5. Невзрачный (1/1)

Несколько долгих минут я стою перед дверью, не решаясь открыть ее. Я уверен, что она ждет меня. Встретит своим ласковым голосом, потянется ко мне нежными руками. Иллюзия, что я создал и сам же разбил, теперь окружает меня осколками, а я, как дурак, топчусь по ним голыми стопами. Мне всегда казалось, что я мог ее чувствовать. Ее печаль, ее боль, ее присутствие. Она занимала большую часть моего сердца, она была моим сердцем, моим личным Ангелом. Теперь же опустевшее место обжигает холодом. Образовалась черная дыра, куда проваливались все теплые чувства, оставшиеся надежды и слабые отголоски смысла существования, оскверняя воспоминания и окончательно окрашивая мир в бесконечную палитру серого. Я не смогу справиться. Не смогу. Я знаю, чувствую, что увидеть ее — выше моих сил, хотя Имя и твердит иначе, толкая меня вперед. Как же я ненавижу его.Так же сильно, как хотел бы возненавидеть милосердную. Как вор, я открываю дверь медленно и тихо, боясь привлечь хоть малейшее внимание. Так же бесшумно закрываю ее, чуть ли не вплотную прижавшись к красивой двери. А затем застываю от встревоженного, нежного голоса.— Ангелы, ты насквозь промок! Ты должен был позвонить, дедушка бы встретил тебя, — она говорит быстрее обычного, немного сбивчиво, словно волнуется. И каждое ее слово впивается в меня очередным осколком, что остались от ее образа, так бережно мной хранимым. Даже Имя не успевает заставить меня обернуться: ее хрупкие руки делают это сами. Накидывают на голову махровое полотенце, быстро, уверено, но в то же время осторожно. Я каменею от ее привычных, заботливых движений, душа рвется на две половины: одна тянется обнять ее, подыграть, вернуться в искусно созданную иллюзию и забыться, а другая — оттолкнуть, как можно сильнее, чтобы скорее принять суровую реальность, изменить которую уже невозможно. Как любимая кружка, упавшая со стола и разлетевшаяся на сотни кусочков, даже если склеишь ее, использовать уже не получится — только изранишь в кровь губы. Поставишь на полку — превратишь в символ сожаления своей собственной неосторожности. А выбросить рука не поднимается. — Пожалуйста, не нужно, — тихо прошу я, благодаря Имя за то, что оно выравнивает мой голос, и я не слышу в нем мольбы, которую так ощущал. Я не готов решать. Все, что угодно, только не это. Только не сейчас. Ее тонкие руки медленно опускаются. Эти маленькие ручки, что всегда оттаскивали меня от края пропасти, смягчали сердце, грели истертую Именем душу. Она единственная опекала меня, облегчала мои страдания, перебинтовывала раны, утешала своим тихим голосом. Я не сошел с ума только благодаря ей. Фиалковые глаза смотрят испуганно, с толикой сожаления. Она тоже понимает. Знает, что я догадался. Что вспомнил о ее Имени. Что мы теперь будем делать, мама? Ты ведь никогда по-настоящему не любила меня. Все твои действия — вынужденная мера, дабы не стать жертвой своего имени. О чем ты на самом деле думала? Насколько неприятна тебе была забота обо мне, неудавшемся экземпляре Хранителя? Чувствовала ли ты отвращение, ухаживая за куском окровавленного мяса, которое отдавал тебе отец? Бессонные ночи у моей постели, одна и та же колыбельная, что позволяла избегать настоящих слов, страх перед отцом, когда Имя вынуждало тебя вставать на мою защиту... ненавидела ли ты меня после всего, что перенесла?.. Поговори со мной. Скажи мне хоть что-нибудь, не прошедшее через суровый фильтр твоего Имени. Пожалуйста, скажи мне, что ты настоящая, что все, о чем я думаю, только плод моего отчаявшегося сознания. Милосердная, верни мне ее. Умоляю тебя, верни мою маму. Я люблю ее. Люблю так сильно, так почему? За что и это у меня отнимают?!Впервые в жизни ослабевшее Имя не успевает, и я чувствую, как подбородок трясется, а две слезы, сползая, обжигают холодную кожу. Я так давно не выражал перед ней настоящих эмоций, что ее глаза мгновенно наполняются влагой, а рука подлетает к лицу, зажимая рот. Словно это я ранил ее, а не она меня. Мое Имя подхватывает руки, прикрывая глаза, стремительно утирая следы моей слабости. Оно не сердится, не сжимает мою голову в тисках, а мечется по ней, негодуя. — Винсент, — милосердная вцепляется в мой воротник с нетипичной для нее силой. По лицу ее текут слезы, брови нахмурены, она все пытается заглянуть в мои глаза, и я смотрю на нее, с пробудившейся надеждой. Ее губы не дрожат, но их подергивает, словно она пытается вытолкнуть слова, которые долго сидели у нее внутри. На секунду мне кажется, что она сопротивляется Имени. Что вот-вот скажет, что Имя не имеет значения, откроет толику правды, которую буду знать только я. Позволит мне увидеть себя настоящую, мне и этого будет достаточно, это уже шаг, от которого я смогу оттолкнуться, полюбить еще больше или возненавидеть. — Винсент, — повторяет она упрямо, — я — твоя мама. Возродившееся биение сердца сходит на нет. Внутри все мертвеет. По отчаянному взгляду я вижу, что она не смогла, лишь призывая меня вернуться в созданную зону комфорта, приглашая обратно в привычное русло жизни. Напоминает, что она моя мама, с Именем, против которого ничего не может сделать.И хочет, чтобы я соответствовал роли хорошего сына. Дорогие сердцу воспоминания невозможно стереть, как и вывести из них яд настоящей сущности милосердной. Они останутся со мной навсегда, как и ее образ, утерявший самое важное и поэтому опороченный. Осталась только оболочка с теплившимся внутри Именем. Нет. Она больше не моя мама.Я знаю, что требовал слишком многого. Знаю, что она настоящий Хранитель, совершенно не такая, как я. Она даже не задумывалась идти против Имени. Кого я осуждаю? Никто и не мог так поступить, даже я. Новые возможности мне подарил демон, поджидавший меня в своем логове. Ангелы, зачем вы нас создали? Кукол, обладающих чувствами, но не способными честно их выразить. Мы все с двойным дном. Наши настоящие мысли прикрыты пеленой Имени, вынуждающим действовать вопреки эмоциям. Ее предательство не являлось предательством как таковым. Я просто забыл, что она Хранитель, что все мы лицемеры по своей сути. И я даже не могу сказать ей, как сильно мое разочарование. Имя удерживает стальной хваткой. Она Хранитель, подаривший мне жизнь, не вызывающий меня на поединок, я не имею права ни пойти против нее, ни проигнорировать. Но даже будь у меня возможность, что бы я сейчас сделал? Накричал на нее? Но что бы я сказал? Как бы смог выразить свою боль, если никогда этого не делал?Я вспоминаю первый разговор с демоном, прошедшим без Имени. Как легко дышалось, как свободно лились слова, как бесконтрольно прыгали эмоции. У людей тоже есть ответственность. Обладая свободой выбора, они с рождения учатся правильно объясняться словами, чтобы донести до собеседника свои чувства. Но мы не умеем. Мы можем только подбирать фразы, которые одобрит наше Имя в той или иной ситуации. Поэтому я улыбаюсь. С трудом поднимаю руки, убеждая Имя, что не собираюсь самовольничать. Прикасаюсь к ее тонким запястьям, мягко отцепляю ее руки и, не отрывая глаз от сверлящего меня взгляда, произношу:— Я помню. А сейчас отпусти меня спать, я правда очень устал. Она колеблется, и я добавляю последние слова, которые заставляют ее отшатнуться, как от пощечины.— Смилуйся, мама. Да, демон. Я все-таки нашел общую черту, которая связывает нас, хотим мы того или нет. Мы оба одинокие. И это одиночество делает нас жестокими. ***Лицо осунулось. Я не ел нормально несколько дней, но все равно не чувствую голода. Ночью спалось урывками, постоянно просыпался, словно от кошмаров, хотя мне ничего не снилось. Как следствие — под глазами залегли темные круги. Да. Прекрасный герой получается. Хоть книгу пиши, хоть картины рисуй. Прирожденный неудачник. Мне многое удалось обдумать, за что Имя до сих пор сердито протаптывало тропинки в моей голове. Я размышлял не о родителях, у меня уже нет сил думать о них. Сейчас их существование кажется эфемерным, чем-то далеким и ненужным, как раковая опухоль, еще поддающаяся лекарствам. Она пульсирует, болит, мешает, но не разрастается, а поэтому ее удаление еще можно отсрочить. И пока есть время, его нужно использовать для создания связи. Сегодня я окончательно решил, что демон прав — я не такой, как другие Хранители, я всегда это знал, остается только смириться. Ни отец, ни дед никогда не увидят во мне равного, чуда в моей жизни не произойдет, человеком я тоже не обращусь. И если моя жизнь, на которую всем наплевать, все равно рушится, то пускай это произойдет с треском. Я создам этот контракт, пусть и все мое существо против шага в явную ловушку нечисти. Уже поздно отступать. Все или ничего, да, побеждающий?Я готов поклясться, что раздраженное имя фыркнуло. Сегодня оно не беспокоило меня так, как обычно, только упрямо пульсировало, когда я думал о смерти, мести и черни. Видимо, действует его сила. Если бы я только смог ей управлять... Но ведь я и смогу. Как только сделаю его своим. Мои голубые глаза смотрят с немым упреком. Вбитые устои, пусть и расшатанные, до сих пор дают о себе знать, поддерживаемые силой Имени. Хранитель, пошедший на поводу у демона. Отброс, превратившийся в ручную обезьянку. Я отворачиваюсь от зеркала, прерывая поток самобичевания. Моя совесть никогда не успокоится, и от фундамента Хранителя мне не избавиться, не разрушив при этом дома. А значит, придется переступать через себя, раз за разом переживая эмоциональную гонку желаний и обязанностей. Демон и не говорил, что будет просто. Я честно думал о нем, как он и просил. Но пока что никаких заметных сдвигов не произошло. Видимо, я плохо стараюсь или не там ищу. Зато теперь я понимаю, что он имел в виду, говоря о физической близости как о самом быстром способе для создания связи. Подчинить тело гораздо проще, чем душу. Само его существо, его тьма, снисходительное отношение, манера держаться, кровавые глаза, неестественная красота — все вышеперечисленное отталкивает и раздражает, хотя я понимаю, что он — моя единственная возможность удовлетворить свои больные потребности. Но он — зло. А я рожден, чтобы бороться со злом. Я перематывал события прошлого дня снова и снова в поисках хоть одной зацепки, и я нашел ее. Его объятия. Сперва я не понимал, почему именно они, но вспоминая ощущения, заставившие мое сердце понервничать, а тело расслабиться, я пришел к выводу, что именно так себя чувствует защищенный человек. Демон высокий, крепкий, он уже показал свою силу, причем на мне. Он гораздо сильнее моего отца. И мне это импонирует. Осознание, что на моей стороне может оказаться союзник, способный поставить Флинта на место, не только обнадеживало. Оно будило темное чувство, сравнимое с мстительностью, рождало возможные ситуации в голове, где отец смотрит на меня не как на жалкого отпрыска, а на опасного противника. Я действительно хотел увидеть в его глазах страх. Тот страх, который я всегда испытывал, когда мои действия выводили его из себя. Страх поглощающий, обоснованный. Картинки перед глазами настолько четкие и желанные, что впервые за всю ночь я ясно понимаю: мне нужна сила этой черни. Я наконец-то нашел ее, главную причину.Остается заставить себя принять демона. И чтобы он принял меня. Хотя он нечисть, у него очень приятный запах. Почему именно лаванда? Я задавался этим вопросом много раз, но не мог вспомнить ничего из прочитанного фолианта о демонах. Нужно будет посмотреть еще раз, как только отец выйдет из дома... хотя я даже не знал, чем закончилась вчерашняя потасовка. Может, мне удастся незаметно стащить книгу из его кабинета?.. Нет, не выйдет. Милосердную я просить не собираюсь, а если попадусь остальным, то меня тут же заподозрят. Причем все и сразу. С чего горе-Хранитель неожиданно заинтересовался книгами, которые отец заставлял его штудировать из-под палки? В буквальном смысле. Нет, теперь вся надежда только на пройденный в детстве материал. Запах демонов обычно напоминал серу или затхлость, как застойный воздух в подвале. Но, возможно, Хранители знают далеко не все. Ведь то, что низшие духи могут принимать облик животных, я тоже никогда не слышал. Может ли быть, что чернь действительно разработала план по свержению Хранителей, а затишье устраивается только для того, чтобы разработать примочки по типу запаха? Но ведь низшие духи сохранили свой. Тогда... возможно ли, что информация, передаваемая Хранителям из поколения в поколение неполная?.. Или же неверная?Резкая боль в голове заставляет зажмуриться, словно меня с силой дернули за волосы. Я ощущал подобное проявления Имени каждый раз, когда мысли невольно приводили меня к Хранителям как таковым, не позволяя мне опускаться ниже, чем я уже опустился. Возможно, оно право. ***Погода в Лондоне снова солнечная, яркая. Сегодня выйти из дома не составляет труда: дед с отцом до сих пор не объявились, а мимо кухни прошмыгнуть было достаточно легко, милосердная включила радио, которое слушала только тогда, когда это не мешало отцу читать. Что же касается Эдиты, она уходила в школу достаточно рано, чтобы, цитирую: ?Закончить ее как можно быстрее и стать настоящим Хранителем?. Семейная гордость. Хоть один из нас родился нормальным. Кафешки и бистро полны довольными погодой людьми. Практически все, на кого бы ни натыкался мой взгляд, улыбаются. Странно, но я не завидую им, как обычно. Мне не хочется присесть рядом, завязать разговор и начать новую, нормальную жизнь. Возможно, от принятого решения. Зная, куда нужно идти, уже не хочется сворачивать. Да и смысла особого нет. Красные двухэтажные автобусы неспешно плавают в потоке машин, а я прогулочным шагом иду к университету, который тоже потерял свою былую прелесть, и думаю о нем — одиноко застывшем силуэте в пустой комнате заброшенного дома.Меня тянет к нему. Не сильно, но очевидно. Мне хочется снова окунуться в атмосферу, которую сейчас я помню достаточно смутно. Хочется снова посмотреть на него, запомнить каждую деталь, чтобы потом занять мысли поисками того, что мне нравится. У меня уже скопилось множество вопросов, которые не терпится задать, пусть он и не ответит мне правдой — он ведь не обязан. Ложь — одно из качеств демонов, с этим ничего не поделаешь. А мы враги, пусть и идем на временное перемирие, но информировать меня никто не собирается. Я останавливаюсь, почувствовав знакомый запах. Не совсем лаванда, с примесью сандала. Смесь довольно тяжелая, такой осязаемый аромат присущ магазинам с восточными товарами, обычно включающих благовония, масла и заряженные энергией камни. Хранители всегда недолюбливали подобные места, так как черни в них прятаться не составляло особого труда. Но мне неожиданно становится интересно, и я направляюсь к витрине, буквально заваленной мелкими товарами. Возле входа на цветастой подстилке валяется толстый кот, и я невольно улыбаюсь, вспомнив желтоглазого Пина. Пожалуй, это единственная нечисть, которую мне хотелось погладить. ***Выхожу я из магазина с раздраженным носом и пакетиком со стеклянной лавандовой свечкой. Я купил ее, чтобы ощущать его запах. Буду зажигать на полчаса перед сном, может, это поможет получше относиться к его чернильной душонке. — Ох, простите! — я отпрыгиваю в сторону до того, как заранее извиняющаяся женщина на высоких каблуках смогла бы в меня врезаться. — Ничего страшного, — произношу я, смотря ей вслед. Она спешит к подошедшему к остановке автобусу, а из-за трусца похожа на стройного пингвина, старающегося не упасть. Довольно смешно. Люди действительно интересные. Жаль, что нам нельзя...Я перехожу дорогу, но застываю посреди улицы, не замечая ни недовольных прохожих, ни гудков машин. Ее конский хвостик смешно пляшет из стороны в сторону, когда она подпрыгивает, заливаясь смехом. Я слышал, что двенадцать лет — возраст нежный, что никак не проявлялось дома у стойкой, покорной отцу Эдиты. Но увидеть ее в амплуа обычной девочки ее возраста... Ангелы, это даже отдаленно не похоже на ту Эдиту, которую я знаю. Но это точно она. Ее движения чуть резковатые, как у отца, ее телосложение немного мальчишеское, даже коренастое. Но она выглядит совсем как человек. Такая беззаботная. Такая счастливая. Как и подобает детям ее возраста. Она смеется с небольшой группой одноклассников у булочной настолько непринужденно, что я ощущаю легкий укол зависти. Я смотрю на них, как зачарованный. В основном она уделяет внимание одному мальчику. Он выглядит на год-два старше, но слушает ее с заметным интересом. Озарение прошибает меня, как разряд тока. Они определенно нравятся друг другу. Эдите нравится человек. И она проводит с ним время. В то время как я сдерживал себя, постоянно находясь под воздействием Имени и надзором отца, она использовала свою свободу, чтобы делать то, что действительно хочется, избегая при этом последствий. Но я не лучше нее, потому что теперь мне тоже есть, что скрывать.Только степень тяжести проступка у нас разная. Признаться честно, несравнимая. Но, что самое важное, я понял, что она тоже жила жизнью, отличимой от домашней. Она тоже хотела сбежать и жить так, как захочется. Но почему? Из всех Хранителей именно она, кто так талантливо исполняла свою роль. Что она думала делать дальше, если бы все зашло слишком далеко? И что говорит ее Имя? Потому что мое пялится на нее в шоке. Возможно, мы больше брат и сестра, чем я предполагал.Словно чувствуя мой взгляд, она оборачивается, и улыбка стремительно гаснет на ее лице, в то время как глаза наполняются чуть ли не животным ужасом.