Часть 4 (1/1)

Шериф вернулся поздно вечером в самом мрачном настроении, которое только видел у него Гай, догадываясь о причинах. Несмотря на то, что на завтра была запланирована уйма дел, в этот вечер де Рено был там же, где и в большинство других — под окнами госпожи Кордье и, похоже, с тем же успехом, что и остальные разы. Шериф сам снял плащ, бросил его на спинку кресла, потребовал налить вина и уселся у камина. Беретка полетела на стол. После пятого кубка и молчания он вдруг глухо сказал: — Вы, Гизборн, пользуетесь расположением женщин, о ваших победах говорит весь Ноттингем, вы знаете как найти к ним подход. Вы вообще на редкость удачливы в любви…У Гая в буквальном смысле отвисла челюсть, наконец он пришел в себя:— Бессовестное вранье. Если б знал, как…— Ах, вы про ту маленькую еврейку? Не обращайте внимания, дочери израилевы вообще не могут оценить по достоинству мужчину. Им это не дано. Взять хотя бы эту Ревекку из Йорка, за нее ломали копья этот сын Седрика Сакса, как его? Айвенго, что ли? И тот храмовник, де Буагильбер, кажется. Впрочем, неважно. Ломали, и что? Она отвергла их обоих!— Ну… там вообще непростая история была, насколько я слышал.— Ну вот видите… Так что вы в хорошей компании.— Утешаюсь.— И все-таки, как мне завоевать женщину? — Спросите у нее.— Гизборн, неужели это подействует? Или весь ваш секрет в том, что вы молоды, полны энергии и красивы?Гай невесело усмехнулся. Молод? Ну да, не стар. Но чтобы красив? Ну, может быть, когда-то, на заре своей молодости, он был вполне приятным. Ну, не урод, конечно, да и некоторое обаяние юности играло свою роль, но сейчас… Вот как можно быть красивым, если рожа цветом больше на свеклу походит, а волосы — на гнилую солому. Хотя на это еще можно закрыть глаза, но тело... Как прикоснуться к коже, что похожа на вспаханное поле? Это уродство ничем не скрыть. Это все можно только чем-то возместить. Нужно сделать так, чтобы они не жалели о своем выборе. Хотя бы на одну ночь, пусть не всегда в постели, пусть хотя бы в темном углу замка, но не жалели. Иногда лучше заплатить, тогда не так больно видеть, как на лице стынет улыбка, и оно искажается гримасой отвращения. Иногда их выдает только взгляд. Но это поначалу, потому что он умеет ласкать, научился, пуская в ход все известные ему уловки, используя услышанные когда-либо способы, не гнушаясь спрашивать о предпочтениях. — Так как мне завоевать ее, Гизборн? — Вы у меня об этом спрашиваете?— А у кого мне спросить? Не у брата же? Что он понимает в женщинах и куртуазной любви, этот заплесневелый церковный сухарь? У него вообще… другие предпочтения.— Ну чего вы от монахов хотите? Они… это… — Гай постарался последнюю фразу не заметить вовсе, поскольку о таких предпочтениях аббата он знал хорошо, а шериф продолжал свою речь.— Не скажите, я вот месяц назад купил у переплетчика в Щучьем переулке сборник баллад. Так вот, судя по слухам, пишет их монах-бенедиктинец брат Ансельм, хотя, скорее всего, это вымышленное имя, но вот приносит стихи в лавку монах настоящий. Так что не все церковники такие, как мой брат. Вот, почитайте сами.Де Рено протянул ему непонятно откуда взявшуюся у него в руках тетрадь из тонких пергаментных листов, покрытых мелким убористым почерком. Гай взял ее и раскрыл: ни ярких красок, ни рисунков, но текст в этом и не нуждался. Консоны, сервенты и сонеты сменяли друг друга, воспевая весну, трели птиц, цветы и прелести некой Донны, но взгляд Гая зацепился совсем за другие слова, о несчастной неразделенной любви:...Да, в плен любовь меня взяла, Но счастье не дала познать. Любви напрасно сердце ждет, И грудь мою тоска щемит!.. Читал и невольно ловил себя на мысли, что в какой-то мере это и про него тоже. Но у поэта хотя бы был стихотворный дар, чтобы выплеснуть на бумагу свою любовь, тогда как Гай этого не мог сделать, и приходилось мучиться не нужными никому чувствами, без смысла, без надежды, без будущего, без всего.Голос де Рено прозвучал вдруг посреди всего этого так печально и с такой болью, что Гай невольно вздрогнул и поднял глаза. Шериф сидел в кресле, держал в руках кубок с вином и неотрывно глядел на огонь. Кажется, он совсем забыл, что здесь он не один.— Когда владеешь всемИ все тебе подвластно,Что вспоминать любовь?Но слезы льют из глаз,Как горько сознавать,Как понимать ужасно, Что в жизни, как и все,Ты испытал отказ.(Романс кардинала Ришелье из фильма ?Три мушкетера?)Дожили, шериф занялся сложением стихов. Не дай бог, аббат узнает, такое начнется, что не приведи Господь. А тут и так уже жить невозможно. Но Гай отвлекся от этого, снова уткнувшись глазами в тетрадь, потому что, пролистывая ее, заметил в конце этого причудливого сборника из басен и любовных баллад кое-что странное, а именно: несколько совсем других сонетов под одним общим названием. Стихи сами были на английском, а вот заглавие на окситанском — ?Любви несбыточной запретной?. Сонеты большие и маленькие, написанные в разном стиле, некоторые были не закончены, да и расположены они были довольно странно.Он пробежал глазами текст и не мог отделаться от мысли, что есть в них что-то очень знакомое и близкое, даже слишком... Ведь несколько сонетов так точно описали его чувства, что Гаю стало слегка не по себе. Ни кознями, ни сотней разных бед Никак любовь меня убить не может,Никак надежд моих не уничтожит, — Ведь не отнимешь то, чего и нет. Я шел за счастьем — потерял и след,А жизнь удары гибельные множит. Но страх мой челн остановить не может, Я с бурями боролся много лет.И сердце безнадежное гордится Спокойствием.Но, враг непобежденный, Любовьопять готовит месть ему. И мне недуг, что здесь в груди гнездится, Не знаю как, не знаю где рожденный,Не знаю, чем грозит и почему.(Луис де Камоэс, перевод)Нет, это надо прочитать как следует и очень внимательно, потому что что-то тут не так. Но додумать ему не дали. Вопрос шерифа вырвал Гая из загадки этой в высшей степени странной тетради.— Ведь и вас тоже однажды постигла неудача, да? Де Рено был уже изрядно пьян. Он продолжал смотреть в огонь и, так и не получив ответа, после некоторого молчания сказал медленно:— Я не про эту, как ее? А, Сару... С ней вы связались от боли и тоски. Вас отвергли задолго до нее.Гай замер, не в силах произнести ни слова, а шериф вдруг спросил:— Это ведь Марион Лифорд, я угадал? Угадал!Попытка хоть что-то сказать превратилась в жалкое нечленораздельное мычание.А шериф тем временем спросил:— Желаете узнать, как я догадался? Это легко. Вы защищали ее перед королем, и мне рассказали, что произошло там в амбаре. Вы, Гизборн, повернулись к ней спиной. Это означало только одно — вы не считали ее своим врагом. А не считали, потому что любили и любите даже сейчас, даже после всего, вот поэтому ее муж все еще жив. Но это ненадолго, скоро путь вам будет открыт.Гай молчал, радуясь, что шериф не видит его лица, но тот уже заснул, сидя в кресле у огня.***Робин Локсли с самого утра был занят очень ответственным делом: он выпросил у Тука его книгу себе в подарок и заставил его прочитать последнюю часть. Тук возражать не рискнул, хотя его это и удивило, особенно как Робин его слушал в этот раз — уселся рядом и внимательно смотрел в книгу. Что он там хотел увидеть, было Туку непонятно, на самом же деле Робин пытался запомнить, как выглядит нужный ему лист и который он по счету от листа с отдельной от остального текста маленькой строчкой вверху.Выяснив эту деталь, можно было со спокойной совестью приступать к дальнейшему, которое заключалось в том, что нужно было тихо и незаметно умыкнуть перо и чернильницу Тука. Что Робин и проделал, пока тот занимался обедом. Теперь почти все было готово, требовалось только спокойное место с чем-то ровным, твердым и гладким, где можно было бы приступить к самому главному. Подумав и так, и эдак, Робин пришел к выводу, что лучшего места, чем пещера Хэрна, ему не найти, тем более что тот куда-то ушел.Потеснив на алтаре шкатулку с серебряной стрелой, Робин разложил свое и зажег несколько свечей для дополнительного света. Раскрыл книгу на нужной ему странице, достал чернильницу, вытащил из кошеля гусиное перо и загодя припрятанный кусок пергамента. А из-за пазухи самое главное — прокламацию, что сдернул с ворот церкви и на память, и для образца. Там все-таки было написано его имя. Хотя сейчас из всего разнообразия букв ему нужна была только одна — Р.Обмакнув перо в чернильницу, Робин решил сначала попробовать на куске пергамента. После нескольких неудачных попыток, наконец, удалось изобразить что-то относительно похожее, и Робин решил заканчивать, пока его не хватились. Вырвав нужный ему лист из книги и обмакнув перо в чернила, он приступил к делу, прикусив нижнюю губу от сосредоточенности. Наконец он закончил и обозрел творение рук своих. Буква Р получилась раза в четыре больше, чем все остальные, и несколько кривовата, причем во все стороны сразу, но несомненно была буквой Р, и ее можно было узнать.Вот теперь можно и доставить письмо адресату.***Гай пялился на листок пергамента, который неведомо как обнаружился на столе. Стихи. И Гай их узнал сразу. Этот сонет был из той самой загадочной третьей части про несбыточную и запретную любовь:Есть существа, которые глядятНа солнце прямо, глаз не закрывая;Другие, только к ночи оживая,От света дня оберегают взгляд.И есть еще такие, что летятВ огонь, от блеска обезумевая:Несчастных страсть погубит роковая;Себя недаром ставлю с ними в ряд.В прекрасные убийственные рукиАмур толкнул меня, и навсегдаМне лучше бы умолкнуть — ведь когдаЯ жалуюсь, он умножает муки.Р.Гай задумался, что это все означает. Как пергамент попал сюда? Легко предположить, что кто-то принес его и положил, но почему Гай не заметил этого? Может, потому что от усталости на минуту закрыл глаза и задремал, а бумаги остались на столе. Быстро пересмотрев все, Гай убедился, что ничего не пропало, значит, приходили не забрать, а именно отдать.— Госпожа Беатриса, а здесь… никого из посторонних не было?— Нет, сэр Гай, а что случилось?— Ничего, не обращайте внимания, просто мне показалось, что сюда кто-то заходил…— Нет, в это время вы обычно здесь один. Мэтры Боше и Сорэль уже ушли, а господа Ван Роен и Манрик будут позже, они обычно приходят к вечеру, когда у нас менестрели. Ваш господин бывает уж совсем к ночи? — улыбнулась она и Гай совершенно машинально улыбнулся ей в ответ. Но все же продолжил свои вопросы:— А ваши служанки? — Они все были в другом зале, я учила их изящной сервировке стола. У вас что-то пропало?— Нет-нет, совершенно ничего. Забудьте про это, госпожа Беатриса, я просто... Показалось.Позже, уже у себя, при свете тусклой свечи, он открыл книгу, нашел нужный сонет и продолжил изучение этой загадочной части книги, в которой незаконченные обрывки сонетов переплетались друг с другом, описывая чувства как будто двух разных людей. Своеобразный диалог в стихах, тайное признание в любви, скрытое друг от друга…Он долго не мог заснуть, пытаясь понять, почему и зачем этот пергамент оказался у него. Его как будто вырвали из книги. Кто послал ему этот сонет? И эта подпись! Мучаясь над этим вопросом, он так ничего и добился. Следующие два дня тоже не принесли ничего путного. Нет, это просто совпадение, и кто-то ошибся, и он просто вляпался, как он это умеет, на пустом месте в чужую переписку? и… И что это за странная закорючка внизу? Кто же этот Р? Просто буква и больше ничего, но возможно это была заглавная буква имени или… Нет, скорее всего, это имя, а не фамилия. Крутится тут один вокруг госпожи Беатрисы, как муха назойливая, имя у него, кстати, подходящее — Реджинальд.А ведь из стихов непонятно было, кто же предмет любви: мужчина или женщина, строки могли быть с равным успехом обращены и к тому и другому… Нет-нет-нет! Это, наверное, кто-то просто положил пергамент не туда? и... Все-все-все, он ничего не видел, пергамент хорошо сгорел в камине, и Гай будет молчать, в конце концов, поклонники прекрасной госпожи Кордье — это не его дело, и вообще он занят. Однако в следующий его приход служанка вручила ему письмо.Брожу в полях, задумчив, одинок,Безлюдные просторы выбирая,И, взгляда от земли не отрывая,Страшусь увидеть отпечатки ног.Не признаю исхоженных дорог,Боясь, что проницательность людскаяПоймет, черты угасшие читая,Какому сердце я огню обрек.Все, что известно обо мне потокам,Холмам и рощам, недоступно взглядам,Однако я не знаю до сих порТакой глуши, где как бы ненарокомАмур со мной не оказался рядомИ не продолжил вечный разговор.Амур, любовь несчастного пытая,Ты пагубным ведешь меня путем;Услышь мольбу в отчаянье моем,Как ни один другой в душе читая.Я поступал ему наперекор,И все до неких пор сходило гладко,Но вновь Амур прицелился украдкой,Чтоб отомстить сполна за свой позор.Я снова чаял дать ему отпор,Вложив в борьбу все силы без остатка,Но стрелы разговаривают кратко,Тем более что он стрелял в упор.Я даже не успел загородиться,В мгновенье ока взятый на прицел,Когда ничто грозы не предвещало,Иль на вершине разума укрытьсяОт злой беды, о чем потом жалел,Но в сожаленьях поздних проку мало.В тот день, когда скорбящее светило Померкло и поблек небесный свод — Амур пустил свое оружье в ход, И прелесть ваших глаз меня пленила. Я мог поклясться, что Амуру было Не до меня, и в этом мой просчет: Недаром первым днем моих невзгод Стал день, когда повсюду скорбь царила. Не дрогнула, увы! рука стрелка, Он целил в сердце, поражая глаз, И, по всему, уверен был в успехе. Но мне сдается, честь невелика Взять верх над слабым и не тронуть вас/ Р.Сонет был явно не закончен, но оттого не менее прекрасен. И снова та же подпись — Р. Ошибки быть не могло, потому что письмо было именно Гаю, а не кому-нибудь другому. Три раза уточнил, посыльный мальчишка принес письмо именно для него.Гай всю голову сломал, пытаясь вычислить, кто это может быть. Вообще-то знакомых с именем на Р у Гая было хоть отбавляй и почти все не здешние. Из здешних было двое. Вот только никому из них такое и в голову бы не пришло! Один вот уж точно не стал бы ему такого писать, поскольку занят песнями под окном возлюбленной, да и почерк не его. А вот второй… Мало того, что вообще писать не умеет и счастливо женат, к тому же в склонности к балладам не был замечен ни разу. Только единожды ?помог? менестрелю…А почему это ?Р? и все остальное написаны разным почерком? Причем ?подпись? какая-то уж особенно корявая, как будто сам стих писал один — например, переписчик, потом страницу вырвали из тетради, и на ней подписался совсем другой... Что делать, Гай не знал и поэтому пошел по проторенному пути — молчанию.Но в следующий раз в таверне его ждало еще одно письмо и еще один сонет.Немного слов, за слогом не гоняясь,Сказать в свою защиту мне позволь:Не знаешь ты, как трудно жить скрываясьИ тайну превращать в слепую боль.Слепой душе не достается жалость, Коль скоро та к границе приведет,Где нежность превращается в усталостьИ ненависть кривит победно рот.Я снова в пустоту кидаю камень,На дне колодца видя влажный блеск,У края замираю временами,Надеясь на ответа робкий всплеск.Р. Л.(Канцлер Ги ?По лунному лучу?)И снова Р, только уже и Л. Этот таинственный Р, не получив ответа ни в первый, ни во второй раз, решил тонко намекнуть, что все еще ждет, хотя терпение уже кончается. К тому же, у Гая есть только один знакомый с такими инициалами и тоже такой добродетелью не отличается. Но даже если на миг допустить, что?.. Нет, так не может быть — бред какой-то. Нет, не мог Робин Локсли такого сделать, как ни соблазнительна мысль! НЕ МОГ! Но кто тогда так посмел шутить и, главное, зачем? А вот это можно узнать и шутника поймать, а уж когда он его найдет…Но сделать это можно только если вступить в предложенную игру. Тем более, Гай знает наизусть, что можно написать в ответ. На листе ниже появился новый текст, а сам сложенный пергамент остался в таверне на столе.