Глава 6. Гарет. (1/1)

Гарету не верится, что это происходит на самом деле?— Джон плачет?..За всё время их знакомства Гарету редко удавалось увидеть расстроенного, грустного, печального, по-настоящему сломленного Джона, да и то о подобном Гарет вспоминает с содроганием.Сколько бы раз Гарет, после женитьбы, не старался забыть о Джоне, из этого никогда не выходило ничего путного, а потому он помнит о каждой совместной сцене с ним, о каждой совместной панели, фотосессии, работы над аудиопьесами, ужинах в фешенебельных ресторанах, случайных встречах в то в Кардиффе, то в Лондоне?— помнит всё до малейшей детали, до невольной широкой улыбки, до ноющей, пронизывающий тоски в сердце, беззвучного крика.Это часть жизни Гарета, часть его самого, и для него и по сей день всё пережитое с Джоном является таким важным, значимым, равносильным рождению его детей, их первыми неуверенными шажками, первыми словами и первым неповиновением.Гарет может многое рассказать о том своём этапе жизни, когда Джон неустанно маячил перед глазами, каждую секунду жужжал вокруг него и даже ночью проникал в мысли, лишая драгоценного сна.Гарет помнит каждую лучезарную улыбку Джона, адресованную ему; его бодрящий, весёлый, счастливый смех на какую-нибудь фразу Гарета; это ощущение разливающегося по венам тепла при каждом прикосновении Джона к нему, при каждом, казалось бы, невинном, но таком приятном, несказанно великолепном, мимолетном поцелуе в щечку и этот фейерверк чувств из-за очередного поцелуя в губы под восторженные крики толпы…И самое осознание того, что это было, что это коснулось его, что он стал тем счастливчиком, которому удалось пересечься с жизнью Джона Барроумэна,?— всё это придаёт одному его существованию огромный смысл, твердивший о том, что он трудился все эти годы на театральном и телевизионном поприще не напрасно, и как же это головокружительно?— понимать, на твою долю выпало то, о чем другие только могут и мечтать.Поначалу, когда Гарет только узнавал как можно больше о людях, с которыми ему предстоит сниматься в Торчвуде, он с усмешкой слушал рассказы всех тех, кто твердил ему о том, что он не сможет противиться обонянию этого белозубого красавчика?— звездой Вест-Энда и Бродвея 80-90-х годов.Каким же дураком он был, отмахнувшись от тех, кто предупреждал его, как это опасно, как это прекрасно?— влюбиться в Джона Барроумэна.Он твердил себе, что гетеросексуал, что девушки куда привлекательнее, что за дурацким флиртом этой модной звезды, да к тому же обрученной с другим мужчиной, не скрывается ничего, кроме веселой шутки.Но Гарет попал под чары, поддался искушению, клюнул на крючок?— и влюбился.Отчаянно, безнадежно, безвозвратно, и с той самой секунды, как это произошло, понял?— это на всю жизнь, и Гарет и сейчас осознает, осознает ярче, чем что бы то ни было, что так оно и оказалось, и что куда бы он ни отправился, куда бы его не завлекла работа, семья?— повсюду он видит Джона, думает о нём, плачет и смеётся от неожиданной ностальгии о былых днях, мёртвой хваткой вцепляющуюся в его сердце…Потому что вот он?— источник вечной радости, запас неиссякаемой энергии, исцеляющий, оберегающий талисман, заменитель Солнца, тепла, зелёного лета, всего того, что воплощает ушедшая юность, быстротечное детство?— в Джоне.В Джоне, от одного факта существования которого хочется продолжать не просто плыть по течению, но и бороться с ним. Из-за Джона хочется быть лучшим человеком, чем он есть на самом деле, из-за Джона хочется протягивать руку в ответ на мольбы страждущих, нуждающихся, обездоленных…Выполнять изо дня в день свой супружеский, отцовский, профессиональный долг и жить с верой в то, что он не потерян, не одинок, не несчастен… кощунство думать иначе.И как же это больно, мучительно, жестоко понимать, что даже самые сильные люди порой ломаются, сгибаются под тяжестью этой ужасающей реальностью, предаются воле беспринципной, безразличной на всех и вся судьбе, и печалятся, и плачут… плачут…Гарет может по пальцам по пальцам пересчитать эти кризисные периоды в жизни Джона Барроумэна, которые, как ни крути, непосредственно затрагивают и всех тех, кто ему дорог, но даже столь смехотворная статистика, учитывая сколько Джону лет, оставляет скверный, гадкий осадок на душе у Гарета, который ни отмыть, ни забыть, ни затмить ничем другим с годами, одним словом?— ничего, что помогло бы ему снова жить так, как раньше?— без этого противного факта о том, что он увидел страдания Джона Барроумэна собственными глазами.Пожалуй, одно из худших событий, относящееся к этим катастрофическим периодом?— это та вскоре удаленная после опубликования фотография в твиттере, где Джон сидит на холодном, мраморном полу, вжавшись в кафельную плитку, сжимает в руках резак, отвернувшись от камеры… и всего одна-единственная надпись?— ?текущее состояние?.И пусть нет никаких тому доказательств, пусть он никак не дал показать Джону, что увидел эту фотографию в числе первых, Гарета никогда не покинет ощущение того, что виной тому?— его собственная счастливая улыбка на лице в окружении жены и детишек. И ведь так… странно вспомнить об этом сейчас, спустя много-много лет и всерьёз заволноваться из-за этого и в то же время загореться крохотной надеждой, что для Джона он что-то да значит.Значил всегда…Сейчас Гарету стыдно только от того, что позволил выкинуть это из головы?— ерунда,?— твердил он себе,?— выпендривается, решил разыграть из себя в очередной раз грустного шута, мол, в память о Янто, который после смерти очутился в параллельном мире, в котором никогда не было Джека, но в котором его ждала счастливая семейная жизнь…В конце концов, слёзы капитана Джека Харкнесса никогда не были слезами самого Джона Барроумэна, а потому после каждой снятой душетрепещущей сцены в Торчвуде, Джон с готовностью чудил, дабы поднять настроение всей съемочной площадке…А ведь были ещё случаи, когда Джон Барроумэн был сам не свой, и Гарет оказывался тем единственным, кто оказывался в такие моменты рядом, подставлял своё плечо Джону, подавал руку, но после оказания помощи как-то не задумывался о том, что это могло что-то значить для них обоих.Да и как?..С постоянным присутствием Скотта Гилла в его жизни, который стал и кровью, и плотью Джона… и даже тогда, когда им обоим?— Джону и Скотту?— казалось, что между ними всё кончено.Даже тогда, в ту холодную, свирепую, долгую, мрачную зиму 2013 года, когда Джон слишком много пил, слишком много грубо шутил, слишком много выпячивался не по делу, слишком переигрывал, выполняя очередную работу,?— с Гаретом и без него?— он, Гарет не переходил границы дозволенного, хотя именно тогда Джон был беззащитнее, чем когда бы то ни было,?— и ему бы воспользоваться шансом, головокружительной возможностью заслонить дыру в его сердце, вызванное отсутствием, изменой—не изменой Скотта, да только у него вот у самого была уже семья, ребенок, да и не дело?— совершать каминг-аут перед мужчиной, недавно вышедшим замуж… К тому же после всех прожитых Джоном вместе со Скоттом лет Гарет не сомневался?— всё уладится, утрясется, и они снова будут вместе. Хотя сколько бессонных ночей было проведено в раздумьях из-за дикого желания сорваться, всё и всех бросить и остаться только наедине с Джоном. Но… нет… И вот опять?— вот опять этот кризисный момент, словно знак, положивший начало конца света, и Гарету кажется, будто бы земля уходит у него из-под ног, и весь мир содрогается в такт всхлипывания Джона… Джон плачет… невозможно… нереально. Эти слезы… горькие… сильнее всех пролитых Джеком слез… И вся реальность как будто бы вдруг превратилась в высококачественный фильм ужасов… В нечто кошмарное, гораздо хуже того, что может привидеться в страшном сне.Видеть, как Джон плачет?— всё равно что наблюдать за падением звезды, сгорающей по пути к Земле; за угасанием солнечного дня; за тем, как серые, дождливые, тяжелые облака обволакивают небо и словно бы надвигаются на тебя, а холодный, сильный ветер пронизывает тебя до костей… Видеть, как Джон плачет?— равносильно звериному страху смотреть на то, как умирают другие и знать, что ты ничего не можешь сделать, чтобы спасти их. Казалось, что слёзы Джона противоречат фундаментальной природе, всем законам физики, планеты, Галактики, Вселенной… Это… выбивает из колеи, лишает всякой веры в то, что в этом мире существует что-то ещё, помимо слёз такого родного, любимого человека, это не просто разбивает сердце?— это ломает ребра, кровит душу, выворачивает наизнанку всё, во что Гарет когда бы то ни было верил; стирает в порошок всё, на что ты когда бы то ни было надеялся. И неожиданно ты понимаешь страшную вещь?— всё, что ты делал, не имеет смысла, ведь это не предотвратило слёз того, кого по истине можно назвать Иисусом Христом XXI века, только, вот, в отличие от этого прославленного персонажа Джон Барроумэн не должен ни в коем случае страдать за грехи других, каяться, моля прощение за свои поступки или содрогаться от того, что он не в силах изменить… как бы сильно он ни пытался. Страдания Джона оказываются выше понимания Гарета, вся эта боль, печаль перемешиваются друг с другом, превращаясь в убийственную смесь, пронзившую Гарета изнутри. И неожиданно он понимает, каким же идиотом выставляет себя перед Джоном?— отлынивает от разговора, норовит остаться наедине с собой при первой же возможности, придумывает всяческие оправдания, лишь бы оттянуть момент до этой злосчастной кофе—паузы, а меж тем позади Джона, на столешнице, стоят две дымящиеся кружки, от которых исходит дивный аромат, и живот Гарета тотчас же скручивает от голода. Но голод оказывается сущей ерундой по сравнению с тем, что происходит прямо здесь и сейчас, в эту самую секунду. И Гарета пронзает дикий стыд: от того, что он слишком близко к сердцу принял молчание Джона и напрямую не спросил, почему с момента их встречи на конвенции в Лондоне всё происходит шиворот—навыворот,?— глупый, глупый дурак, как будто бы года, проведенные с Джоном, не преподали ему урок, гласивший, что Джон никогда не заговорит о своих проблемах, пока кто-то хорошенько не встряхнет ему?— ну конечно же… этот альтруист, полагающий, будто бы должен нести в себе только Свет и радость, и ничего больше, когда всем уже давно известно, что нельзя копить в себе весь этот негатив… иначе начнешь рассыпаться на части. Что, собственно, сейчас с Джоном и происходит.И Гарет решает плюнуть на всё, сказанное самому себе раннее?— плюёт на то, что поклялся себе в том, чтобы как можно меньше подавать виду, что всё в порядке; на то, чтобы не показывать, как это тяжело?— прикасаться к нему всего на мгновение, но желать большего, гораздо большего; на то, что Джон ведёт себя так, словно бы перед ним кто-то другой, а не он, Гарет,?— а как иначе объяснишь эту чрезмерную любезность, гостеприимство, смех, все те темы, затрагивающие всё и в то же время не касающиеся главного?— их?.. Не последовало даже никаких вопросов… Конечно же, после этого в Гарете поселяется мысль, что он своей добродетельности только и ждёт, когда он поскорее сядет в машину и уедет!.. И даже приглашение на обед к соседке кажется только трюком, уловкой, мол, чтобы не обидеть её?— кто, скажите, в здравом уме откажется принимать двух знаменитостей у себя в квартире?.. Разумеется, он так и не сумел понять, был ли Джон серьёзен или же эта показная любезность… И вот он плачет. Стоит, рыдая как малое дитя, стыдливо прикрывая ладонью лицо, а капли меж тем падают на линолеум, образуя вокруг ног Джона маленькую лужицу… Гарет видит, что Джон при всём своём желании не может остановиться: это не просто горькие слёзы?— это слёзы отчаяния, те, что появляются у нас, когда сил не остаётся вовсе. Да, Гарет определенно плюёт на всё свое, такое же, как и у Джона, наигранное поведение, а также растаптывает ногой все свои страхи, все свои риски по тому, что произойдёт дальше, и делает шажок по направлению к нему. Однако Джон на это никак не реагирует, словно вообще не видит, словно его вообще здесь нет… Гарет с болью сглатывает и делает ещё несколько маленьких, осторожных шажков, как будто бы ступает по минному полю… И вот он уже, вопреки всем своим принципам, безмозглым убеждениям притягивает Джона к себе. А потом случается чудо. Джон медленно, очень медленно убирает свои руки от заплаканного, мокрого, покрасневшего лица и обвивает ими шею Гарета, и тесно, тесно прижимается к нему так, что Гарету становится трудно дышать?— от восхищения и парализующего его страха.—?Джон… —?заплетающимся языком проговаривает Гарет, ощущая сухость во рту. —?В чём дело?.. Что происходит?Джон сначала качает головой, делает шаг назад, пытается освободиться от объятий Гарета, но тот лишь крепче прижимает его к себе, впервые за долгое время чувствуя себя… по-настоящему счастливым. Эта молчаливая борьба длится считанные доли секунды, по итогам которой Гарет оказывает верх, и Джон, присмирев, сцепляет посильнее в замок пальцы на затылке Гарета и тихо, еле слышно говорит то, что окончательно выбивает из Гарета дух:—?Не уходи… не уезжай… не покидай меня, Газ… прошу… не оставляй меня в одиночестве… пожалуйста… я нуждаюсь в тебе… этой ночью… —?и сипло добавляет:?— Всегда…Гарет смотрит на него удивленно, точнее не на него, а на его растрепанную копну тёмных волос, потому что Джон прячет свою лицо ему в грудь, и Гарету и приятно и мерзко одновременно?— и не потому, что Джон уязвим, жалок, а потому, что он, Гарет и жалок, и уязвим одновременно. Осознание того, что он повинен в слезах Джона, убивает его… Каким же нужно быть бездушным уродом, чтобы заставить плакать того, кто всегда, при любых обстоятельствах, неважно, как тяжело миру, улыбается?.. Гарету бы провалиться на этом самом месте… Хочется просто исчезнуть, перестать существовать. Сгореть бы от стыда и никогда не возрождаться, подобно фениксу, из пепла вновь… А ведь он виноват, и стыд вновь раскаленным железом жжёт изнутри. Наверное, не стоило ему вообще приезжать сюда… Нет… Нет, нет, неправильная мысль?— приход в квартиру Джона кажется Гарету самой правильной сделанной им вещью за последние несколько лет. Но Гарету всё равно стыдно за себя, за своё поведение, за все те слова, что не были произнесены с момента их встречи в аэропорту… за всю ложь. Конечно же, ложь. Потому что, на самом деле, он уехал на все выходные из дома, а не только на один день. Забронировал номер в отеле не далеко от места, где проводили Comic Con и, разумеется, он взял с собой сумку, которую он оставил в багажнике своей машины. Он попросил одежду у Джона потому, что знал?— если скажет, что ему нужно спуститься за вещами, то, вероятнее всего, так бы и не смог вернуться. Так просто сбежать, поджав хвост, при виде даже самой маленькой щелочки… даже если не знаешь, что ждёт тебя впереди… Жена бы, безусловно, обрадовалась, хотя и поинтересовалась бы, почему Гарет вернулся раньше времени… а так… так, она не станет беспокоить его. У них договоренность?— не отвлекать Гарета от работы, если только он сам не позвонит… А звонить Гарету действительно не хочется. Не сейчас. Не сегодня… Не завтра. Потому что когда мир рушится, надо его спасать. И Гарет, потеряв дар речи, с раскаянием смотрит на Джона, ежесекундно содрогающегося под тяжелыми приступами рыдания, ещё ближе,?— куда, казалось бы! —?прижимает его к себе. И в этом безмолвном жесте, в этом прикосновении всё: и извинения, и любовь, и, несомненно, ответ на отчаянную мольбу Джона.?Нет, я не уйду. Я останусь. Останусь рядом с тобой. Только не плач, прошу, только не плач?.