Глава третья, в которой служитель встречает демона (1/1)

Он никогда не терял сознания. Никогда раньше болезнь не могла приковать к постели. Всё, чем до этого Артемию довелось болеть, он легко перебарывал. А в этот раз было сложно даже держать открытыми глаза.Первое, что он увидел, было лицо Стаха, по-глупому обеспокоенное, тревожное. Друг сидел у постели в маленькой комнате послушника и помешивал в керамической миске какой-то бульон.– Я хотел разбудить тебя раньше, но не смог. Тут... остыло всё.Рубин помог ему приподняться, терпеливо, не ворча и даже не не кривя губы – не очень он любил чужую слабость. И тогда Артемий заметил ещё и приготовленные свечи, и синий сумрак за окном. Открыл было рот, чтобы спросить, чем кончилось дело, но горло вдруг захрипело.– Учитель не велел тебе разговаривать. И двигайся поменьше. Ложку вот разве что... держать сможешь?Он смог. Хотя его неприятно удивили совсем слабые подрагивающие пальцы. Но Артемий мерно черпал жидкий постный суп, понимал ведь, как это важно для тела, для выздоровления. Но потом, глядя другу в глаза, всё же спросил:– Что ещё настоятель говорил?.. И как ты, как отец?Стах как-то странно повёл плечом. Он опустил голову, будто решал что-то, но так и не озвучил свои мысли. Вместо этого сказал:– Скоро свет отключат. Давай я зажгу свечи.Артемий полулежал. Хотел совсем подняться – не выходило. Еда сил не прибавила, а только наполнила тяжестью, даже ноги под одеялом и те еле шевелились. Пора было ужаснуться и подумать, что с ним случилось что-то ужасное и непоправимое, но послушник думал не о себе.– Так что, Стах?.. Стах?– Ничего. Они... они потом говорили долго, после того, как тебя перенесли сюда. Учитель ушёл, а я остался с тобой. Он потом приходил ещё, недавно совсем, но ты всё спал. – А со мной что? – наконец озадачился Артемий. Тут Рубин наклонился и поправил одеяло, так вышло, что он коснулся руки Артемия, а у того вдруг всё внутри замерло от ужаса: Станислав казался горячим, будто его мучил жар, но на самом деле так казалось, потому что сам Артемий был холодным. Слишком холодным. Почти неживым. – Учитель осмотрел тебя, потом... – друг замялся, – сказал, что ты истощён. Ты знаешь, кахексия – такой себе диагноз, но я не мог выспросить о причинах такого состояния, а сам определить не могу. Он казался виноватым. Будто непременно должен был помочь, а не мог, и потому винил себя. А потом вдруг сел на кровать, согнулся весь и заговорил.– Может, это знак? Что мы занимаемся не тем? Что мы, собственно, можем?.. Баловство какое-то... – говорил нескладно, сжимал руки в крепкий замок, – разве от нас так много пользы, как нам казалось?.. Да и что значит эта польза? Вообразили себя медбратьями. Артемий рвано вздохнул. Не специально, так получилось. Слова друга легли на грудь каменными глыбами, так даже дышать было невозможно. А дышать он хотел. И говорить хотел. Говорить о том, что всё было верно, и они действовали так, как нужно... Вот только почему – он не смог бы в этот момент объяснить.– Только не говори! – обернулся Стах. – Помнишь: не надо. Отдыхай.И в комнату, не стучась, не предупреждая, вошёл Исидор. Взглянул на сына, чему-то кивнул. Рубин подорвался, подскочил к нему, чтобы наконец вызнать обо всём, только не успел, монах сказал, ещё даже не прикрыв за собой дверь:– Тычик не будет больше нам препятствовать. Но он потребовал соблюдения некоторых условий. Это справедливо. – Каких? – вставил Артемий слабым голосом, чем заслужил неодобрительный взгляд Рубина.– Это пока тебя не касается. Мы со Станиславом будем уходить одни. Ты останешься.Тут же что-то тонко зазвенело внутри. Послушник понимал, что практически прикован к кровати, но всё равно, несмотря на доводы здравомыслия, был огорчён. Его как будто наказывали, хотя это было не так. – Станислав, иди к себе, ложись спать. Завтра подниматься рано.– А Артемия тоже будить?– Его не трогай. Болеет он, об этом знают все. А ты иди, иди.Рубин вышел, и сразу же погас свет. Значит, время позднее, электричество отключили. Настоятель давно завёл такой порядок: в срок, когда монахам стоило ложиться спать, полностью отключали свет. Это помогало поддерживать порядок, обрывало искушение бродить ночью вместо того, чтобы спать и набираться сил для нового дня, наполненного делами праведными и правильными. Если и необходимо было отлучиться из комнат, пользовались свечами.Отец сел рядом, выдохнул и положил руку на плечо сына, скрытое под одеялом. Рука эта проводила от одного тела к другому тепло. И сразу становилось легче, сил прибавилось.– Прости меня, – прошептал монах. – Прости, мой мальчик, я не доглядел.А юноше хотелось подняться и обнять отца, как это было, когда он был младше, но твёрдая рука хирурга удержала его на месте.– Но я не!..– Тише, – совсем успокаивающе произнёс Исидор и ничуть не громче. – Тише. Всё образуется. В конце концов всё непременно образуется... И ты нас очень успокоишь, если пообещаешь не торопиться и быть внимательным к себе. Хорошо?Голос отца усыплял. Артемий вновь чувствовал себя маленьким мальчиком, которого качал на руках отец. И вот так же звучал его голос, и так же тепла была его рука на плече сына, только совсем небольшом, таком, что ладонь хирурга целиком его укрывала. Только тогда, давно, Исидор ещё что-то глухо зачитывал, немного нараспев, а Артемий не мог понять этих слов, звучащих знакомо, но неясных. А в этот вечер монаху читать бы молитву, но и её он не читал, сидел молча. Только рукой, знающей, сохраняющей жизнь, грел, и глаза Артемия закрылись сами собой.И время обернулось смолой, густой, немного мутной. Артемий два дня почти не двигался, все его движения ограничивались преодолением короткого маршрута до душевых и обратно в комнату. Потом стало немного легче, он стал подвижнее, но всё так же много спал, а когда не спал, думал, что сойдёт с ума – так медленно текли часы. Он пробовал читать, молиться, повторять выученное, в конце концов Стах принёс ему из больницы в первый же день медицинский журнал. То, что можно было унести. Это помогло не сильно, в конце концов Артемий знал уже, что написано на слегка помятых желтоватых листках, ведь номер был старый, и его они читали ещё месяца два назад. Но Рубин пообещал, что найдёт что-нибудь поинтересней, если предоставится случай, в чём Артемий сомневался. Ведь теперь Стах один ассистировал Исидору, выполнял всё то, что обычно они делали вместе, разделяли между собой. И Рубин сильно уставал, но всё же каждый день приносил Артемию завтрак. Специально так выкраивал время, чтобы обязательно прийти к другу и понаблюдать за тем, как хорошо он ест, поспрашивать, стал ли тот лучше себя чувствовать. Обеды же были целиком на наставнике юноши, а тот был немногословен, мрачен и вообще едва ли не огорчён. Только вот чем?.. Сердце подсказывало: не Артемий являлся причиной этому огорчению.А вот вечером приходил отец. Он садился на кровать сына, с особой печалью и болью трогал его волосы, проводил чуть шершавой ладонью по голове. Так Артемий и засыпал. И сны начали сниться странные: что он лежит под звёздами на шелковистой бирюзово-лазоревой траве, нездешней, роняющей прозрачные капли росы на землю.Так продолжалось и тогда, когда он смог сносно стоять на ногах. Он начал подниматься на служение, но всё же работать ему пока не давали. А в один из дней Стах принёс в небольшом пакете мятные леденцы. Оказалось, это от Грифа. Не мог их рыжий приятель сам прийти к Артемию, но передавал привет. И ведь раздобыл где-то конфеты!В больницу монах и ученик ходили реже – пока в этом не было острой необходимости, более того, на этом настоял Тычик. Это было одним из его условий. А ещё Артемий узнал, что как только раненых наконец перераспределят и увезут, они и вовсе перестанут входить в город. Да... как Исидор и говорил, это было справедливо. Раз больница вернётся к своей обычной работе, нужда в помощниках отпадёт.А парой дней позже Стах пришёл вечером, до учителя, и сказал немного печально:– Ты знаешь, Татьяна, кажется, влюбилась. Говорит, какой-то приезжий, очень обходительный, начал уделять ей внимание. Она даже думает уехать вместе с ним куда-нибудь... Это ведь нормально?Артемий растерялся.– Ну... Не слишком ли быстро она это решила? – потом замолк. Что он мог знать о любовных чувствах? Не знал ведь ничего, как мог решить, быстро или не быстро она позволила этим чувствам себя оковать. Он ничего не знал об этом человеке... если это честный и порядочный мужчина, то надо ли было удивляться? – Ну, он ведь правда хороший?Стах вяло развёл руками. Выглядел он печальным, но едва ли правда несчастным, нет, он держался неплохо.– Не знаю, не видел его никогда. Хотя она говорит, что он в больницу приходил... Говорила, что дарит что-то. Не знаю, – снова повторил он и махнул рукой.Артемий, желая его приободрить, сочувственно и сильно сжал его плечо пальцами. И немедленно с неудовольствием понял: ему вдруг снова стало нехорошо. И только в присутствии отца юноша мог с уверенностью сказать: к нему возвращаются силы. И засыпал он глубоким, здоровым сном.А всё же слабость отступала. Медленно, но верно. На следующий день он вышел на улицу совсем к вечеру, когда многие монахи уже разошлись по своим покоям, а Исидор и Станислав ещё не вернулись из больницы. Послушник глубоко дышал прохладным воздухом.– Уже такой поздний час, а их всё нет... – вслух подумал юноша, спускаясь в сад. Это было, пожалуй, его любимое место, там всегда было спокойно. Там всегда можно было отдохнуть душой. Листва мирно шелестела от несильного ветерка, ночные певчие птицы просыпались и заводили свои радостные трели. Был чудесный, ясный вечер, можно было разглядывать звёзды и следить за полной, жёлтой луной, что была хорошо видна на чистом небе. Артемий даже почувствовал мимолётный прилив сил, ноги сами его понесли глубже в сад, да так резво, что юноша чуть не споткнулся в темноте о корни и не упал в траву. Но кто-то придержал его за плечи и не позволил ему потерять равновесие. Кто-то, неожиданно появившийся на пути.– Куда несёшься, а если вдруг упадёшь? – глаза незнакомца опасно сверкнули, но Артемий отметил, что эти глаза, как будто вспыхнувшие необычным янтарным свечением, по-своему красивы. Глупость, конечно, просто обман зрения... Всё из-за цветных мушек в глазах и неровного дыхания. Не надо было Артемию вот так нестись по саду. – А? Я... – послушник отошёл назад, осматривая посетителя монастыря. Мужчина стоял перед ним, в костюме, пахнущий чем-то приятным, вероятно, пользовался одеколоном. Знакомый незнакомец разжал пальцы, отпустил плечи послушника и сунул руки в карманы брюк. – Ну и чего молчишь? Язык проглотил? – необычный гость ухмыльнулся и приблизился к юноше, заглядывая в светлые удивлённые глаза. Как только этот человек оказался на территории монастыря? Его сюда пустили? Кто? И почему он был здесь в такое время? Вдруг Артемию представилось, как этот господин пробирается через лаз в стене, но это была настолько абсурдная мысль, что ему тут же сделалось неловко. Да как можно было о таком подумать? Это человек так спокойно и уверенно держался, и мысли нельзя было допустить, что он оказался здесь случайно, его наверняка привели дела.– Вы заблудились? – глупо спросил Артемий. Он опустил голову, боялся почему-то смотреть этому человеку в глаза. Он чувствовал что-то недоброе, пугающее во взгляде чужака. Но ведь не просто так он сюда пришёл? Он осматривал территорию и не мог найти нужного корпуса? А если его звал настоятель? Это ведь было так очевидно: может, гость вообще из Управления. Немного стыдясь своего детского порыва – вот ведь разбегался! – послушник хотел быть полезным незнакомцу. В благодарность за помощь. Поэтому он не посмел просто уйти, хотя внутри него вдруг начала нарастать тревога.– Может, пару дней назад я бы сказал, что да, я заблудился. Что мой слепой голод завёл меня в угасающий, скучный, захолустный городишко, где совсем нечем полакомиться, – с театральным вздохом, полным ложного огорчения, мужчина сложил руки на груди, продолжая прожигать взглядом мальчишку. – Но теперь с твёрдой уверенностью могу сказать, что наконец в полной мере смогу утолить свой голод.– Так вы голодны? – вдруг удивлённо спросил Артемий и посмотрел на пришельца. Голодным тот не выглядел. Может, зря спросил прямо, ведь слова мужчины были ему едва ясны... Но Артемий не обманывал себя, откуда ему, скромному монастырскому послушнику, знать о столичных причудах. Да и вообще причудах людей внешнего мира. – Я думаю, что на кухне ещё что-то осталось после ужина. Я могу вас проводить в трапезную и угостить чем-нибудь. Еда, конечно, вряд ли будет хороша... Но насытиться можно!Внезапно наполненный невероятным воодушевлением, Артемий даже забыл о своём истощённом организме, усталости и неловком чувстве. Он правда очень хотел помочь, и, ожидая ответа, смотрел на гостя, который, казалось, даже немного растерялся под бесхитростным взглядом светлых и добрых глаз.– Нет, стоп. Восторженный мой, какой ужин, какая кухня? – Пойдёмте, я провожу вас! – забыв о правилах приличия, по-простецкий, по своей привычке касаться людей вокруг, Артемий схватил мужчину за руку, чтобы тот в темноте не отстал. Но силы стремительно стали покидать юношеское тело, будто что-то незримое, тёплое и волшебное вытекало из его руки, тянулось тонкими слабыми линиями из его пальцев и растворялось в воздухе. Ноги стали ватными и едва подвижными. Глаза невольно закрылись, и юноша потерял сознание.Над ним будто проклятие нависло. Как он мог стать настолько слабым?Открыв глаза, Артемий увидел звёздное ночное небо. Луна куда-то уже укатилась, а в саду было невероятно тихо. Так тихо, что он мог слышать собственное дыхание и сердцебиение. Юноша хотел подняться, но голова сильно закружилась из-за упадка сил, поэтому он даже не смог привстать. Чужая ладонь легла на его лоб и подарила необычное тепло, избавляя от головной боли и головокружения. – Вот дурень! Ты чего так распыляешься?! – прогремел над ним озлобленный голос гостя. – А ну-ка, садись. Только аккуратно. Иди сюда.Послушнику помогли сесть на лавочке. Он сам не заметил, как уже сидел в объятьях незнакомца и прижимался спиной к странному теплу. К теплу не просто живого тела, а чему-то, что дарило новые силы. И из-за них хотелось прямо сейчас вскочить и побежать куда-то за стены монастыря, перепрыгнуть через высокие древние стены, куда-то далеко... Куда-то в далёкие степные просторы, к диким травам, к дикой природе, где ещё чиста и жива была земля. Может, туда, в то место, которое столько раз снилось ему, в тот город... Но это были лишь порывы, в действительности же сил юноше еле хватало даже на то, чтобы произнести:– Вам, наверное, надо к настоятелю Тычику... – прохладные пальцы легли на его губы, заставив прерваться.– Тихо ты, не разговаривай, побереги силы.И Артемий не мог возразить. Он устало положил голову на плечо гостя, просто не удержался, сложно было держать её на весу, и прикрыл глаза. Юноша чувствовал сквозь сон что-то похожее на волны. Как в озере. Чувствовал, как на него накатывает снова и снова, омывая руки и плечи. И вдруг шею обдало горячим дыханием, юноша вздрогнул, не в силах превозмочь дремоту, но ощущая обжигающее прикосновение.– Вот, так же лучше, да? – шепнул лукавый голос совсем тихо.– Артемий! Ты где есть?Голос Станислава вырвал юношу из сна, он чуть не свалился с лавки, совсем проснувшись. Артемий оглядывался по сторонам, неловко потирая пальцами огненный участок кожи на шее. Будто пальцами хотел нащупать след от ожога. Неужели ему мог присниться такой сон? Сон же, как это могло быть правдой? Чтобы сюда, в такое позднее время пришёл кто-то чужой? – Я тут! – подал голос юноша, а услышав вновь голос Стаха, и поторопился выйти на свет, навстречу другу.Ему ведь просто приснился случайный человек, которого он однажды увидел. Так он решил. А вскоре и вовсе почти об этом забыл.Болезненная слабость отступила, Артемий, как и раньше, мог выстоять службу, и не думал о том, чтобы снова лечь в постель. Но в монастыре будто бы было тесно, как... как в скорлупе. И ему хотелось разрушить стенки и вырваться в мир, а миром для него были только пара городских улочек, станция и больница. А вот там трудились, не жалея себя, не ропща, его отец и друг. Продолжали работать, пока им это позволялось... А вскоре надобность в их работе отпадёт. Сколько солдат уже были готовы ехать дальше, они бы уже смогли перенести дорогу, и Артемий в тайне даже от самого себя боялся, что не успеет выбраться в город ещё хоть раз.Начал он с малого, уверил своего наставника, что готов работать и попросил дать поручения. И Оюн, окидывая его тяжёлым взглядом, действительно выдал ему краткий список. И как же послушник радовался возможности доказать, что может быть полезен, что он способен действовать наряду со всеми юношами в обители. Он приступил к исполнению на следующий день. И даже планировал окончить все дела к обеду, чтобы потом убедить отца взять его вместе со Стахом. Но прошедшая ночь не подарила ему отдыха, спал он ужасно, потому укрощать тело трудом, а гордый дух – смирением было вдвойне тяжело. Юноша от души зевнул. Почему-то другим ребятам казалось, что им со Станиславом повезло. И мясо им иногда разрешено, даже, бывало, в постные дни, и на службах и бдениях они не всегда присутствовали, но они едва ли понимали, как тяжело работать в больнице. Ну действительно, откуда им знать? Это их счастье, что не знают... Артемий на них даже не сердился.Но уборка очень его вымотала. Он только закончил мыть полы, вылил холодную воду на землю, в небольшую, прополотую им же на днях, клумбу. Сел на каменную узкую скамью, всю покрытую мхом. Она была ещё влажной после непродолжительного дождя, но Артемий не боялся намокнуть, и так весь взмок. Рукава были закатаны, и влажную кожу покрыло гусиной кожей. Так он и замер, глядя в ясное небо, по которому плыли ленивые пышнобокие облака, нагонявшие ушедшие тучи. Усталость вот никуда не ушла, но сердце наполнилось покоем. Таким, каким иногда и на бдениях, под пение монахов, поднимающееся под древние сводчатые потолки, не наполнялось. Это было совсем другое. Немного похоже даже было... на тот момент, когда пациент после вмешательства приходит в себя. Это было облегчение, твёрдое знание, что за душой нет никакой вины. И сил прибавлялось, и трепетная любовь окутывала всё тело. И хотелось дарить её, дарить... Одежда рядом колыхнулась – её задел пушистый хвост. Артемий с удивлением и беспокойством смотрел на своего давнишнего знакомого, рыжего кота.– Как ты добрёл сюда? А хозяева твои где, почему ты не дома? – а потом с беспокойством подумал о том, что некоторые люди уезжают подальше от столкновений, не хотят быть втянутыми в грязную гражданскую войну, где и понять нельзя кто свой, а кто чужой. Неужели бросили? Потому он в больницу и пришёл, его там наверняка подкармливала какая-нибудь добросердечная медсестра. И юноша позвал ласково, протягивая руку: – Ну иди сюда, иди. Кот тут же запрыгнул на скамью, не сводя хитрющих глаз с послушника. И даже голову наклонил, вроде как посмотреть, как его гладить будут. – Деловой какой... Не ластишься, а зачем тогда пришёл? Да разве не потому, что хочется, чтобы погладили, – он провёл ласковой ладонью по выгибающейся спине, почесал шею. – Хорошо ведь, а? Ну согласись, хорошо же.Животным дарить любовь было легче всего. Они её чувствовали, сами к ней тянулись, возвращали её, глядя на человека преданными глазами. Кот зажмурился, погасли яркие огни его глаз.– Хочешь на колени? Ну и тяжёлый же ты, брат, – охнул послушник, прижимая к себе кота, – но какой тёпленький. Погрей меня чуть-чуть, а я тебя поглажу. Кот не противился, наоборот, расслабился, размяк, заурчал. Юноша уже смело, не боясь быть оцарапанным, запустил пальцы в мягкую шерсть, трогал лапы, живот, щекотал уши. Артемий не мог не улыбнуться: недотрога-кот совсем растаял.– Красивый какой... Чистый, даже шерсть от тебя не летит. Красавец, красавец, – приговаривал юноша, обеими руками гладя лежащего кота. – Такой хороший... Дай поцелую.Янтарные глаза приоткрылись, мягкая лапа вытянулась, легла ему на подбородок, не давая приблизиться. – Да ладно тебе, капризный, – Артемий легко убрал лапку со своего лица, наклонился и легко чмокнул кота в лоб, прямо между янтарно блестящими щёлочками глаз. – Разве страшно? Давай ещё разок.Так он сидел, лаская кота, слушая его тёплое, убаюкивающее урчание. Но потом услышал эхо приближающихся шагов. Кто бы это ни был, а Артемий не хотел, чтобы его видели отдыхающим. Юноша вздохнул, поднялся со скамьи и поставил кота на землю. Тот посмотрел недовольно, сетующе мяукнул.– Ну прости меня, прости. Я себе не принадлежу. Давай в следующий раз, хорошо? Договорились.Артемий поднялся в открытый арочный коридор, взялся пустое ведро, закинул в него отжатую тряпку. Он мог бы даже похвалить себя, в конце концов, не было ничего, с чем бы он не справился. Но одно дело уборка, и совсем другое – лечение. После трапезы он ненадолго задержался у себя и подготовился, как ему казалось, хорошо, основательно... Он заготовил целую речь, перечислил все доводы, которые только мог высказать Исидору. Наконец он просто готов был прибегнуть к полуправде и вести себя преувеличенно бодро. Будто бы он мог обмануть отца...Исидора в его комнате, которая находилась этажом выше, не оказалось. Артемий заметил, ещё не понимая, как к этому относиться, что отец стал рассеянным и забывал убрать в ящик старого стола книги и тонкие тетради с заметками, молитвослов... В конце концов, символ веры, выструганный из дерева, лежал прямо на стёганом покрывале кровати. Спутанный шнурок одним своим существованием доказывал: это самая настоящая небрежность. К святому так относиться было страшно.Артемий вышел в коридор, обдумывая, где ему стоит искать отца... Ему казалось, что в это время тот всегда был у себя. Юноша решил спуститься вниз, к каменной террасе. Она обычно пустовала, но по крайней мере он мог понаблюдать за двором и посмотреть, вдруг кто-нибудь из монахов прогуливается. Птичье пение доносилось даже через едва открытые коридорные окна, а на каменную плитку ложился тёплый летний свет – густой, медовый, почти осязаемый, трогающий руки как что-то живое. Послушник ненадолго замер в одном из столбов света, прорезающихся в стекле окон, глубоко задышал. Свет обнимал его. Так обнимает ласковая мать. И плечи сами распрямлялись, и глаза почти не беспокоил этот яркий свет, пробирающийся сквозь веки. И вдруг словно скрипнула дверь. Артемий очнулся, нахмурился и настороженно взглянул через плечо. Показалось, что за ним наблюдают. Но так лишь казалось. Зато он прислушался, улавливая не только птичьи трели, но и голоса... нет, голос. Это говорил Исидор.Юноша шёл на звук, и чем ближе был, тем больше удивлялся тому, как странно слышать гнев, растерянность и протест... Он даже почти забыл, зачем искал отца.– ... не для того, чтобы снова впасть в это безумие! Ты можешь считать себя кем угодно, но только одно ты не в силах сделать: заставить меня вновь туда вернуться.И Исидор замолчал. Будто слушал. Но как не прислушивался Артемий, а отвечающего так и не услышал. Юноша продолжал приближаться, приглушая шаг и дыхание.– Нет! – вдруг воскликнул монах. – Нет! Молчи.И снова тишина. Артемию показалось на краткий миг, что отец от перенапряжения начал говорить сам с собой. Но откуда тогда столько непреклонности было в его голосе?– Зачем ты об этом?.. Нет, я абсолютно уверен, что...Отец запнулся. Артемий вдруг с удушающим страхом понял, что не может больше слушать. Он прибавил шаг и вышел к отцу под ясное небо. И как же он надеялся увидеть рядом с ним хоть кого-нибудь! Кого угодно. Но только Исидор был один, и он сразу же развернулся к сыну, не теряя жёсткости во взгляде. Впрочем, разглядев кто перед ним стоит, Исидор смягчился.– Артемий, иди к себе. Спи или просто лежи, ты ещё недостаточно окреп.Юноша мог спросить, с кем спорил Исидор, но отчего-то не решился. Зато вспомнил, зачем он искал с ним встречи.– Но я думал... Отец, возьмите меня в следующий раз. Стаху совсем тяже...– Нет! – вдруг воскликнул Исидор. Его глаза потемнели, почти что метали молнии. Он резко выдохнул и отвернулся. Как это было ново... никогда отец так себя не вёл.Артемий только и смог растерянно проронить:– Почему?Он смотрел, как расслабляются плечи отца, и как клонится его голова. Только это он мог видеть сейчас, поражённый. Никогда отец не говорил с ним так. Он мог сердиться, но никогда не позволял себе повышать голоса, он терпеливо объяснял, всегда был готов сказать сыну, где тот ошибся.– Прости, мой мальчик, – Исидор развернулся и тепло, покровительственно положил морщинистые, но твёрдые руки ему на плечи. – Ты должен знать: я волнуюсь. Переживаю за тебя. И поэтому настаиваю, чтобы ты остался здесь.И всё же он был напряжён. Артемий чувствовал это во всём: в словах, в тяжести ладоней, во взгляде. Уверенности прибавилось, и он вскинул голову.– Я уверен в том, что хочу пойти! Я здоров, я правда здоров, это всё было из-за волнения... всего-навсего. Я не подведу.Всё, что он так долго и тщательно готовил, просто выветрилось из головы. И сказал он совсем не то, что планировал. Из-за солнца он едва мог без боли в глазах смотреть отцу в лицо. А тот дёрнулся, перевёл взгляд в сторону, будто прислушивался, и долго молчал.– У меня будут условия, – наконец сказал монах.– Конечно! Что угодно! Артемий почувствовал себя окрылённым, совершенно счастливым. Но он и подумать не мог, что отец установит ограничения столь странные и нелепые.– Ты не присутствуешь на операциях и перевязках. Не говори ни с кем, будь то пациенты или врачи. Ни с кем. А если к тебе обратятся, не поддерживай долгий разговор. Ты можешь заниматься дезинфекцией помещений или инструментов, чем-нибудь подобным. Но не контактируй с людьми. Это ясно?Артемий ждал, что это всё обернётся шуткой. Странной, несмешной... Потому что это всё было бессмысленным ограничением. Разве... разве этому могло быть объяснение? Но Исидор всматривался в его глаза очень уж внимательно.– Ясно? – повторил Исидор.И послушнику ничего иного и не оставалось, он кивнул, едва понимая... Да ничего не понимая.Абсолютно ничего.После, правда, он был почти рад, что пообещал отцу не вмешиваться в процесс лечение. Его сил вполне хватало на то, чтобы провести дезинфекцию или помыть полы, этим он и довольствовался. А после тяжелого физического труда на желание с кем-либо контактировать сил уже не оставалось. Особенно в такую погоду. Утром было очень хорошо. Пока хирург и его помощники шли к больнице, нельзя было наслаждаться утренним теплом и весело качающими яркой зеленью молодыми деревьями. Но потом весь город словно бы накрывало куполом. Стояла невыносимая жара и духота. Пот заливал глаза, форма липла к телу. Не хотелось даже есть, только пить, и притом много.Артемий снял санитарную шапочку с головы и громко выдохнул. Звон стоял в ушах. Уже стоял, хотя он только вымыл пол коридора на третьем этаже. Тщательно, рассчитывая пропорции воды и антисептического средства, старался найти золотую середину: не перенапрягаться, но хорошо сделать порученную ему работу. Но спина и руки болели, и силы утекали песчинками сквозь пальцы, в глазах иногда темнело. Он опирался на швабру, стоял и переводил дыхание. Но старался не мешать проходящим мимо врачам, санитарам, тащащим каталки... Общаться с людьми и не хотелось. Хотелось побыть в уединении, молчаливо оказывая посильную помощь, и Артемий ни с кем сам не заговаривал.Он спускался по лестнице, когда рука вдруг подвела. Он чуть не разлил ведро с водой и средством, и был вынужден остановиться на площадке лестничного пролёта. Солнечные лучи пронзали стекло окон и грели спину. Юноша ссутулился, опёрся руками о колени, пережидая мутноватую, душащую слабость. Шагов он совсем не услышал, хотя крашеные больничные стены прекрасно отражали звук. Негромко и в тоже время твёрдо кто-то сказал:– Что заставляет тебя это делать? Или это удовольствие такое изощрённое, доступное не всем?Артемию и этот голос, и этот тон показались знакомыми, но узнать говорившего не мог. И поднял голову, чтобы увидеть на самых последних, верхних ступенях уже знакомого незнакомца. В том же, кажется, дорогом костюме, такого же расслабленно-уверенного, вальяжно держащегося. Падающий свет заливал его брюки, жилет под пиджаком, полы того же пиджака, руки в карманах. Голова и плечи будто сливались с прохладой тени. Но теперь то это точно был не сон. Значит, и тогда сном не было.– Здравствуйте, – тут же вежливо проговорил юноша, неловко пряча взгляд. – Простите, я не помню, как завершилась наша прошлая встреча. В монастыре. Я и не думал...– Не думал, что там можно встретить не монаха?– Да. У нас и паломников никогда не было.– А я хоть чем-то похож на паломника? – усмехнулся незнакомец и сделал два шага, спустился ниже, и свет выхватил из полутьмы всю его фигуру целиком.– Н-нет, – растерялся юноша. И хотел спросить, кто же это такой за человек, но в последний момент передумал. Не его это дело. И интерес такой может показаться надоедливым. А человек мог оказаться кем-то очень важным. Он ведь даже мог спонсировать больницу. – Вам что-то нужно?Незнакомец щурил глаза. Артемий бы даже не смог сказать, светлые они или тёмные.– Мне узнать хочется. Понять. Докопаться до причины. Ты знаешь, как добывают из земляных недр драгоценности? Мне интересно найти источник.Артемий мог поклясться, что мужчина говорил вовсе не о драгоценных камнях или металлах. Совершенно не об этом. Он чувствовал, что у этих слов есть тайный, непостижимый ему, но вполне конкретный смысл.С трудом сглотнув, он опустил голову вниз, уставился на бетонные ступени. – Не со мной вам надо об этом говорить.Только это он мог выдавить из себя. Юноша попросту не знал, что ему следует сказать. А собеседник шагнул ещё ниже, снова остановился. Под его изучающим взглядом Артемий всё больше терялся. – Так что это? – а незнакомец будто и не слышал его. – Тщеславие? Не похоже, ты редко принимаешь похвалу, насколько я могу судить. Ты вообще мало что принимаешь. Тем интереснее. Откуда-то ведь ты черпаешь силы. Не появляется же она сама?.. Хм, – вдруг хмыкнул он. – А ты ведь обрадовался, когда тебе разрешили сюда приходить. Что вас вообще выпустили.– Это вы договорились, – попытался угадать Артемий, – чтобы настоятель разрешил нам уходить?– Что? Нет, они сами. Твой отец бывает убедительным... Полезная чёрта. Но скажи мне... Это вообще законно? То, что ты здесь работаешь?Что-то тихо ойкнуло под рёбрами. Артемий побоялся, что этот человек вмешается в то шаткое положение, которые занимали послушники в больнице благодаря Исидору. – Вы не... – горло вдруг стало невыносимо сухим. – Вы же не хотите, чтобы мы ушли? Поверьте, это не дурачество! Это... вы не прогоните нас?И вдруг мужчина оказался прямо напротив него. Будто за долю секунды спустился на площадку лестницы и встал перед юношей, скрестив на груди руки. Солнце озаряло его так ярко, что невозможно было изучить вблизи его черты лица: отражённый свет ранил глаза. И только незнакомец, казалось, совсем не находит в этом неудобства.– Я, может, и против. Но не мне вас гнать, – его пристальный взгляд был почти ощутим. – А всё же... жалость?.. Ты жалеешь их всех? Прямо всех-всех? Или нам интересно подвиги совершать?.. Нет, о чём же я, в этом причины не найти, нужно копнуть глубже. Кажется, от яркого света даже закружилась голова. Пусть юноша и стоял к окну спиной. Невозможно иначе было объяснить, почему он не понимал значения простых слов. Артемий только ясно осознал, что незнакомец не станет обращаться к управителям города с новостью о вопиющих нарушениях. Не до этого было, война шла. А они со Стахом были достаточно обучены, чтобы не совершить роковой ошибки. Да их и не подпустили бы к действительно серьёзному делу!.. Если не считать некоторых особенных случаев.Ужасно кружилась голова.– Ты отца больше слушай, – вдруг сказал мужчина. – И начни забирать у других хоть немного. Сам подумай: кто не умеет брать, тот и отдать не сможет.И он прошёл дальше, вниз. Каблуки дорогих ботинок соприкасались с бетонными блоками, рождался звук, а вслед за ним и эхо – иллюзорно множественное. И свет будто несколько померк.Артемий стоял совсем растерянный.– Извините! Зачем... Почему вы мне это говорите?Незнакомец, не обернувшись, пожал плечами. Небрежно бросил:– Ты мне симпатичен. Я мало что в вас ценю, но то немногое, что вызывает уважение, тебе присуще. Решено! – задорно воскликнул он и обернулся через плечо. – Я, пожалуй, здесь задержусь. Мы ещё увидимся.Так он сказал, а затем скрылся за дверью нижнего этажа. Они вернулись рано. Стах был бодрее, чем обычно, и это было понятным, работы всё же поубавилось, раны заживали. Артемий не хотел признавать даже себе, но он еле выстоял службу. И совсем не хотелось возвращаться к себе или сталкиваться с наставником, сделавшимся в последнее время очень мрачным и занудным. Кажется, он вдруг тоже начал холоднее относиться к Исидору. А вот отец... с ним правда происходило что-то странное. Исидор вдруг словно отгородился ото всех. Рубин не хотел это понимать и принимать, он придумывал сотни причин, по которым хирург перестал на себя же походить. Возраст вроде как, усталость, скорбь по погибшим в войне, всё сразу... Но Артемий видел: происходит что-то ужасно странное и печальное. И тогда он вспомнил о коте и своём обещании, а ещё ему хотелось выйти в летнюю ночь и просидеть хоть три часа в саду, хоть четыре... но вместо этого он мог только недолго подышать свежим воздухом, пока не наступит пора всем ложиться. Конечно, не для тех, кто служил всенощную. Послушников к такому подпускали не всех, для начала нужно было достигнуть хотя бы совершеннолетия. И в этот вечер он радовался, что ему в сентябре только исполнится семнадцать.Стрекотали сверчки. Один – совсем близко. Артемий прикрыл за собой дверь, придерживая обёртку с больничными котлетами, доставшимися ему от сочувствующего персонала, прознавшему о его болезни и жалеющего "бедного и трудолюбивого ребёнка", и нерешительно позвал:– Кис-кис-кис.А потом ещё, чуть громче.Он надеялся, что кот ещё где-то рядом и услышит его, но понимал, что зверь мог уйти куда угодно. Его ничего здесь не держало.Юноша присел на невысокую скамеечку, которую часто использовал во время прополки, позвал снова и увидел, как в темноте блеснули два ярких глаза. Старая лампа у входа освещала лишь небольшое пространство рядом с дверью и гасла после отключения на ночь электричества. Кот, впрочем, поспешил шагнуть в круг света и вполне приветливо мяукнул.– О, ты всё-таки был тут, – обрадовался Артемий и поманил его рукой. – Иди сюда, давай, дружок.И кот тут же оказался рядом. Артемий развернул обёртку и хотел поделиться перекусом, но кот чуть ли не зашипел и вздыбил шерсть.– Не хочешь? – удивился юноша, повертел отломленную половинку в руках, понюхал... пахло хорошо. Потом попробовал сам. – Странно. Очень даже неплохие. Пресноватые, но разве ты не должен это оценить?Но только зверь продолжал смотреть со злостью. И чуть не оцарапал послушника, когда тот попытался предложить ещё кусок.– Ну ладно-ладно... Привереда. Не всё ешь, да? Только лакомые кусочки выбираешь. А значит, – заключил юноша, – и не голодный. Тебя тут кто-то кормил уже?И сам съел всё, что принёс. Стало как будто легче, в животе потяжелело, сытость замедлила и успокоило тело, но совсем скоро ему снова стало грустно. Артемий тяжело вздохнул и почувствовал, как до его руки чуть не докоснулся розовый кошачий нос. – Это ты меня так утешаешь? Спасибо, – он поднял пушистое тёплое тело, совсем не встретив сопротивления, посадил на колени и огладил спину. – Всё не так плохо, просто... Я не могу говорить об этом со Стахом, он даже, мне кажется, начал меня избегать. Ну, сегодня-то точно. Я думал, ему будет веселее, если я снова пойду с ними. Ты только подумай.. А с кем мне ещё говорить? Не с наставником же.Он гладил медную гладкую шерсть, а кот смотрел так, будто всё понимал. Он задрал морду и следил за лицом Артемия очень внимательно, еле слышно мурча. Прохладные пальцы юноши согревались.– Ты такой тёплый, – и тут вдруг навалилась тоска небывалой силы. Артемий обнял кота, мягкое и тёплое существо, чуть ли не погружая лицо в мех. Внутри что-то надрывалось, все сомнения, старательно похороненные, снова вставали перед ним. Он правда на своём месте? А отец? И неужели так будет и дальше? И когда окончится война... и чем... Когда наступит этот день, они и вовсе перестанут выходить в мир? Почему же вдруг это нагоняло на его душу такой беспросветный мрак?..Мягкое треугольное ухо дрогнуло из-за тяжелого выдоха юноши. Но зверь сидел почти неподвижно и совсем не обижался на такое вольное обращение. Но послушник испугался, что сделал ему больно и ослабил объятие.– Прости, – юноша принялся чесать своего немого слушателя за ухом в попытке извиниться, – ты же тут ни при чём. Это я так... Да и вообще, малодушие это. Нужно вынести всё, что на тебя свалится, верно? А я тут раскис.Возможно, это было его испытание, посланное свыше, а испытание это надо пройти, выстоять. Артемий выпрямился, пару раз глубоко вздохнул. Это могла быть милость Господня или дыхание приближающейся ночи, но стало легче. Будто лёгкие наполнились чем-то ещё, незримой благодатью, которая вдруг к нему устремилась и осталась внутри.Кот, сверкая расширенными круглыми зрачками, продолжал смотреть на него. Только вдруг нервно вильнул хвостом.А потом лампа над дверью погасла. Артемий с сожалением вскинул голову вверх, смотрел только начавшие появляться звёзды: их было не видно за облаками. Но ветер усиливался и гнал сероватые дымчатые тучки куда-то на восток. – Давай прощаться, – Артемий огладил спину кота, а потом поднялся и опустил приятеля на землю. – Спасибо, что выслушал. Надеюсь, я тебе не надоел.Он видел только сверкающие глаза, такая стояла темнота, пускай и не не кромешная. Но в здании было ещё темнее. Осторожно затворив дверь, Артемий прокладывал свой путь на ощупь.Отец больше не приходил к нему перед сном, но именно он разбудил Артемия следующим утром. Спросил, хмуря брови:– Ты как себя чувствуешь?А чувствовал он себя хуже, чем днём ранее, но не показал вида. Он чувствовал, что лопнет от любопытства, если не увидит того человека в дорогом костюме снова, а ему очень хотелось узнать о тех неясных смыслах, которые тот вкладывал в свои слова. Слова незнакомца действительно накрепко засели в мыслях Артемия. Тот человек действительно говорил необычные и странные вещи, едва не бессмыслицу, но почему-то почти понятную юноше. Почти. Словно он не понимал, но душа... она понимала. Словно смысл этих слов обращался едва уловимыми светящимися нитями, которых можно было бы даже коснуться кончиками пальцев. Но когда Артемий вновь пытался осмыслить их, он только больше запутывался. Нити от касания рассеивались, обращаясь яркими маленькими искорками, а их было не поймать. Даже когда он просто машинально мыл полы в больнице, продолжал вспоминать неясный фразы. ?Попробуй принимать, не отдавать?, ?ведь кто не принимает, тот и отдать не сможет? – вроде ясные слова, но не так-то просто было понять истинного значения. Это что-то про самоотдачу... самоотречение? Было это как-то связано с тем, что он жил в монастыре?Пол в очередном коридоре был вымыт. Артемий шёл в сторону подсобки, когда услышал голос Татьяны, и отчего-то замедлился. Он притаился за поворотом, внимательно вслушиваясь. Как-то так вышло, что с момента своего... почти выздоровления он так её и не видел. Девушка радостно разговаривала с кем-то. Артемий не мог увидеть с кем именно, и почему-то не слышал слов её собеседника. Но складывалось отчетливое ощущение, что девушка общается с кем-то, а не сама с собой. С подобным юноша уже сталкивался, он не мог не вспомнить, что его отец вёл себя точно так же совсем недавно. Но Исидор был сильно встревожен и напряжён в тот момент, а Татьяна наоборот – открыта, счастлива, почти смеялась. Её голос звучал звонко и отражался от стен больничного коридора. Казалось, что она вслух рассуждает о лучшей жизни где-то в другом городе. Потом она заговорила тише, вполголоса, почти шепотом мечтательно напоминала о замужестве. Потом замолкла, слушая. Артемий же не слышал ничего и хотел уже пройти дальше, но Татьяна вдруг воскликнула: – Да! Согласна! Артемий удивлённо выглянул из-за угла. Он видел, что Татьяна стояла напротив приоткрытой двери в ординаторскую. И тот, с кем она разговаривала, вероятно, стоял на пороге, загороженный от взгляда послушника открытой дверью. Юноша только успел заметить, как мелькнула чья-то тень. Возникло ощущение, что необычная сила охватила весь силуэт девушки. На него накатила дурнота и... стало ужасно холодно. Будто его из цветущего лета перебросили в зимнюю стужу... И это было как... как тогда, в палате с ранеными. Татьяна вскрикнула от испуга. В мгновение её тело обмякло и, если бы послушник вовремя не подбежал, бросив и швабру, и наполненное ведро, и не подхватил медсестру за плечи, она упала бы на пол. Она была такой лёгкой.. Словно он придерживал не взрослую женщину, а ребёнка. Её тело просто не могло весить так мало! И какая же она была холодная, а её кожа – серая, без капли живого цвета.Она казалась почти мёртвой.Да она же только что смеялась, как же... что же с ней произошло? А между тем рядом не было никого. Ординаторская казалась пустой. Как назло, никто не проходил по коридору в такое время, тихое, наполненное ожиданием скорого обеда. Артемий не придумал ничего лучше, чем крикнуть как можно громче.– Сюда! Кто-нибудь! – эхо разлеталось по коридорам. Он положил медсестру на пол, потянулся к шее – отсчитать биение тока, но руку перехватили горячие пальцы.– Да не трогай ты, – с раздражением сказал мужчина. Артемий не мог его не узнать, это был тот самый человек, бывавший в монастыре, наставляющий непонятными словами.Его присутствие ободряло.– Надо что-нибудь сделать... Надо... – говорил сбивчиво юноша, – если бы только определить... Где все?Но его запястье сжимали всё так же крепко, не отпускали.– Да соберись они хоть все здесь – не помогут. Не смогут.Татьяна едва дышала. Да и дышала ли?– То есть? – испуганно спросил Артемий и вгляделся в сосредоточенное лицо. – Но надо же сделать хоть что-то, надо помочь.– Сперва сам себе помогать научись, – сердился незнакомец, но в одно мгновение его лицо вдруг изменилось. Он улыбнулся лукаво, глянув на несчастную медсестру. – А я могу кое-что. Сделать?Было в этом что-то неправильное. Артемий едва сам понимал что, но не смог не содрогнуться. Его руку уже никто не держал. А незнакомец смотрел на него, и что-то в его глазах казалось пугающим, из-за этого весь послушник покрывался гусиной кожей. Он не слышал возню в палатах, как и топота ног.– Что?Незнакомец улыбался, разве что не смеялся.– Мне помочь ей? Скажи только – и я помогу. Ну же.– Ну конечно помочь! – воскликнул Артемий. – Да ради всего святого, разве сейчас есть что-то важнее...Он замолчал. Смотрел как на чудо на руку мужчины, застывшую на груди Татьяны. Он мог бы поклясться, что различил сияние. Как от свечи или...А она резко, со свистом, вдохнула. Зашевелилась, попыталась открыть глаза, и уже не казалась такой безжизненной, как минуту назад. А вокруг вдруг засуетились врачи. И Стах оказался рядом – тронул его за плечо.– Что случилось? Ты кричал?Кто-то спросил:– Она упала в обморок, что ли? Обращались к нему, но он не мог отвести потрясённого взгляда от незнакомца. Никто, абсолютно никто не обращал на мужчину внимания. Да они, казалось, обходили его стороной, не задевали ни руками, ни полами халатов. Будто его и не существовало.И Артемий понял, что не давало ему покоя раньше. И как он только раньше не заметил, что глаза мужчины совершенно нечеловеческие.Не могло быть у человека таких глаз. Ярко-янтарных, с хищным вертикальным зрачком.