воспоминаний, а в его душе поднималась буря негодования. И снова он смотрел на Катерину, и снова восхищался ей, и снова… Алексей Григорьевич радовался: наконец-то любовный альянс складывался как надо. И уж конечно в этот период императора нельзя было ничем отвлекать от Екатерины. Потому-то князь и утаивал письма из Москвы. Даже бумаги, которые было нужно подписать, Пётр не всегда видел. Иван Долгорукий умел ставить подпись точно такую же, как и юный император. ?Зачем государя отвлекать? —?рассуждал Алексей Григорьевич. —?Мы и сами все сделаем…? И даже Андрей Иванович Остерман не смог распознать подделки… Когда примчался гонец из Москвы, Алексей Григорьевич не хотел, чтобы император видел его, но тот стал требовать, чтобы государь немедленно его принял. На шум сбежались слуги, за ними?— остальные члены семьи Долгоруких, а потом и император. Узнав о том, что Наталья при смерти, а писем, которые Остерман посылал к нему, и вовсе не счесть, Пётр приказал запрягать сани и ехать в Москву. Как ни уговаривали его Алексей Григорьевич и Иван поехать утром, Пётр был непреклонен. Более того?— резкая перемена, произошедшая с ним после приезда гонца, не на шутку испугала князя Долгорукого. Император словно не замечал никого вокруг себя, лихорадочно собирался, а на Катерину даже не взглянул перед отъездом. Когда Иван подошел к нему и несмело поинтересовался, не желает ли государь чего-нибудь, тот так посмотрел на него, что у князя душа в пятки ушла. В светлых глазах юного монарха читались такой страх, отчаяние и гнев, что Василий Лукич велел запрягать сани и ехать, не дожидаясь утра. Гонец, привезший скорбную весть, скакал впереди саней императора и князей, ведя их за собой в Москву…*** Когда кортеж прикатил на взмыленных лошадях к Лефортовскому дворцу, рассвет уже погас. Бледное солнце возвышалось над старой столицей и освещало ее неяркими тонкими лучами. Как только сани остановились, Пётр выскочил из них и тут же помчался наверх, в опочивальню сестры. Он задыхался, слезы застилали ему глаза, а мокрые от пота волосы прилипали к щекам, но юный император не замечал этого. Мимо него мелькали лестницы, стены, проемы, окна и двери, двери! Бесконечно много дверей! Император бежал мимо гвардейцев, одетых в черные треуголки и плащи, мимо слуг в темных одеждах. До его ушей то и дело долетали обрывки фраз: ?Пётр Алексеевич, батюшка…?, ?Государь!..?, ?Ваше величество, кафтан-то, кафтан…?, но он оставался глух к этому. И вот, наконец, покои царевны. Еще издалека Пётр заметил возле них черные тени. Это были медикусы, члены Верховного тайного совета, иностранные послы и дипломаты, цесаревна Елизавета… Рядом с ней стояли канцлер Головкин с сыновьями, барон Остерман, князь Голицын с дочерью… И никто не скрывал слез… Пётр растерянно обвел их глазами и толкнул двери в опочивальню царевны. Шагнув вперед, он остановился на пороге и с ужасом уставился на кровать. На ней, бледная и совершенно высохшая от болезни, лежала Наталья и слабо покашливала. У изголовья кровати стоял священник в черной ризе и, держа в руке книгу в бархатном переплете, читал над умирающей царевной отходную молитву. Увидев юного монарха, он поклонился ему, не прерывая чтения. Наталья медленно открыла глаза и, заметив брата, слабо улыбнулась: —?Пет… Петрушенька… —?Наташа! —?император, обливаясь слезами, молниеносно пересек комнату и бросился на колени перед кроватью сестры. —?Дал Бог… Дожила… Я боялась, что не увижу тебя больше… Боялась, что ты не приедешь… —?Я? Да что ты, Наташенька! Наташа! —?Пётр схватил тонкую руку сестры и прижал ее к холодной от мороза щеке. —?Ну что ты… Ты не плачь, милый. Ты у меня теперь такой большой… красивый… —?царевна улыбнулась и слегка коснулась пальцами светлых волос брата. —?Наташа, все изменится! Я тебе слово даю! Хочешь, я на охоту совсем больше ездить не буду? —?всхлипнул юный император. Она слабо кивнула. —?И в Петербург с тобой вернемся. Наташа, ты хочешь в Петербург? —?Главное зла никому не делай, Петруша… —?Царевна отвела взгляд куда-то в сторону. Казалось, она что-то вспоминала или собиралась с мыслями, а потом снова обратилась к брату:?— Ты… помнишь, что в начале царствования своего обещал? —?Помню. Я говорил, что моей первой заботой будет приобрести славу доброго государя,?— ответив, император вновь всхлипнул и крепче сжал руку сестры. —?Не забывай этого… И вот… вот что я хочу сказать тебе на прощание… —?На прощание?! —?ужаснулся Пётр. —?Слушай,?— Наталья тяжело вздохнула и продолжила:?— Бог тебя на царство помазал, одного Его и бойся… На тебя подданные с любовью глядят, ждут внимания… и помощи… Советчиков у тебя много, но ты… одного Бога слушай… Он тебя не оставит и… поможет теб… теб… Царевна не смогла договорить: она вдруг побледнела еще больше, у потрескавшихся губ сверкнула алая капелька крови, и она начала задыхаться. —?Наташа! Наташа! —?Пётр растерянно обежал глазами ее лицо, руки и, повернувшись в сторону двери, крикнул:?— Лекаря! Лекаря скорее! В комнату вбежали Людвиг Иванович и еще несколько медикусов, но они так и остались стоять на пороге: Наталья, слабо сжав под рукой простыню, в последний раз выдохнула и затихла… —?Наташа… Наташенька! Наташа! —?Пётр сжал ее холодеющие ладони, потряс за плечи, но царевна больше не открыла глаза… —?Примите мои соболезнования, ваше величество,?— тихо проговорил Людвиг Иванович, смахнув с морщинистой щеки соленую дорожку. Священник убрал в сторону молитвенник и, проведя рукой по лицу умершей сестры государя, закрыл ей глаза: —?Господи, прими с миром душу от нас представшейся рабы Твоей, Натальи. Аминь… Скрипнули половицы: в комнату вошли слуги с черными отрезами ткани в руках и принялись занавешивать ими окна и зеркала. Следом за ними в опочивальне появились несколько женщин в темных платьях и остановились на пороге. Людвиг Иванович и еще двое медикусов подошли к юному монарху, который, дрожа, как в лихорадке, смотрел на бледное лицо сестры. —?Ваше величество, пойдемте. Наталью Алексеевну обмыть нужно… Пётр мотнул головой и сжал в ладонях тонкие запястья царевны. —?Государь,?— Людвиг Иванович тронул его за плечо,?— пойдемте… Но император не сдвинулся с места. Вздохнув, медикус наклонился и стал приподнимать Петра с колен, но тот изо всех сил схватился за простыню и уронил голову на руки. —?Наташа, как же я без тебя один… Один… —?шептал он. Вдруг Пётр резко поднял голову и, как безумный, оглянулся на дверной проем, возле которого толпились вельможи и, прижимая платки к мокрым глазам, смотрели на кровать царевны. —?Вы… вы все знали! Знали! —?закричал он. —?Знали и молчали! —?Ваше велич… —?начал было один из медикусов, но Пётр не дослушал его. —?Убийцы! Убийцы! Предатели! —?кричал он, вырывая руки у Людвига Ивановича. Весь ужас происходящего накрыл его с головой. Пётр чувствовал в груди такое жжение, будто в его сердце пылал настоящий огонь. Она могла быть жива! И была бы жива, если бы он приехал раньше! Если бы знал, что ей так плохо! Если бы знал… Остерман стоял за спинами слуг и других вельмож. Оперевшись о трость, вице-канцлер привстал на цыпочки и осторожно заглянул в комнату. Увидев обливающегося слезами императора и медикусов, которые пытались вывести его из опочивальни, он укоризненно взглянул на князей Долгоруких, стоявших у стены, и подошел к цесаревне. —?Голубушка Елизавета Петровна, прошу, пойдите к Петру Алексеевичу, успокойте его. Он так нуждается в вас… Елизавета поправила траурный платок и слабо кивнула. Тихо вздохнув, она направилась к племяннику. Когда ее изящная фигурка проплыла мимо, Василий Лукич Долгорукий нахмурился и взглянул на Ивана. —?Почему Катерина с нами не поехала? —?тихо спросил он. —?Матушка ее не отпустила. Но они обещали прибыть к обеду, — ответил Иван. Остерман подошел к князю Голицыну и проговорил: —?Эта утрата велика для всех нас… Что же будет дальше? —?Теперь ничто не ясно,?— ответил Дмитрий Михайлович и перевел взгляд на дочь. Настя прижимала черный кружевной платочек к покрасневшим глазам и плакала. —?Батюшка… —?прошептала она. Голицын подошел к дочери, крепко обнял ее за покатые плечи и мягко провел рукой по ее шелковистым волосам. Не прошло и пары минут, как в коридоре перед покоями Натальи снова появилась цесаревна Елизавета. Она прижала платок к губам и быстро прошла мимо вельмож и дипломатов, вздрагивая от рыданий, а за ее спиной раздались гневные крики юного монарха: ?Не смей больше приходить! Как ты могла появиться передо мной?! После того случая на охоте!? Еще долго Пётр не мог прийти в себя и отказывался выходить из опочивальни сестры, но, в конце концов, медикусам все-таки удалось убедить его покинуть комнату. Выйдя в коридор, юный император, ни на кого не глядя и едва держась на ногах, с помощью слуг дошел до своих покоев и обессилено рухнул на кровать. Больше он не плакал, не звал сестру и не кричал на приближенных… Он будто впал в оцепенение и до следующего утра не реагировал ни на чьи слова и ни на чье присутствие…