2. Бороться и искать (1/1)

Когда тётка в белом халате наконец перестала светить в глаз фонариком, Илья с наслаждением зажмурился, теряясь в мути из рыжих пятен, похожих на выгоревшую плёнку. Мама сказала, они уже бывали здесь до того, как он пошёл в школу,?— и невропатолог привычно сюсюкала с ним, как с маленьким,?— звала мальчиком с картинки (?Такой он у вас беленький. В папу пошёл??). Маме не нравилось, когда другие заводили речь об отце. Кажется, направление к врачихе им тоже дали неспроста: мамин хахаль, Артур Егорович, подсуетился, когда увидел своими глазами, как Илья ни с того ни с сего сгребает в горсть шахматы и роняет ложку во время обеда.—?Жалуемся только на руку? —?она поводила у него перед глазами молотком. Стукнула по колену, потом по другому. —?Как с засыпанием, утомляемостью? Память хорошая? Может быть, рассеянность замечали?Пока он болтал ногами на кушетке, мать сидела вполоборота за врачихиным столом у окна в своей длинной каракулевой шубе и спущенном на плечи платке, уложив сумку на колени. У неё всегда был вид деловой женщины (платья, макияж, причёска, наручные часики), хоть, сколько Илья себя помнил, она ни дня на работу не выходила:—?Я не знаю. У него как будто нервные припадки время от времени. Это, знаете, порой до жути пугает. Может, есть какие-то капли…—?Лопатки, плечи у нас симметричные, осанка хорошая. Спортсмен? —?врачиха подняла его с кушетки, заставила вытянуть руки перед собой, дотронуться до носа, стоять на одной ноге и делать прочие дурацкие штуки. —?Рефлексы тоже нормальные. Илюша, расскажи про свои припадки. Что с ручкой?Он снова запрыгнул на кушетку. Обвёл взглядом кабинет: метроном на столе, плакаты с рисунками нервной системы человека, на шкафу со стеклянными дверцами расселись в ряд мягкие игрушки.—?У него немеет вся рука от плеча,?— ответила за него мать. —?И кисть сжимается сама собой сначала быстро, потом медленней, минуты… три, максимум пять.Врачиха заметила, как он вылупил глаза на лежащий в сторонке футляр с инструментами, в особенности на жуткую штуковину со стальной рукояткой и крутящимися шипами, похожую на пыточное орудие или жуткие изобретения средневековый лекарей.—?Это чтобы колоть?—?Называется игольчатое колесо,?— просиявшая врачиха достала инструмент и легко покатала острой стороной себе по запястью туда-сюда. —?Не больно, даже чуть приятно. Тебе поводить?И колёсико проехалось Илье по руке, не так уж приятно?— он даже вздрогнул. Но вытерпел, и от этого как-то и настроение поднялось?— как будто взобрался вверх по канату или сделал солнышко на качелях.—?Илюша, а в кино любишь ходить? —?он кивнул. —?И я люблю. А какие книжки читаешь? ?Тимур и его команда?, м? —?Илья равнодушно покачал головой. —??Старик Хоттабыч?? ?Чук и Гек?? Нет?—??Два капитана?.—?Так ты совсем взрослый!Она восторженно обернулась к матери, та развела руками:—?Перебрал всю отцовскую библиотеку.—?Очень интересно. Так. А про что там, может, я тоже почитаю?—?Про дружбу,?— буркнул елозящий на кушетке Илья. —?Там Саня и Петька поклялись друг другу бороться и искать, найти и не сдаваться.—?Какой золотой ребёнок! —?наконец врачиха отпрянула назад, толкнув свой высокий табурет на колёсиках, и уселась за стол быстро строчить что-то в его медкнижке. —?Мамочка, я вам могу сказать, что тут у вас первичный мануальный тик. Мальчишки их чаще переносят, обычно протекает доброкачественно?— до одного-двух лет. Но вы всё-таки сдайте анализы. Будем наблюдаться, в крайнем случае, выпишу нейролептик?— поможет снять мышечную ригидность. А так рефлекторная терапия хорошо себя показывает?— сейчас вот развивают идеи того же Павлова. Расстройство не запускаем, тренируем мелкую моторику?— и будет у нас пианистом!С годами Илья научился контролировать хватку вплоть до нажатия каждого пальца?— по биению пульса и характерным сокращениям гортани, когда человек задыхается. Достаточно было вырасти за спиной у привязанного к стулу арестанта и, расставив пошире ноги, вцепиться в шею секунд на десять-пятнадцать, а потом дать вдоволь надышаться. Прилив кислорода и мнимая близость смерти опьяняли, сознание спутывалось, всё казалось нереальным?— в таком состоянии человека можно убедить в чём угодно. А цель у них была всегда одна?— получить показания.В застенках Лубянки знали много способов добыть нужные сведения или признания: непрерывный допрос до двух суток к ряду, коллективные пытки с постоянной сменой ?рабочих рук?, причём, если кто-то до Бутырки или Лефортовской тюрьмы не доезжал, подвалы Лубянки беспристрастно хранили молчание. Бывало, арестант бросится вниз головой прямо в лестничный пролёт, не успеет сержант старшему по званию честь отдать?— для таких случаев все пролёты на этажах зарешётили, как и окна в одиночных камерах, закрашенные серой краской. И всё равно эти горемычные находили способы подпортить им статистику.Помимо Лубянки, много работы было на местах. На задержания выезжали группами по пять-шесть человек: когда сразу вели в тапках на выход, когда проводили обыск в квартире: двое перетряхивали все шкафы, третий описывал, четвёртый курил, туша окурок о скатерть, пятый с шестым трясли хозяев. Илья не взялся бы сосчитать, сколько из них было реальных шпионов и контрреволюционеров. Никто не задавался вопросом, правильно ли поступает, в пылу азарта и первобытной горячки, когда они с двух сторон хлопали дверцами воронка, и человек на заднем сидении не успевал понять, откуда сыплются удары.Будущие смертники и каторжане. Илья не видел в них ничего, кроме способа заглушить боль утраты, вытравить из себя все иллюзии, всё малодушие до остатка.Единственное, чего он боялся,?— что однажды ему станет мало, и он доведёт-таки дело до конца. Не ограничится десятью-пятнадцатью секундами.Осенью 64-го хождения по мытарствам привели Илью к оббитым зелёным ковролином ступеням старого дебаркадера на Москве-реке, в народе именуемого рестораном ?Поплавок?. Санитария здесь оставляла желать лучшего, официанты мухлевали со счётом, готовка и музыка тоже звёзд с неба не хватали. Летом можно было сесть снаружи с каким-никаким видом на покачивающихся на волнах уток, но в этот раз он устроился за грубо сколоченным столиком в зале-каюте со скупой обстановкой советского общепита. В дождливые дни, впрочем, его тянуло именно в такие неприветливые малолюдные места?— тусклый свет, строгая и понятная простота интерьеров, скатертей, салфетниц, обложек меню с отбитым на машинке текстом внутри, прямо поверх старого, выцветшего (салат ?Столичный??— 1 р. 50 коп., мороженое ?Север??— 51 коп.). Есть он не собирался, но одно меню всё-таки оставил?— для спутницы, которая должна была прийти с минуты на минуту.С фотографшей Татьяной его свёл всё тот же Киселёв из Багдада. До того, как встретиться, они переговорили по телефону?— та год назад работала в Курдистане с группой военных корреспондентов. Снимали хронику Сентябрьского восстания?— разруху после артобстрелов, курдских пешмерга, беженцев, раненых. Она рассказывала Киселёву, а затем и ему о городках Галала и Рания на границе Ирана. Об истории военнопленного, которая так запала ей в память, хоть сама она с ним даже не говорила и знала только со слов местных жителей и журналистов.—?В Галале, кажется, мне рассказали, как одного европейца тайно вывозили из зоны боевых действий в Иран. —?Илья почему-то так себе её и представлял?— закоренелая холостячка в болоньевом плаще поверх батника и юбки-карандаш и афромечтой, которую ещё его подруги-студентки накручивали на свёрнутые трубочкой обрывки газет, на голове. Татьяна глотнула свой кофе по-варшавски. В ней чувствовалась хватка и преданность журналистскому долгу. Илья восхищался такими женщинами. —?Он расплатился золотым кольцом.—?Печаткой? —?он коснулся пальцем оттопыренного мизинца. —?С двуликим Янусом?—?Не знаю таких подробностей. Илья. Давай на ты, хорошо? —?она дождалась его кивка, продолжая. —?Я не хочу, чтобы ты впустую надеялся. Там были сотни людей. Вот что.Дипломат, который всё это время ожидал своего часа под столом, тяжело опустился ей на колени, вырастая над скатертью затёртыми углами и ручкой.—?Я всё понимаю. Просто хочу удостовериться, что источник Киселёва не ошибся. —?Илья бегло глянул на столик в другом конце зала, где парочка мужчин в костюмах зашушукалась между собой как ни в чём не бывало. —?Если мы ничего не найдём… в любом случае, я буду благодарен.И она раскрыла дипломат. Там были сотни её снимков, чёрно-белых, зачастую смазанных. Они рассыпали всю огромную кучу по столу, Илья рассматривал каждый. Скоро его не отпускало чувство, что всё это пережил он сам?— глазами Татьяны: страх, лишения, травмы, брошенные дома, пропавшие без вести близкие, войну и смерть. Он изучил сотни лиц, сотни скорбящих глаз?— мирных жителей, солдат-пешмерга в тюрбанах и светлых костюмах горцев с широкими штанинами и рукавами, в портупее и с АК поперёк груди. В итоге они просидели много часов подряд, и только когда опустели расставленные поверх фотографий тарелки и была по-братски распита бутылка ?Цинандали?, Илья зацепился за один снимок.В будущем он не раз себя спросит, как заметил, не проглядел замыленным усталостью и вином взглядом того, кого узнать-то было невозможно с отросшими курчавыми волосами и бородой, неотличимого ни лицом, ни рваной одеждой от обычного беженца.Но это был Ковбой. С перебитым носом, со следами побоев, и худым заострившимся лицом, и ввалившимися глазами, тусклыми, но сосредоточенными. Илья представил, что тот потерял килограммов пятнадцать за каких-то пару месяцев, пока был в плену, а потом искал способ пересечь границу. Может, его там пытали, морили голодом. Он отдал последнее, что связывало его с корнями, ирландскими и американскими,?— чтобы выжить.Он никак о себе не сообщил за целый год.Татьяна перегнулась через стол, плотно обхватила его предплечье, видя, как он потерял дар речи и окончательно расклеился. В памяти всплыла просьба, которую он столько раз вменял себе в вину, потому что не справился, не успел: ?Когда-то оно остановится. Я хочу, чтобы ты был рядом?.От прошлого не уйдёшь. Илья пытался. Хотел жить красиво и фривольно, рядом с Ковбоем и Габи. Он заразил его своим свободолюбием, Ковбой. Никогда не жил по средствам, брал то, что ему причитается: лучшая еда, тряпки, отели, женщины, высшее общество, кич, путешествия первым классом, разумеется, за казённый счёт. Илья хотел как он. Собирался порвать с Олегом и КГБ.Обстоятельства всё решили за него?— отрезвили горстью снега за шиворотом. Тогда стало ясно, что все эти буржуи, вояжи, званые ужины не про него писаны. Он просто сглотнул ком в горле и набрал Киселёва. А там А.Н.К.Л. расформировали, и поступил приказ возвращаться в Москву.Илья позволил волне холодного потрясения пройти через себя, жёстко провёл руками по лицу и волосам от макушки до плеч?— ладно, взбодрись, что-нибудь придумаем. Бороться и искать.—?Возьми это. —?Татьяна сгребла снимки обратно в чемодан, сунула тот, что с Ковбоем, ему в руку, тепло сжав пальцы своими. —?Может, потом, когда он найдётся и согласится дать интервью, напишем об этой истории.На выходе из ?Поплавка? на серую бесприютную набережную было такое чувство, что на его одинокую, заросшую баобабами планетку высадился Юрий Гагарин.А спустя целую жизнь, уже на другой планете Илья просыпался в скромной квартирке с высокими потолками, маленьким итальянским балкончиком, вазонами, на зиму занесёнными в тепло, меблировкой ещё от старых хозяев и ароматом свежего кофе. Планета эта называла Трастевере, и населяли её со времён седой старины рабочие люди. По крайнем мере, до тех пор, пока в шестидесятых сюда не потянулась римская богема в погоне за ускользающей, истинной Италией, которой так мало осталось в облюбованном приезжими центре.Сюда занесло и господина Соло, больше известного как Томас Шенди, ирландец, искусствовед и популярный в лондонских студиях и аукционных домах ?Кристис? и ?Сотбис? галерист.—?Отлично, ты проснулся. —?Ковбой вышел, как видно, из кухни в домашних брюках и уютном вязаном свитере (в здешних старинных домах было прохладно и веками гнездилась сырость). Илья почувствовал, как глаза ни с того ни с сего стали влажными ещё до того, как по ним полоснуло снежной белизной из проёма одёрнутых штор. Дело не в том?— просто сам Ковбой слепил, как оголённая лампочка, всего лишь находясь в комнате. Эта квартира ему шла. —?У тебя снова были судороги. Отец снился? Кошка прилегла тебе на рану, так ты её с дивана сбросил. Нехорошо, Угроза, животные просто так не приходят.В полубреду Илья и впрямь помнил дышащее вибрирующее тепло у себя под боком, пока он кемарил, свернувшись под клетчатым одеялом.—?Ты держишь кошку?—?Их здесь целый выводок в подвалах и во дворе. Иногда забегают с балкона. Я их впускаю, зима всё-таки,?— он встал в балконном проёме, навалился спиной на большие створчатые двери. Вся эта благородная старина страшно скрипела, беспрерывно гудела, шебуршала, жила. Даже кофе не мог рассеять запах пыли, грибка и расседающихся от старости и насекомых оконных рам и плинтусов. —?Будешь мароккино? Могу добавить граппу или коньяку на пальчик.Очевидно, у Ковбоя было хорошее настроение.—?Я бы поел.—?Могу предложить пасту альвонгле. Ракушек нет, не сезон.Вот же хренов показушник. Делать нечего, они вместе переместились в обеденный зал (она же кухня, она же гостиная), где Илью усадили за большой круглый стол и подали тарелку пасты с пахучим пенным мароккино, обязательно с капелькой граппы,?— чтобы ?убить? кофеин (всё-таки близилось время аперитива). Ковбой варил Kimbo в настоящей гейзерной кофеварке, совсем как коренной итальянец.—?Я знал, что ты притащишься в Пантеон.—?Мне очень льстит, что ты так хорошо меня знаешь, Угроза. Не хочешь рассказать, откуда у тебя дыра в боку?Он зашил его, пока Илья был в отключке. Как проснулся, отклеил край пластыря?— пара аккуратных хирургических стежков.—?Подрался с гэбнёй в Шереметьево перед вылетом. Отбился. Видимо, рана открылась. Плохо повязку наложил.Что сказать, он привык получать от жизни затрещины разной степени тяжести. Последний раз это был увесистый щелбан прямо в темечко?— так чтоб в ушах гудело. Вишь, губу раскатал! Захотелось ему сладкой жизни. Так шарахнуло, что до сих пор в себя приходил.Но даже так Россия-матушка его не отпустила. Можно сказать, отсыпала люлей на долгую дорожку. Уже в ?Рюмке?, новом терминале а-ля летающая тарелка, сварганенном за время его заграничной службы, четверо коллег из госбезопасности развернули его чуть ли не у самого выхода на посадку. Илья дрался нещадно, упал на штырь, кровотечение заметил только в самолёте.—?Хочешь сказать, за тобой слежка? И ты их ко мне привёл? —?нервно мотнул головой мнущийся с кружкой кофе Ковбой, отчего одна чёрная кудря отбилась от остальных (как он её ни прилизывал, та вечно жила своей жизнью). –Угроза, я, конечно, всё понимаю: сантименты, незакрытые гештальты… Но вообще-то я тут важным делом занимаюсь.Илья так горячо грянул по столу, что паста с пенкой от мароккино разлетелись по белой скатёрке, а у Ковбоя кофе пошло не в то горло.—?Нет, бляха, ни хрена ты не понимаешь! За кого ты нас держишь? Ты не знаешь, на что я пошёл, чтобы тебя вытащить, разыскать тебя. Ты, сука, просто растворился в воздухе, а теперь втюхиваешь здесь богатеям картины под именем мёртвого двойника! Да если б Сандерс и Уэверли знали, что ты не сдох в Курдистане, тебя бы в два счёта схватили и упекли в колонию для таких же ушлых дезертиров, как ты!Его аж затрясло от нехватки кислорода.Этот кретин думал, что если возьмёт имя пропавшего без вести галериста, никто ничего не заподозрит.—?Габи знает? —?спросил опустивший взгляд Ковбой.—?Никто не знает. Только я.—?Спасибо,?— забормотал как будто сам с собой. Приоткрыл створку окна коту, что бродил по подоконнику во внутреннем дворике и тёрся боком о стекло. —?И прости. Я не думал, что ты будешь меня искать. Послушай, пускай всё остаётся как есть. Я прошу тебя, не рассказывай ни Габи, ни Уэверли?— вообще никому. Если можешь. Я так хочу. У меня теперь другая жизнь.—?Почему?—?Потому что с меня хватит, Илья. Я сидел в этой чёртовой тюрьме. Спал на земле с кучей таких же сокамерников в узенькой клетке. Нас кормили червивым рисом. Червей было больше.—?Ну так отлично?— белковая диета.—?Заставляли кино агитационное смотреть. Я ни слова на курдском не понял!—?Значит, твоя капиталистическая душонка осталась чиста.Ковбой усмехнулся уголком рта, подставил ладонь ласкающемуся коту.—?Угроза, мне пришлось отдать кольцо. Я с ним никогда не расставался, ещё до того, как в армию вступил. И, знаешь, что я понял? К чертям всё это. У меня одна жизнь. Я больше ни года не потрачу на ваши игры в шпионаж. Достало.—?О чём ты говоришь? —?снова взбрыкнул Илья. —?Ты как сыр в масле катался?— у тебя всё было, Уэверли тебе всюду соломку подстелил! Ты вообще в курсе, чем занимался я? Блять, Ковбой, поживи ты годик в России, по ту сторону железного занавеса, ох как бы ты взвыл по своим устрицам в белом вине! Жрал бы вместо пасты обыкновенные советские макароны с брынзой и не выпендривался! Я уже не говорю о карьере…—?Да какая карьера, Угроза! Забыл, где они меня нашли? Я у них десять лет проработал мальчиком на побегушках. Солдат невидимого фронта. Да мне и даром не сдались все эти звания,?— он бряцнул створкой, грубо дёрнув фигурную оконную ручку вниз. Испугавшийся кот удрал куда-то под массивный антикварный буфет на высоких ножках. —?Слушай, я понимаю, у нас-разведчиков так принято?— быть героем со всеми вытекающими. Мне не нужен этот геройский ореол. Может, в восемнадцать лет я ещё мечтал щеголять погонами и орденами, но сейчас… мне это в тягость. У меня нет желания с почётом выйти в отставку в чине генерала и до конца дней блюсти честь мундира. Преподавать в дурацкой академии разведки. Может, это твоя жизнь, жизнь Уэверли… Но никак не моя. Они столько лет пытаются выдрессировать из меня хорошего мальчика. Напрасно, Угроза. Это всё не про меня.—?Хорошо,?— развёл руками Илья. —?Чего твоей душеньке не хватает? Когда ты собираешься остановиться?—?Когда продамся подороже. Тогда успокоюсь,?— глаза у Ковбоя блестели. Он глядел прямо, со сдерживаемым смешком, колким, ироничным и вместе с тем ребячливым. Так что в груди приятно свербело. —?Пока что ни ЦРУ, ни МИ-6 справедливой цены не предлагали.—?И сколько это? Миллион баксов?—?Угроза, не смеши.—?Тогда сколько? Десять? —?Илья ошарашено округлил глаза. —?Сто?Ковбой скомканно посмеялся. Господи, да на такие деньжища можно второй Версаль или Останкинскую телебашню себе отгрохать! У них полстраны готово душу продать за ?Москвич?, а те, кто катается на горбатых ?Запорожцах? или ?чебурашках?, считаются зажиточными. А этому что?— у него одна скатерть и столовые приборы от ?Кристофль? стоят, как тот ?Москвич?.—?Больше. Гораздо,?— ответил Ковбой туманно.—?А сколько стою я? —?вздёрнул брови Илья и нервно застучал по столу смятой папиросной пачкой, кидая с ребра на ребро. Внутри предупреждающе клокотало, смутно, как разреженный воздух перед грозой. Ковбой и сам стоял притихший. —?Я тебе отвечу. Столько же, сколько любой советский гражданин. Пару копеек. Ну вот как пачка ?Беломора?.—?Люблю твоё суровое чувство юмора.Илья всё-таки решил замять неприятную тему:—?Покажи её. Картину.—?Так ты всё знаешь,?— и Ковбой сверкнул своей клыкастой кривой улыбкой, от которой дух вышибало, настолько она была светлая, заразительная, прямодушная, что ли.Он вышел на несколько минут в другую дверь (по-видимому, спальни) и вернулся уже с полотном, которое держал лицом к себе. Небольшая деревянная панель сантиметров шестьдесят в высоту и где-то сорок в ширину. Выдвинул стул из-за стола напротив Ильи и, развернув картину к нему, поставил на сидение, придерживая сверху, как гордый и кроткий родитель держит руки на плечах любимого чада.Это был портрет безбородого женоподобного Христа в анфас на чёрном фоне эпохи Ренессанса (или, что более вероятно, с закосом под него), в широкой, чёрной с золотым раме. Смазанная, дымчатая техника, мягкие тени, всё лицо как бы в расфокусе, голова почти сливается с шеей. Контрастом этому на первый план выходит хорошо прорисованная рука в иконописном жесте и вторая, со стеклянной, то ли хрустальной сферой, примитивной, плоской и матовой, как желе. В живописи Илья разбирался примерно так же, как в архитектуре, однако что-то подсказывало, что мастера Возрождения ушли немного дальше.—?Мазня,?— заключил он безапелляционно. —?Мог бы получше намалевать.—?Может, скажешь это да Винчи? —?рассмеялся Ковбой.Илья понятия не имел, где тот откопал картину, был то подлинник или фальшивка, но именно благодаря ней он и вышел на след. Очень скоро разузнал, кто такой этот Шенди?— как исчез много лет назад и вот, записанный в покойники, всплыл таинственным образом в галереях Рима. Да ещё и навёл вокруг себя шумиху с возникшим так же внезапно, как чёрт из табакерки, полотном да Винчи, которое собирался выставить на торги и впарить за какие-то баснословные деньги.За последний год с лишним мистера Шенди в Трастевере знал каждый облезлый кот, хозяин семейной траттории или водитель трамвая. Здесь, на западном берегу Тибра, в каменных руслах средневековых улочек можно было снять бюджетное жильё с пешей доступностью до церкви Святой Цецилии?— изящной снаружи и умопомрачительно богатой золотом и мозаикой внутри,?— джелатерии (по-русски кафе-мороженое), винного магазина, мастерской или лавки изделий ручной работы.Завтракал господин Шенди в остерии для своих с простой и вкусной домашней кухней, ужинал, разумеется, в ресторанах классом повыше с каким-нибудь видом на Колизей и в компании таких же ценителей искусства, художников и меценатов. До ужина можно было заглянуть в бар, где подавали аперитив?— вино с лёгкой закуской.Вечером Трастевере становился особенно заманчив для прогулок. Густое плетение плюща и винограда на фасадах, игрушечные ?Фиаты?, ветшающие старинные ставни, двери, гостеприимные узенькие парадные, витые перила балконов и лестниц, уличные музыканты на площадях Сан-Калисто и Санта-Мария-ин-Трастевере, колокольный звон, льющийся вот уже почти пять веков со времён основания здесь первой церкви. В шепчущих стенах базилики нашли приют работы почтенных мастеров: Гвидо Рени, Доменикино, Пьетро Каваллини.Конечно, кто-то заезжал сюда вовсе не за духовной пищей. В ?Ругантино? угощали вполне земной?— пицца, паста, ризотто, римские артишоки в белом вине с лимоном. Там же собирался весь цвет римской богемы, а временами вышедшее из берегов веселье становилось настоящим культурным явлением. Так, в 58-м восходящая звезда кино, турчанка Айше Нана, зажгла публику (а впоследствии прессу и всю добропорядочную общественность) первым в истории города сеансом стриптиза, за что схлопотала три месяца тюрьмы и увековечилась (уже в 60-м) в ?Сладкой жизни? Феллини.Одним словом, мистер Шенди чувствовал себя здесь как рыба в воде. И хоть был он для всех уроженцем Великобритании, в его ?Arrivederci!? с хулиганистым рычащим ?р? или ?Grazie! Il conto per favore!? звучал голос и дух истинного южанина.Уже к вечеру, всё такому же ветреному и снежному, Илья наобум заскочил в первую попавшуюся по пути будку, где в пухлом потрёпанном справочнике нашёл и обзвонил все отели с названием Regina. Синьора Максимова, его конспиративная супруга, въехавшая в небольшой пансион вперёд мужа, обнаружилась лишь в одном. Габи размениваться по мелочам не стала, огрызнулась, как только услышала его голос:—?Где тебя носит?!—?Прости, рейс задержали из-за снегопада. Спал в Шереметьево на чемоданах, только прилетел.—?Не ври. Я в аэропорт звонила, последний рейс из Москвы был в двенадцать.—?Нужно было встретиться по работе,?— вздохнул Илья. —?Срочно.—?Я поняла уже, можешь не отчитываться.По молчаливой договорённости она не лезла в детали его текущей работы и всего, что касалось КГБ. После годичной разлуки Габи всё ещё была под крылом Уэверли, хоть фактически осталась не у дел после распада А.Н.К.Л. и переформирования их отдела в МИ-6. Это по её инициативе они вылетели в Рим вместе. Илья объяснял это обычным беспокойством за его душевное здоровье: слишком мало времени прошло между пленом Ковбоя и отъездом в Москву. Ни она, ни он не успели отойти от шока, и Габи понятия не имела, как он перенёс горе, чем жил всё это время (редкие письма и звонки мало что проясняли).Он не гордился тем, что приходится врать девушке, которая бросила всё ради него. Конечно, его подмывало рассказать ей всё про Ковбоя?— она заслужила знать хотя бы то, что тот жив и здоров! Но Ковбой… он обещал себе не закладывать подлеца какое-то время, пока не осмотрится, не обмозгует всё как следует. А там, конечно, расскажет и, возможно, устроит им встречу?— главное проследить, чтобы Габи не прикончила того на месте.Всё у них будет нормально. Надо только чуточку повременить.—?Эй. Ну ладно тебе. Просто нужно было разбудить спящего агента, передать кое-какие указания по нашему заданию. Ты как? Сейчас возьму такси и сразу к тебе, только адрес скажи.Чиркнув висящей на проводе ручкой в уголке справочника, чтобы сунуть затем оторванный клочок в карман, Илья вдруг краем глаза заметил две мутных фигуры в окошке автомата?— пузатого мужчину и женщину в каракулевой шубе и платке. Когда он выскочил как ошпаренный из будки, пара уже спряталась от снега в машине. Темнота не позволила разглядеть ни лиц, ни номеров.