3.2. Неправильный (1/1)

Сейчас Хранители не прочесывают труднодоступные места в поисках возможных брешей. Раньше, во время частых нашествий, чуть ли не каждый сантиметр мира патрулировался Хранителями. Они бороздили моря и океаны, обустраивались в холодных землях Арктики, отправлялись в непроходимые джунгли, только чтобы проверить, нет ли в Ангельском барьере слабых мест, выискивая в нем разрывы, откуда появлялись существа. Хранители были настоящими путешественниками и охотниками, героями и воинами. Одни стояли на линии фронта, борясь с по-настоящему могущественными существами, другие выискивали спрятавшихся тварей, начавших свою жизнь в лоне человеческого царства. Семьи вампиров и стаи оборотней, демоны, поработившие людей и превратившие их в сектантов и верных слуг, соблазняющие людей Суккубы и Инкубы, скрывшиеся в злачных местах каждого города, приведения и духи, обосновавшиеся в старых домах, выводок Кракенов на дне океана и драконьи гнезда в норвежских скалах уничтожались в кровавых битвах. Хранители всегда работали сообща, распределяли обязанности и подменяли друг друга. Раньше у них даже был штаб, располагавшийся в Ватикане. Итогом упорного труда стала эра Абсолютного Очищения, начавшаяся четверть века назад.Чернь, словно уставшая от своих попыток пролезать в мир, где больше нет поддержки сильных исчадий ада, появлялась редко. Хранители ликовали. Еще несколько лет они ежедневно проводили свои обходы, пока не пришли к решению ослабить патруль и обосноваться в больших местах скопления людей, оберегая их от возможной прошмыгнувшей мимо барьера черни. Мысленно они одержали победу, а поэтому расслабились на правах победителей. Естественно, оставались рейды, совершающиеся раз в год, но не более того. Тогда отец и стал проявлять жестокость. Думаю, судьба Имени настигла не только его. По рассказам мамы, раньше все Хранители были другими. Они больше контактировали, смеялись и даже устраивали праздники для поднятия воинского духа. Но сейчас от них осталась только тоска по прежним временам.Глаза переглянувшихся деда и отца горят нетерпением. Дед словно стал моложе лет на двадцать. Я бросаю быстрый взгляд на часы, отмечая, что у меня остается час до первой лекции.— Что говорит Авалон? — спрашивает отец, не отрывая пальцы от Северного моря. — Что первыми в рядах будут стоять Хранители, нашедшие брешь, — отвечает дед. — Он уверен, что Нашествие произойдет?— Я скажу тебе больше. Он этого хочет. В комнате повисает напряжение. Я уже располагаю информацией, которую необходимо тщательно обдумать, но внимательно прислушиваюсь. Авалон — своеобразный король Хранителей, именно он принимает все решения, он — последнее слово, ослушаться которого ни один Хранитель не имеет права. — Мы должны стать первыми, — быстро выпаливает отец, и его взгляд падает на меня, буквально пригвоздив к месту. В нем проскакивает такой силы раздражение, что сердце мое бухает вниз, а Имя, ликовавшее в голове из-за удачного разговора, возмущенно встрепенулось. Что я сделал не так?.. Он явно хочет высказаться, но присутствие деда и недавнее замечание останавливают его.— Брешь не обязаны искать двое, — напоминает дед, но отец только сжимает губы. — Главное — найти ее. — Тогда позволь отправиться мне.На тихую, но довольно резко звучавшую просьбу дед только качает головой:— Это может быть опасным. — Не только для меня! — отец бы рявкнул, но сдерживается изо всех сил. А затем он заговаривает в никуда, но обращаясь именно ко мне:— Если бы в нашем роду не было паршивой овцы, мы бы ничего не теряли!..Сердце каменеет. Я понимаю, что происходит и в чем именно провинился. Дед собирается отправиться на поиски бреши в одиночку, оставив отца здесь за старшего, потому что я, хоть и совершеннолетний, но Хранитель, не прошедший должного обучения. Отец бы отправился с ним, не выбери я университет вместо Школы Молодых Талантов. Теперь же им не на кого оставить маму, лицо которой сейчас побелело, как снег, и Эдиту, ребенка. Если дед снова уйдет, оставив нас с отцом... нет, не нас. Меня. — Я могу остаться, — я выпаливаю это раньше, чем успеваю подумать. И это становится фатальной ошибкой. — Ты? — отец медленно поворачивается ко мне, его голос низкий, угрожающий.— Флинт, — робко бормочет мама, но он даже ухом не повел.— Ты, — повторяет он тем же тоном, — можешь остаться? — Флинт, он помог нам, — голос деда грубее, в нем ясно слышится предупреждение, но отец слишком зол. — Ты, пятно на нашем имени, смеешь такое заявлять? — он еле сдерживает себя. Это видно по трепыхающимся ноздрям, слышно в голосе, понятно по желвакам. — Упрямая скотина, неожиданно возомнившая себя настоящим Хранителем?!— Эта ?упрямая скотина? была выращена тобой! — громовой бас прокатывается по комнате, отец же резко встает, и кофейный столик со всем содержимым, легко поднятый его могучими руками, под испуганный вскрик мамы летит в стену напротив. Не зря говорят, что инициатива наказуема. Часть меня уже давно смирилась с неприятием в семье. Я действительно другой, о чем мне постоянно напоминают, и только мама, бросившаяся ко мне, обвивая руками, остается моим другом. Дед вскакивает вслед за отцом, молча перехватывая его руки, уже тянувшиеся к маме, чтобы отцепить от меня ее дрожащее от страха тело. Все происходящее вокруг остается на втором плане. Мое дыхание становится неожиданно громким, заглушая звуки борьбы двух Хранителей. Мне не просто неприятно. Ощущение отторжения, не важно, что хорошего я могу сделать, настолько мощное, что перекручивает все чувства. Все, что остаётся, — отвращение. Теперь я понимаю, что дед не защищает меня. Он винит отца в том, каким он меня вырастил. Ни на что не годный отброс, мусор, неудавшийся экземпляр Хранителя. Им стыдно за меня. Я — позор нашей семьи, недостойный своего Имени.— Николас не позволит ему, — шепчет мама в мое ухо, словно стараясь успокоить. Но ее слова звучат так странно, что я, не обращая внимания на сцену перед глазами, на мощное тело деда, которое удерживает на полу еще более мощного отца, цепляюсь за них. Кого она успокаивает? Меня или себя?..Сейчас от ее материнского инстинкта я ощущаю только неприязнь. Она не бросается на мою защиту, когда дед отсутствует, и ее некому защитить. Но ведь она тоже Хранитель, и сейчас я как никогда ясно это ощущаю. Только милосердное имя вынуждает ее опекать меня, паршивую овцу, проявлять любовь и заботу. Она может относиться ко мне так же, как и отец, но не показывать этого, потому что Имя не позволяет ей. Как я мог забыть, что у нее тоже есть Имя?.. Озарение бьет меня по голове тяжелой кувалдой, и только Имя, полностью захватившее контроль над лицом и телом, не позволяет мне оттолкнуть милосердную и разрыдаться. Она трясется, обнимая меня. Иногда приговаривает, что все будет хорошо. Отец рычит, бьется в руках свалившего его деда, который все гремит раскатистым голосом:— Приди в себя, Флинт! — Это все его вина!..Они собачатся между собой, но я уже не слушаю. Они сумасшедшие. Каждый из них, Хранителей, ненормальный. Они злые, жестокие и лицемерные, а все благодаря тому, чем они так кичатся — своему Имени, придуманной судьбе, которую назначают последующим поколениям, продолжая порождать чудовищ, похуже самих дьяволов. Агрессивные псы на цепи своего хозяина. Имя яростно бьется в голове, сдавливая виски, вызывая боль, как способ бороться с моими темными мыслями. Даже оно недооценивает меня. — Отпусти меня, — очень тихо, через силу произношу я.— Что?.. — она не сразу понимает, что слова адресованы ей. Чуть отодвигается, смотрит с испугом в глазах. Лицо бледное, осунувшееся. ?Ты тоже?..? хочется спросить мне, подразумевая все сразу. Действительно ли она думает, как они? Притворяется ли? Устала слушаться имени? Любит ли она меня на самом деле?Но я никогда не задам этих вопросов. Ведь она никогда не скажет мне правду. Не потому, что не хочет. Она не может.Я горько усмехаюсь, мягко отвожу в стороны ее руки. Мне так плохо, мама. Гораздо хуже, чем от всех физических расправ моего отца вместе взятых. Так больно, что я ничего уже не могу чувствовать. Милосердная мнется рядом, не зная, что делать, словно мы на сцене, а я играю не по сценарию. Выглядит трогательно. Немного смешно.Сегодня она не надела линзы. Фиалковый взгляд настолько встревожен, что я отворачиваюсь, не в силах больше смотреть на нее. — Я опаздываю на лекцию, — бросаю я и покидаю гостиную, чтобы в коридоре тут же сорваться на бег и вылететь из дома, отдаляясь от него как можно дальше.В голове в изящном, издевательском исполнении звучат слова:?Обманываешь здесь только ты, причем сам себя, но я не собираюсь доказывать тебе обратное, ты можешь жить в своих иллюзиях сколько угодно, Имя здесь уже ни при чем.?Имя, которое сдерживало наводнение моих эмоций в доме, мрачно отступает. Я не обращаю внимания на дождь, который, за время разговора в гостиной превратился в ливень, я натыкаюсь на людей, выбивая у них из рук зонты, слышу недовольные возгласы в свой адрес. Не обращая внимания на взбудораженных мной людей, я забегаю в первую попавшуюся подворотню, падаю на колени, и меня вырывает. По щекам градом катятся горячие слезы, дождь мгновенно мочит мои волосы и одежду. Я прячу лицо в руках и стону, протяжно, горько, окруженный мусорными баками, скрываемый темными тучами и шумом дождя, я выплакиваю свою душу, потому что до меня наконец-то дошел смысл слов черни. Я сам жил в слепом убеждении, что мама единственная, кто по-настоящему любит меня. И имя здесь уже ни при чем. ***Я блуждаю по Лондону, мокрый насквозь, но ни холод, ни онемевшие конечности не останавливают. Я все равно не подхвачу простуду. Люди обходят меня стороной, но так даже проще. Мне не хочется растворится в их повседневности, моя любовь к ним и зависть к их жизни теперь не играют особой роли. Я ищу Его. Дьявола, от которого пахнет лавандой. Ищу его тьму, стараюсь почувствовать солоноватый запах черни. Если я найду слабых духов, уверен, они будут недалеко от него. Слабые всегда подчиняются сильным, ищут защиты и покровительства. Я знаю, что найду его рано или поздно. Знаю, потому что иначе погибну. Он нужен мне, как единственная надежда, соломинка, за которую старается ухватиться утопающий. Мне уже все равно. Я готов предать Хранителей дважды, трижды, готов понести наказание, гореть в аду, стать опороченным, мой мир все равно никогда не станет прежним. Я уже не захочу жить по-настоящему. Сегодня я умер морально. Остается только сделать это физически. Для этого мне всего лишь необходимо выполнить свою часть сделки. И он освободит меня. Он обещал. Соль в воздухе чувствуется сразу. Морской запах буквально ударяет в нос, предупреждая о большом количестве духов неподалеку. Имя тут же активируется, тянет к ним, и я следую. Впервые в жизни мы преследуем одинаковые цели. — Мне крайне интересно, что ты задумал, — раздается позади. Словно бархат, его голос касается моих ушей. Имя тут же отвлекается, услышав его голос, пытается заставить меня повернуться к нему, но я не слушаюсь, и оно возмущенно отдается слабой пульсацией в голове. Кажется, сила Имени слабнет при нем. — Я искал тебя, — тихо говорю я. Шум дождя заглушает мои слова, но он слышит их.— Я знаю.