Глава 7 В объятиях воспоминаний (1/1)

Теплота Бабьего Лета согревала оболочку, но не могла растопить лёд, поселившийся в моей душе. Убираясь в доме, я время от времени вспоминала некоторые моменты, которые я была вынуждена теперь нести вместе с собой. Каждый угол хранил в себе мои давно высохшие слёзы. Особенно тот, который был в прихожей, рядом с кухней, где я проводила по нескольку часов. В лучшем случае просто стояла, в худшем — коленями на гречке. Да-да, отец воспитательных мер не жалел. У кого-то возникнет вопрос: ?Погоди-погоди, что же ты такого делала, чтобы по нескольку часов стоять в углу?? — причины абсолютно разные, такие как: 1) недоварила суп; 2) не убрала на кухне до его прихода; 3) пропустила пылинку; 4) просто стою без дела; 5) спросила ?как дела на работе??, когда он не в духе; 6) просто бешу его своим присутствием. Да много причин, поставьте любой момент, который может разочаровать или разозлить человека, пускай даже незначительно. Пока совсем маленькая была, то тётка заступалась, не позволяла так со мной поступать, но потом заступаться стало некому и с тех пор мои коленки практически каждый день были красными. Иногда, когда отец был пьян и просто кричал на меня без причины, я молча и покорно шла на кухню, брала гречку, сыпала на пол в углу и самостоятельно становилась, потому что так как я уже наказана, то ко мне претензий быть уже не может. Вытирая этот угол, тряпка зачерпнула одно маленькое зёрнышко гречки из-под старой половицы. Взяв его кончиками пальцев, я нахмурилась и выбросила в открытое на проветривание окно. Ненавижу гречку. Кладовка. Больше чем кабинета отца с драконом, я боялась кладовки. Она всегда была тёмная, пыльная и очень пугающая. В семь лет думала, что если зайду туда, то заблужусь в темноте и никогда не найду выход. А ещё позже это стало единственным местом укрытия, в котором я могла себя чувствовать надёжно спрятанной. Протирая полки с банками из-под краски, я вспоминала как пряталась здесь, когда отец приходил домой ужасно пьяным и готовым продать меня цыганам за десять рублей. Да, в пьянстве он забывал обо всём, даже о том, что если он меня продаст, то не над кем будет издеваться. Иногда я даже жалела, что не вышла и не ушла с ними. А что, вышла бы замуж в тринадцать, нарожала бы кучу детей и золотила ручки прохожим. Конечно, это была ирония, но куда не глянь — у меня не было выбора, я вынуждена была жить с отцом. В осознании этого несправедливого факта, я яростно смахнула с полки записные книжки, бросила тряпку в угол, закрыла лицо руками и скатилась по стене. Сознание рвётся на куски и каждый из них вмещает в себе головокружительный ужас, который я переживала каждый день. Вот ссора. А здесь крик. Там удар. А тут слёзы. Снова ссора. И так по кругу. Из тела рвётся солёная жидкость, губы высыхают и синие метки на теле болят с новой силой. Я помню один день. Мне четырнадцать, я одна готовила на кухне. Был Новый год, дом был полон гостей. Но меня даже не пустили за общий стол, потому что я ещё не завершила работу. Глаза услала пелена слёз, и я видела только свои дрожащие руки, в одной из которых был нож. И когда в гостиной все уже чокались бокалами под бой курантов, я сидела в кладовке, прижимая к себе истекавшую кровью кисть левой руки. Я сама это сделала. Я просто сделала резкий рывок холодным лезвием по своему запястью. Просто сквозь слёзы смотрела на свою детскую куклу, лежащую в коробке в противоположном углу кладовки и понимала, что просто хочу сдохнуть. Как же отец тогда был зол... Он снова кричал, но даже не из-за того, что я себя порезала, а потому что испачкала кровью свою рубашку. Это и была главная причина. Всё, после этого я ещё четыре часа, до шести утра, стояла на гречке, пока все остальные веселились и наблюдали за фейерверком. Всем было всё равно, никто не обращал на мою тень в углу внимания, ни одна собака не вступились за меня, ни одна не сказала, что это ненормально, когда ребёнок себя режет. Никто. А потом ещё за слёзы, то бишь слабость, запирал на день в кладовке. Что уж говорить о хотя бы каком-нибудь новогоднем подарке? Ясен пень ничего мне никто не дарил. А зачем? На Новый год — самый обычный день, который мы будем бурно праздновать, дарить что-нибудь друг другу, но Эстонии, конечно, ничего не подарим. Не заслужила, потому что плохо вела себя целый год.Ближе к пятнадцати годам я поняла, что да, мой отец даёт мне большинство вещей. Да, на мой и свой день рождения он был исключительно благосклонен. Иногда что-то на него находило непонятное и он без причины мог подарить мне новую книгу или привезти мягкого мишку из столицы. Он давал, в своих ограничениях и правилах, пытаясь не избаловать, держать в дисциплинированной хватке. И на этом мои мысли и обиды были бы на нуле, но... Меня всегда обижал тот факт, что он не позволял делать мне что-то для него. Отец никогда не желал что-либо принимать. Я, как добродушный ребёнок, часто рисовала рисунки с ним. Но ему всё не нравилось и он беспощадно указывал на ошибки в них, превращая их из искреннего желания выразить свою любовь и благодарность в уроки того, что даже от сердца его дочь делает вещи не такими совершенными и идеальными. А уборка и готовка воспринимались ничем иным как обязанностями. Он всегда был где-то далеко. Холодный, отстранённый, грозный, постоянно недовольный, но единственный. И чтобы хоть как-то восполнять недостаток родительского тепла, я шла на кражи. Часто из его гардероба пропадали футболки. Ругал, ставил на гречку, наказывал, использовал все способы воспитания, но так и не смог после всех случаев понять, почему я это делаю. А, может, и понял, но просто хотел придушить это, закрыть глаза, найти другую причину. Помнится, хотелось мне задобрить отца, поднять ему настроение после тяжёлого для его карьеры года. Переводили на управление, ещё и северной частью страны. Моя детская наивность решила позаботиться о том, чтобы было ему тепло. Собрала сбережения, которые ещё тётка покойная дала на будущее, купила шарф для шеи, так как часто одолевал его кашель, и жалобы на покалывание в горле повторялись изо дня в день. И что же? Обрадовался он? — нет. Поблагодарил хотя бы? — нет. Оценил ли искреннее беспокойство? — ха! Ещё чего! Приказал больше ?не дарить ему никаких тряпок и идти читать книги?. Не знаю, что стало с моим подарком дальше, да и знать не хочу, очевидно же, что ничего от дочери принимать он не хотел. И плакала я тогда в этой же кладовке, в этом же углу, роняя солёные капли на половицы, тихо вздрагивая и шепча одно: ?Как лучше... Я хотела как лучше...? Ненавижу кладовку. Ещё один день, довольно забавный был. Отец приезжает со службы, в мой день рождения, зимой. Праздничный стол накрыт, гости сидят на своих местах. Вроде бы всё спокойно, обычные дежурные разговоры, подумать до конца я не успела, что это самый лучший семейный праздник за все года, как раздался голос матери Казаха: — Эстония красавица какая подросла, небось, куча женихов под окном серенады поёт, — нескрываемый сарказм прочувствовал каждый присутствующий и подхватил волну. — Да, небось завораживаются твоими серыми, как грозовые тучи, глазами, — сказал дядя, сидящий по правую руку от меня. — На руках наверняка уже носят, как пушинку, — добавила дальняя тётка, что сидела напротив меня. — Конечно, умница-красавица, а как что-то полезное сделать так не может, — грубо вклинился отец, донося до рта первую чарку.— Да ты что? Неужто всё так плохо? — косо посматривала на меня мать Казаха.— С ней иначе быть не может. Думает, что красиво существовать достаточно, — обидно обидно, обидно...— Н-да уж... А вот моя Казах... — и полились красочные эпитеты из уст тётки, восхваляя дочь чуть ли не посланником Божим в усладу глаз нашей семьи и рода всего.Тошнит. От этого лицемерия просто тошнит. Знала бы её мать, как её же дочь умело прятала сигареты, как по ночам ходила в разного рода сомнительные заведения, не пережив ещё и шестнадцати лет. Откуда знаю? Хах, при мне не страшно было разговаривать по телефону, я ведь такая маленькая, глупая, непонятливая. Мне пригрози кулачком, я хвост подожму и рот за семью замками держать буду. Они были правы. Что мне, запуганной и незнавшей жизни адекватной, было предпринять? Ничего, конечно, абсолютно ничего.Ненавижу свою семью.— Сколько можно быть такой бездарной?! — плечи вздрогнули от резкого удара тетради о стол, — В глаза мне смотри! — сцепив зубы говорил отец. Я, дрожа мокрыми от слёз ресницами подняла на него испуганный взгляд. Дыхание участилось, юбка уже была изрядно перемята моими пальцами. Первая двойка за шесть лет учёбы. Мне было страшно. Он был неимоверно зол. Полупустая бутылка водки явно развязала язык. — Что так затряслась, мелочь?! — поджав коленки друг к другу, я пыталась унять дрожь в подбородке. Его рука схватила меня за косу, до боли натягивая её на кулак. Боль заставила выгнуть голову выше, а ладошки вцепиться в его жилистую руку. — Позорить меня вздумала? Бедная-несчастная, ещё и тупая. Да я ж тебя прирезать могу, как визжащую свинку, и проблем у меня не будет. Понимаешь? А я тебя терплю, кормлю, одеваю, воспитываю, трачу на тебя своё время! — его голос звенел словно рычание. — Папа... не надо, пожалуйста... — страх ударил в кровь невероятной паникой. — "Папа"? Какой к черту "папа"?! — толчок. Неудачное падение. Голова задела угол тумбы. Опомниться от удара я не успела, как он потащил меня в коридор. В глазах заплясали чёрные мухи. Коснувшись рукой ушибленного места, мои пальцы скользнули по вязко-мокрой крови. Посмотрев на кровавую руку, я чуть не потеряла сознание. Бросив меня у стены, отец ушёл на кухню, громко ругаясь. Сквозь лёгкую дымку я услышала характерный шорох. Гречка. Чёртова гречка. Грубо толкнув меня, он проследил, чтобы я стала ровно и не приседала. Опёршись о стену ладонями и лбом, я пыталась нормально сообразить хоть что-то, потому что чувствовала себя на краю сознания. Удар по руке был таким же резким и неожиданным. — Испачкала стену, дура! — ну да, ладонь была в крови, неважно ведь, что у меня с виска кровь идёт, — Будешь стоять здесь до утра! Ты у меня на виду, только попробуй сесть! — рявкнул он и ушёл в свой кабинет, не закрывая двери, чтобы видеть меня. Из глаз шли слёзы, висок неприятно пульсировал, колени будто иголки пронзали. Сердце заболело. Собрав картинку в кучу, я вдруг испытала ярость. Губы побелели от напряжения, костяшки так же. Я его ненавижу. Я ненавижу эту мразь. Я хочу его убить, перерезать глотку, убрать эту проблему, просто сделать так, чтобы он замолчал навсегда. Чтобы больше никогда не поднимал на меня руку. Чтобы больше не говорил о том, какая я ужасная. Он чудовище. Чудовищ в книгах убивают. Не дают им жить. Почему же ты ещё жив? Почему ещё издеваешься надо мной? Не можешь просто сдохнуть?! Сдохни! Сдохни! Сдохни! Сдохни!! Сдохни!!! СдОхнИ!!! СДОХНИ!!! СДОХНИ!!! Пальцы, что опирались о стену, сжались, сдирая ногтями кусочки обоев.Я посмотрела на свои руки. Бледные ладони, с выступами вен на некоторых пальцах. Коснулась коленок, в которых до сих пор отзывалась боль тех дней. Как я только умудрялась терпеть такое? У меня ведь были рассуждения, меня постигала ярость настоящей меня, но я так старательно подавляла это и продолжала жить в этом ужасе, что просто не укладывалось в голове, почему я просто не пожаловалась опеке? Я вся ходила в синяках, но никому не было дела. Безразличие — отвратительная черта.***Ловко лавируя среди моря людей, я всё пыталась выйти на перон. Тётка с Казахстаном, забыв обо мне, уже протиснулись и ждали прибытия. Я всё же пробилась, задев одну из ворчливых старушек плечом, и стала рядом. Казах, косо посмотрев на меня, фыркнула себе под нос, видимо, разочарованная тем, что толпе не удалось меня задавить к чертям. Перетопчется, стерва.Поезд быстро приближался, заставляя окружающих людей в нетерпении ожидать его остановки. И пока все думали об этом, я наоборот, надеялась, что он просто сойдёт с рельс. Но вот он колыхнул ветер, который попутно хотел махнуть моим шарфом, и медленно остановился. Из вагонов начали выходить люди. Я всё надеялась, что он не выйдет, что он просто уснул, его не заметила проводница и он уедет в тибетские горы. Но нет, прищурившись, я с неприкрытым хладнокровием наблюдала за тем, как высокий мужчина в тёплой шапке вышел из вагона и начал искать взглядом свою семью.Тётка радостно начала махать, привлекая его внимание. Казах последовала её примеру. Я же осталась безразлично стоять, ожидая его подхода. Вот он заметил нас и подошёл сквозь всю толпу. Конечно, эти две горячо его приветствовали самыми лучшими словами, не стесняясь проявлять своих лицемерных эмоций, что сам отец очень осуждал, но сам же был и не против. Двойные стандарты. Наконец оторвавшись от этих двух мадмуазелей, он обратил своё внимание на меня. Его взгляд сразу упал мои распущенные волосы, что короткими прядями дотягивали чуть ниже плеча. По его глазам сразу стало ясно, что снова мне нужно будет становиться на гречку. Но чёрта с два, больше никогда не стану при нём на колени. Он подошёл и протянул руку к одной из прядей. Я моментально сделала шаг назад. Я знала, что он хотел сделать: взять, покрутить, а затем дёрнуть к себе. Не позволю сделать мне больно. Он удивился от этого жеста и даже поднял брови.— Эстония, это что такое?— Мне тоже нравится, — мой чёткий и уверенный голос, полный спокойствия, как и взгляд, заставил его удивиться ещё больше, но не хотелось проводить громкий разговор при куче людей. — Пойдём быстрее, а то недосоленный суп остынет, — развернулась и направилась к выходу.— Каким тоном ты с отцом разговариваешь? — он поспешно пошёл за мной, уже и забыв о двух верных собачёнках.— Как обычно, — специально обойдя небольшой столб за шаг до столкновения, я с мельком проступившей садистской улыбкой услышала звонкий ?бум?.— Агрх... — схватился за лоб, так хотел меня догнать, что ничего кроме цели не видел.На каблуках балеток я вынужденно развернулась, не спеша ему помогать. Да и не собиралась. Казашки тут же подбежали оглаживать и зализывать его раны. Он же со злостью прожигал меня взглядом, в котором так же читалась и растерянность. Неужели я настолько поменялась в поведении? Грубо одёрнув плечо от руки тёти, он зло на неё зыркнул, заставив попятиться, а затем продолжил свой путь за мной. Выйдя с вокзала на светлую улицу, к нам тут же подбежала толпа родственников, которая со всеми почестями принимала отца в свои лицемерные объятия. Я же осталась в стороне. Меня никогда не обнимали. Если и обнимали, то для того, чтобы хрустнуть что-нибудь. Ко мне подошла улыбчивая тётка, она была с юга, узбечка.— Эстония, девочка моя ненаглядная! — её большие натруженные руки сразу заключили меня в удушающее объятие. Я же, не медля, обняла её в ответ со всей своей силы, которую раньше просто не применяла. Звонкий хруст в её спине заставил меня опять садистски улыбнуться. Её удивлённое ?А?!? привлекло внимание остальных. — Что ж вы, тётушка, хватку потеряли? — издевательским тоном я пыталась скрыть улыбку, что так и лезла на лицо.— Вот это девочка выросла, Союз... — она, кряхтя, разочарованная тем, что не удалось в этот раз на мне отыграться, отошла в сторону, держась за больную спину.— Дети-дети, так быстро выросли! Здравствуй, тучка, — дядя-грузин, проводив тётку насмешливым взглядом, подошёл ко мне, уже готовый показать, как нужно меряться силой.Протянул свою, натруженную годами работы в магазине вина, руку. Я протянула в ответ, давая маленькую белую ладошку. Он грубо схватил меня, уже готовый сломать племяннице кости, но не тут-то было. Мир вокруг снова потемнел, никаких эмоций, только сила. Сцепив зубы за спокойным выражением лица, я сжала его руку так, как никогда не посмела бы. Но сжала, сжимала всё сильнее, упиваясь его быстро меняющимся лицом. Я прекрасно понимала, что против его мужской руки я даже при всей своей воле не смогла бы его победить, поэтому использовала приём неожиданности. Сжала первая, не позволив его мышцам натянуться. Только безвольно болтаться в немом желании отпущения. И, Боже... Как же меня радовали эти удивлённые лица, я теперь не такая беспомощная, не такая жалкая, оказывается. Я могу дать сдачи. И это снова выбило на моём лице улыбку, что выглядела доброй, но на самом деле я просто сказала у себя в голове: ?Прошло только пять минут встречи, успеете ещё офигеть, мои хорошие.?— Эх, дядюшка, тоже силёнок маловато? Стареете, мой хороший, стареете... — я наконец отпустила его руку, которую он секундой позже уже во всю растирал.И когда он отошёл от меня, все остальные просто уставились на, будто подменённую, меня. Никто рисковать не хотел. — А, Эст, девочка моя, ты постриглась что-ли? — подошла ко мне другая тётка, что туркменка.— Да.— А батенька одобрил такую процедуру? — она косо зыркнула на отца.— Не знаю и знать не хочу, — я спокойно дёрнула плечами, не меняя умиротворения в голосе, на секунду задержала свой взгляд в глазах отца. О, какой гнев в них пылал... Кажется, на его лице снова можно жарить яичницу, как тогда, двенадцать лет назад. Но я проигнорировала это. Развернулась и подошла к машине.— Так и будете стоять? Еда остынет, я заново готовить не собираюсь.По их покорёженным рожам было понятно, что за характеристика вертится у них на языке: ?сучка?. В тишине их молчаливого ответа я села на сиденье и ждала, пока остальные отойдут от шока и наконец соизволят ехать к нам.***Тётки придирчевее осматривали каждый угол. Пытались найти повод меня оскорбить, задеть, унизить. Видно было по их злым глазам, что хотелось мне насолить. Ага, щас. В конце концов, пронюхав каждый угол и не найдя никакой лишней пылинки, махнув недовольными носами, они ушли на кухню, готовить ?съедобную еду?. Ну, а я осталась в гостиной, серверуя стол. В помощницы, по традиции, впрегли младшую казашку. Не то чтобы она была особо полезная, но надо ведь создать видимость "хозяюшки". Хотя Казахстан даже понять не может, с какой стороны у тарелки нужно класть вилку, что там о более сложных вещах спрашивать? — Нет, с другой стороны, — поймать её за тем, что она снова неправильно положила вилку, было несложно. — Не указывай мне, мелочь. Скажу, что ты положила неправильно, — вот на эту наглость она зря пошла. — А я скажу, что тебя стоило бы отвести к гинекологу на осмотр, пока не поздно, — она вскинула на меня удивлённый взгляд, но я со спокойствием положила вилку с правой стороны тарелки. — На что намекать вздумала? — Намёк на то и намёк, чтобы не говорить прямолинейно, а подтолкнуть человека к раздумиям, — бросив на неё хищный взгляд из-под чёрных ресниц, я добавила: — Если, конечно, ему есть чем думать. Её это явно ввело в ступор. Видимо, такой разговорчивости от меня в свою сторону она не ожидала. Хах, семейная черта, которая, к счастью, мне не передалась: все Советы становятся очень красными, когда злятся. Спасибо матушке, которая вытеснила этот порочный ген из моего ДНК. — Переговариваться со мной решила, мелкая? — раскладывая вилки со своей стороны, она двинулась ко мне, включая режим "стервы".— Твои уши уже так выжжены покладистыми и слощавыми диалогами, что не способны воспринимать более глубокосмысленные? Мне тебя жаль, — ох, как она злилась, как она злилась!— Да я же тебя сейчас размажу... — она гневно схватила меня за руку.Я резко махнула рукой, задевая её плечо. Она отступила. Удивлённо глядя на меня.— Не выделывайся, — необычно твёрдым тоном приказала я ей.В комнату вошли тётки, хваля друг друга за прекрасную работу. Опять-таки лицемерие. Между ними постоянно были скрытые споры, кто же лучшая хозяйка. Даже сейчас, когда отвернулись друг от друга, улыбки исчезли с их лиц, сменившись презрением. Раньше меня это расстраивало, но сейчас не трогает. Гниль всегда остаётся гнилью.Сев на своё традиционное место, чтобы быть на виду у всех, я, по привычке, бросила короткий взгляд на место слева, где в детстве сидела любимая тётя, мама Украины. Кончиком пальца поправила вилку, которую криво положила казашка. На это место теперь из года в год плюхается дядя-грузин. Началась трапеза. Дежурные разговоры. Отец рассказывал о своей работе на севере, тётки беспокоились за его здоровье, дядя расспрашивал об охоте, на противоположной стороне сидела казашка, с умным видом рассказывая о своих успехах. Ну а я сидела отстранённо от всех, пытаясь не обращать внимания ни на что, кроме салата. — Эстония, а у тебя как с учёбой дела? — решила сравнить нас мать Казахстана.— Замечательно, — безразлично бросила я, не удостоив их взглядом.— Да? Союз, это правда?— Мне по чём знать? Эст, принеси дневник, — я, закатив глаза, встала из-за стола и вышла из комнаты.Подав отцу дневник, я села обратно на место.— Всё не так ужасно, как я думал, — он отдал его старшей казашке.— Как-то оценок маловато, пропускала что-ли? — сунула свой нос младшая.— Пропускала, — честно ответила.— Что? — рявкнул отец.— Что слышал, — продолжая жевать салат ответила я.— Ты как с отцом разговариваешь? Совсем страх потеряла?— Странно, Эст, странно... Я со своей мамой не позволяла бы себе так разговаривать, — начала выбешивать казашка.— Моя девочка хорошо ко мне относится, всё спокойно рассказывает, — с довольной улыбкой она погладила дочь по голове.— Да? — я резко встала, пронизывая их злостным взглядом. — Прям держит в курсе всех планов? — я достала телефон.— Конечно, она у нас поступать будет. И поступит. А вот ты... Даже не знаю, с такой манерой общения вряд-ли где-то отучишься...— Хах, сомневаюсь. Знаете, что у неё на самом деле за "планы"? — я нашла запись.В комнате раздался чёткий, узнаваемый всеми голос "нашей гордости":?— Залёт.?Всё замолкли и с огромными глазами начали слушать.?— Куда он денется? Не бросит ведь несовершеннолетнюю с ребёнком? — Я тебя умоляю, если решит так сделать, то тогда вытяну из него всё до копейки.?Казахстан уже поняла, что это за диалог и попыталась встать, но мать крепко сжала её руку, продолжая слушать.?— Ахах, а что мама? ?Каза, как ты могла так поступить?! Это ведь такой позор!? — как скажу, что от богача — мигом замолкнет.? Старшая казашка смотрела на меня с огромными глазами, а младшая судорожно бегала взглядом по комнате.?— Мне нужно обеспечение, если ты не догадась.?Все остальные начали коситься в её сторону неверящими взглядами.?— Не читай мне морали. Я живу для себя. Большинство рождённых детей — всего лишь случайность. И если такая "случайность" принесёт в мою жизнь роскошь, то я готова столкнуться с ней.?Я упивалась её молящим взглядом, наблюдала за тем, как сильнее в ужасе сжимается рука её матери, которую в эту секунду покрывает позор.?— Он от меня так просто не избавится, аха-ха.— Уверена? — Абсолютно.?Запись остановилась. Наступила тишина.— Вижу, о таких планах вы не знали, — наклонив голову на бок, нарушила эту минуту осознания я. — Мозговитая у вас дочь, надёжными планами обладает. И хорошие ценности имеет. Не так ли? — Кхм... я не ожидал такого... — подал голос отец, — от вас обоих.— Опять что-то не нравится, дорогой отец? — Не нравится. Ты не имела права обсуждать это при всех, — он, нахмурив густые полуседые брови, встал из-за стола.— Да ты что?! — я не выдержала. — Меня почему-то обсуждать при всех право имеют!— Не сравнивай себя с ней!— А ты тогда почему разрешаешь другим это делать, а?! — так громко и в открытую пренебрежительно я говорила впервые. — Почему я не могу высказаться по поводу этого отребья?! — Замолчи! — А я не буду! Я требую справедливости! Меня достало это всё! — меня попытался грубо усадить на место грузин, но я дёрнула рукой, не позволив ему это сделать.Отец, уже переполнен привычного гнева, подошёл ко мне. Я схватила со стола большой нож. Ох, сколько всего видел и пережил этот нож. Наставив его на отца, я впилась в него таким взглядом, которым не смотрела на него никогда. В его глазах мелькнуло лезвие. Он испугался!— Нельзя то, нельзя это... а другим можно... можно только со мной! Только со мной можно так поступать! А остальные святоши! У чёрта на коленках сидели эти святоши! — руки начали мелко дрожать от нахлынувшей адреналином крови.— Я не понимаю, что случилось?! — "Что случилось"?! "ЧТО СЛУЧИЛОСЬ"?! — меня уже было не остановить, эта фраза меня окончательно вывела, — Почему ты раньше не спросил?! Почему я должна таким способом тебе об этом рассказывать?! Не понимает он! — отец пятился, а я наступала, не выпуская из дрожащей яростью руки нож, — Да меня дважды чуть не изнасиловали, меня чуть не задушила отбитая на голову сучка, подобная Казаху! Меня публично пытались унизить, а я была одна! Тебе было плевать! И только сейчас тебе вдруг стало интересно?! Какой замечательный отец! — голос срывался на крик.Все остальные застыли и наблюдали, не в силах и слова сказать.— И нет, не мама Украины виновата в том, что я сейчас наставляю на родного отца нож! А знаешь, кто виноват?! — я всё продолжала его теснить, прижимая к стене, — Тот садист, урод и тиран, который вырастил меня! Ты! Это ты! Ты во всём виноват!!! — рука тряслась от злости, безумие наполнило мои глаза, заставляя пугать его так, как никогда.В конце концов, припёрла его к стене, позволив кончику ножа охладить его шею. Я видела в его глазах испуг, страх, растерянность. Этот мужчина, муж, отец, ветеран войны, государственный служащий страны боялся меня. Потому что не ожидал, потому что думал, что я достаточно запугана. — Что так ручонки застряслись?! Страшно?! Да?! — было так всё равно, как это выглядит со стороны, просто хотелось излить всё накопившееся за все годы, — А мне, думаешь, не было страшно, когда на меня ружьё наставляли?! Не было страшно, когда ударяли головой о стол?! НЕ БЫЛО СТРАШНО, КОГДА РОДНОЙ ОТЕЦ ЖЕЛАЛ МНЕ СМЕРТИ?! НЕ БЫЛО?! — голос снова сорвался на крик, я махнула ножом и ударила им в стену, рядом с его шеей. Спрятав свой полный яростной дикости взгляд за чёрными волосами, я пыталась отдышаться, но всё так же держала на прицеле его глаза. — Видишь, кого ты вырастил? Это всё, на что ты был способен. Знаю, это не то, чего ты хотел добиться, дорогой отец. Но ты это сделал. Ты самый ужасный человек, которого я знаю... — меня взял истерический смешок, — Оставить ребёнка только ради того, чтобы вымещать на нём всё разочарование собственных неудач. Какой хороший выход, посмотрите на него, — он на секунду отвёл взгляд в сторону, пытаясь найти поддержку в остальных, застывших в ужасе родственниках. — Нет! В глаза! В глаза смотри! Смотри в глаза каждой минуте своего гнева! Своего "воспитания"! Смотри! Любуйся результатом! — я вынула нож из стены и отошла, не отпуская его взгляда, — Не нравится?! Да?! Какая я ужасная дочь! Да! Я ужасная дочь! Потому что меня растил такой отец! Ты чем вообще думал, когда совал свой член в мою мать?!Я замахнулась и бросила нож в сторону стены с самой неистовой силой. Он, пролетев в паре сантиметров от застывшей в ужасе казашки, попал в стекло настенной фотографии, проткнув её насквозь и застряв в стене. Лезвие ударило прямо в изображение отца, от которого и пошли трещины к краям рамки. Вновь встретившись с его взглядом я крикнула, уже из последних сил: — Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!Кровь бежала по венам разгорячённой лавой. Дыхание было сбито напрочь. Злость сгибала и разгибала пальцы, пока не сформировала их в кулаки. Развернувшись, я побежала. Из этого дома, из этого кошмара, подальше от этого праздника лицемерия, от этой семьи, где я — чужая. Где я всегда была чужой, где мне никогда не было места. И после этого — не будет. Но всё равно! Всё равно! Всё равно!***Адреналин начал покидать кровь, я уже шла по незнакомой улице, одна. На смену ярости пришла печаль. И как только на макушку упала капля дождя, я не выдержала. Бабино лето ушло, а вместе с ним и остатки всего хорошего. Слеза за слезой покидали мои глаза. И пока незнакомая улочка вывела меня к обрыву у моря, я уже дрожала от ужаса осознания всего произошедшего. Тяжело сев на лавочку, я закрыла лицо руками и окончательно дала волю чувствам. Почему я? Почему я родилась здесь? Почему у меня такой отец? Надеюсь, я была невероятно счастлива в своей прошлой, грешной, жизни, потому что то, что я переживаю сейчас ничто иное, как наказание свыше. Вся боль, которую я держала, сейчас выходила со слезами. Так я не плакала ещё никогда. Ни одна прошлая ночь, ни один из случаев покушения на меня не сравнится с тем, что я чувствовала сейчас. Полное опустошение. Когда на меня нападали, когда меня укрывало чувство полной беспомощности, во мне было хотя бы что-то, была печаль, была злость, было понимание, что завтрашний день будет другим. Сейчас нет, нет и ещё раз нет. Я выместила всю свою обиду, всю свою злость, выплакала всю печаль, истлила последнюю волю к завтрашнему дню, в котором уже не будет никаких эмоций. Подняв голову вверх, к небу, с которого летели яростные капли, безжалостно бьющие моё тело, я будто растеряла все свои мысли. Ничего не было. Не было сил на проклятия и негодования. Опустила взгляд на обрыв. И прозвучала единственная в этой звенящей пустоте мысль: ?Game over.?На трясущихся от дождевого холода ногах, я подошла к обрыву. Глянула вниз. Голова кружится. Очень высоко. Очень опасно. Но ведь это будет логичным завершением всего? Ведь так? Никому не придётся меня спасать, никто не будет отягощаться моим нытьём, не будет меня жалеть, никто не будет вспоминать об этой странной девочке, которая просто хотела быть главной актрисой. Я проиграла, я не стану главной героиней этой истории, я всё ещё жалкая актриса второго плана, которая стоит за всеми. Которая играет с главными героями только чтобы раскрывать их. Чтобы они показывали свои главные качества, которые хочет видеть сценарист. Он захотел, чтобы Швеция был подонком — он сделал его подонком, показав это на мне. Он захотел, чтобы Турция была ревнивой стервой-собственницей — он сделал её такой, используя меня. Он захотел, чтобы историк был тварью — он сделал его тварью. Он захотел, чтобы Финляндия был самым желанным и прекрасным человеком в этой истории — он сделал его таким, используя меня! Меня! Представив меня как самого безвольного и жалкого персонажа, используя которого можно показать других главных героев! Но не меня! Я позади! Всегда позади! Жалкая! Жалкая! Жалкая!Нога уже поднялась, чтобы сделать этот шаг. Но вдруг... Я посмотрела вверх. — Неужели я так должна закончить свой дебют, Господин Сценарист?.. — небо не отвечало, продолжая давать мне пощёчины тяжёлыми каплями дождя.Опустила взгляд вниз. Отпрянула. Заново переполнила злость. Вот так Он решил меня убрать? Вот так просто, потому что достаточно причин? Потому что персонажу с моей историей положено? Потому что меня больше негде использовать? Стала вот такой бесполезной? Вот так безжалостно от меня избавиться? И посмотрела вокруг: трагическая обстановка. Бери и прыгай. Красиво умру, как положено.Подняв взгляд обратно, смотря на такие же серые, как и мои глаза, тучи, я зло прошептала: — Да пошёл ты...Развернулась и ушла. К чёрту сценарий. Моя роль на этом не закончится! Я буду играть дальше, буду продолжать, на зло Сценаристу! На зло всем актёрам! Я ещё подожгу эту сцену, я ещё выверну это в свою пользу! Потому что я не умру до тех пор я пока не стану востребованной актрисой первого плана! К чёрту автора этой глупой истории!***Ночь уже опустилась на город, а дождь всё шёл, холод пробирал до костей. Домой возвращаться я не хотела, да и не собиралась. Всё сознание и тело желало оказаться наконец в спокойствии и безопасности. И есть только один человек, рядом с которым меня постигают эти чувства. Я остановилась на секунду. А разве он пустит? Разве не останется просто наблюдать за моей находчивостью? Но иного варианта у меня не было. Как бы то ни было, надо попытаться. Собрав всю силу воли и засунув гордость кое-куда поглубже, я нажала на кнопку звонка, надеясь, что он работает. Хотя что может не работать в квартире главного героя? Дверь распахнулась. Передо мной показался хозяин. Несмотря на домашний вид, Фин, как обычно, не терял своего очарования. Особенно рядом со мной, которая на его фоне, похожего на высотку, на вершину которой прилёг отдохнуть снег, была похожа на стандартную мокрую мышь. Подняв одну бровь он задал немой вопрос.— Мне некуда идти, — стыдливо опустив глаза, растеряв всю уверенность и смелость в голосе, необычно тихо ответила я.— Назови самую весомую причину из-за которой я не хлопну дверью перед твоим носом, — коротко лизнув нижнюю губу, сказал он.— Отплачу душещипательной историей, — ответила я, предварительно окинув взглядом свой внешний вид.Он ещё раз осмотрел меня, лизнул верхнюю пересохшую губу и отступил в сторону, позволяя пройти. Одним широким шагом я оказалась за порогом, неловко проходя немного дальше. Пока он закрывал дверь, я сняла обувь и осталась стоять у чёрного деревянного комода. Фин неспеша провёл меня к гостиной. Мои уставшие от бега ступни хотели оказаться на очевидно мягком ковре, но внутренний предел наглости всё же решил не злоупотреблять добротой финна. Он открыл ноутбук, что стоял на кофейном столике, затем, не оборачиваясь, сказал: — Ванная прямо и налево. Там три полотенца. Я пользуюсь чёрным, так что остальные в твоём распоряжении, — я нелепо кивнула, хотя он и не видел.Проследовав его инструкциям, я заглянула в зеркало белоснежной ванны. Жалкий вид, жалкий взгляд, жалкий человек — это я, Эстония Советская. И Финляндия Скандинавский не пожалел меня пустить в свой дом. Я реально думала, что он откажет. Но, видимо, любопытство в нём победило. Мне же лучше. Сняв с себя всю мокрую одежду, я ещё несколько секунд постояла в какой-то прострации. Как я ему это всё расскажу? Я ещё сама не поняла, как буду об этом рассказывать. Но на улице спать не хотелось, домой возвращаться тем более. Пыталась смыть с себя весь этот ужас, всю эту липкую осеннюю воду со своего тела, которая въелась в кожу вместе с остальными ужасными событиями. Мерзко, мерзко, мерзко... Мерзко от самой себя. Нет, я ни капли не жалею о том, что сказала, но мне мерзко от того, что это пришлось пережить, что это осталось в моей коже и моих лёгких. Мерзко. Взяв с полки белое полотенце, я случайно коснулась чёрного. Осторожно взяв его, прочувствовав мягкие ворсинки, я всё же потянула носом запах. Лёгкий запах фиалок раззадорил обоняние, заставив невольно задрожать кончики пальцев. Не могут так пахнуть обычные люди, не могут. Но он может. Завораживает этим, очень. Это очевидный подарок свыше, не всем дарован такой естественный завлекающий аромат. Но холод плитки продолжал обжигать тело, поэтому пришлось вернуть полотенце на место, взяв белое. Чувство отвращения уходило тяжело, казалось, что удалось смыть не более пяти процентов этого ужаса с себя. Поняв, что одеться мне не во что, я завернулась в полотенце, которое еле как дотягивало до середины бедра. Выжала мокрую одежду и осторожно вышла из ванной, инстинктивно стараясь не шуметь. Идя в чужой квартире по коридору, укрытая одним коротким полотенцем, я почувствовала такой стыд... Да, в квартире практически незнакомого парня, почти голая, беззащитная. Ну, иного, более благоприятного выбора, у меня всё равно не было. Но тем не менее стало стыдно за своё положение. Как умудрилась к такому скатиться?..Остановившись у порога гостиной, я потопталась у порога, не решаясь зайти. Он, видимо, почувствовал спиной моё присутствие и обернулся.— Проходи, — я мягкими и бесшумным шагами прошла вглубь комнаты. — Я ведь уже видел тебя голой.— Расслабил конечно, — меня прошибло раздражение, уступая место стыду. — Предлагаешь так и ходить? — я раскинула руки в стороны, намекая ему на желание одеться во что-нибудь, пуская даже из его гардероба.— Ходи, здесь тепло, не замёрзнешь, — чистой воды издёвка, которая звучит предельно серьёзно, не являясь таковой, но одежду он явно не спешил мне давать.На зло. Вот назло хотелось что-нибудь сделать. Да, он хозяин положения, но должна ли я из-за этого загоняться в угол? Одна часть кричала, что и так благодарна за всё, ничего более не надо. Но вторая хотела вытворить что-то, о чём я бы пожалела. Сжимая ладони, то разжимая, я всё решалась. Первая сторона победила, я выдохнула и поражённо опустилась на диван рядом с ним. — Я правильно поступила? — сам дьявол дёрнул за язык.После этого он прекрасно понял, что я имела ввиду. Правильно ли я поступила, что не сбросила это полотенце к чёрту и осталась в чём мать родила? Он покосил на меня прищуренный взгляд насыщенно-голубых глаз, в которых отражался белый свет ноутбука. — Может быть. Сделав выбор, уже не узнаешь, что было бы, — а вот это было слишком загадочно.— На понт не возьмёшь, — так же прищурившись, я сильнее зажала полотенце ладонью, подняв плечо.— Я и не пытался, — его взгляд опять был прикован к экрану. Подняв взгляд на, в основном, пустующие полки, я увидела небольшой чёрный католический крест, прибитый к стене над другим диваном. Затем вернула взгляд на финна, на чьём ухе красовался такой же. Смотря на него, я вдруг представила, каким бы он был загадочным и мудрым священником в каком-нибудь женском монастыре в другом конце страны. Что ж, будь он в их покровителях, я бы стала монашкой. Самой грешной монашкой на всём белом свете. — Я согрешила, Святой отец, — начала я вдруг, заставив посмотреть на себя.Он закрыл и отставил ноутбук на стол, лишив нас последнего надёжного источника света, позволяя только лунному свету проникать через окна, умостился поудобнее на диване, будучи готовым к рассказу:— Слушаю тебя, дочь моя.— Дело в том, что правит мной гнев, — наигранно-смущённо, я отвела взгляд в сторону.— В чём это выразилось? — обняв диваную подушку, спросил он глубоким голосом.— Неведомо как, стала я нелюбима в своей семье. Обращалась к терпению и смирению каждый день, дарованный Им, но на этот раз не сдержалась я, — посмотрела в окно на крошечный полумесяц.— Что же ты сделала? — Злость во мне вскипела, я сказала всё, что накопилось, не поддалось забытию и смирению даже спустя столько лет. Выражая свой гнев, с моих уст летели слова, которые не должны были касаться губ прилежной девушки. Но я это сделала. Ведь даже с осознанием, что от этого меня больше уважать не станут, я не остановилась, не остепенилась. Словно во мне взвыл демон, сидевший всё это время во мне, смиренно слушавший и запоминавший каждое слово. Но страшнее стало не это, Святой отец... — слова сами лились, складывались в предложения какого-то таинственно-поднесённого характера, будто правда сидела на исповеди.— Слушаю, — позволил он мне говорить.— Я ни капли не жалею об этом. Не жалею ни об одном слове, неосторожно брошенном в их сторону, — честно и откровенно.Несколько секунд мы провели в располагающем молчании, а затем он глубокомысленно спросил в этой рассеянной темноте: — Сейчас гнев лишил тебя семьи, надёжной крыши, и так слабого доверия. Думаешь, оно того стоило? — Думаю, у меня и так всего этого не было. Словно потёмкинские деревни. Пустая условность без почвы, не имеющая со словами реальной связи. Только подсознательную, которую мне пытались внушить, и которую я сама поддерживала. Это всё было ненастоящим. Враньём. Не было у меня семьи. Эта крыша никогда не была надёжной. Никто мне и так не доверял. Я... Я просто не вижу причин каяться. Не вижу причин ругать саму себя за всё. Это они виноваты. Кто им мешал просто избавиться от меня?.. — пока я выражала все свои мысли, которые удивительным образом не путались и не теряли смысла, вдруг поняла, что глаза обожгли горькие слёзы. — Кто им помешал просто переборщить со снотворным во время моей очередной болезни?.. Кто помешал просто ударить по голове сильнее обычного?.. Кто помешал им на крайняк просто продать меня цыганам?.. Кто, к чёрту, помешал им просто сдать меня в детдом и никогда не видеть?.. — даже не видя его лица, я чувствовала, что он меня внимательно слушает. — До этого времени я не понимала... Но теперь понимаю... — я медленно повернула голову в его сторону, позволяя лунному свету блеснуть в моих слезах, — Если все антагонисты — никто не антагонист... — поймав его прищуренный взгляд голубых глаз, я обернулась обратно. — Не будь меня, не над кем можно было бы показать своё превосходство. Я слабее всех. Мышь-слепая-крыса-тупая — так мне стоит себя описать... до того, как все эти картонки с грохотом упали. Я не чувствую того, что сказала лишнее. Мне намного легче. Но... у этого будут последствия. Большие последствия. Что мне делать, Святой отец? — я снова посмотрела на него сквозь слёзы.Я снова плакала, на этот раз уже перед ним, не испытывая стыда, не мучая мысли, что я делаю нечто неправильное. Не видела смысла прятать признак своей слабости сейчас. Он плавно сел, взял мою ладошку с моего же бедра, случайно коснувшись его холодными пальцами. Несмотря на холод пальцев, его ладошки были теплы и приятны, будто укрыли не только руки, но и всё тело. — Ты однозначно пережила тяжёлый момент в этой жизни. Он обязательно скажется на твоих дальшейших днях, подаренных Им. Но мне кажется, что многолетнее смирение лишь оттянуло этот момент. Бог послал тебе это испытание. Ты его провалила, но кто не ошибается? Раз уж не хватило тебе сил пройти его, то прими как урок, дабы в будущем не окружать себя "картонным миром". Тебе придётся туда вернуться, как не отпирайся. Слушай разум свой, — кончики его указательного и среднего пальцев упали в центр моего лба, — да про сердце своё не забывай, — он осторожно положил ладошку в область моей груди, наверняка чувствуя ускоренное сердцебиение, — держи гнев свой на цепи, но и молчать не смей. Как человек, прошу тебя честь свою защитить достойно, пускай Он этого не очень и одобрит, — я задумалась.Он прав. Мне придётся вернуться. Мне нет ещё восемнадцати, чтобы я могла свободно оставить родительское гнездо. Но заварив такую кашу, придётся сохранять шатающийся баланс в отношениях с отцом, если он, конечно, меня ещё на порог пустит после всего. Но и извиняться за свои слова я не буду. Потому что это правда, за правду не стыдно. Разум мне говорил, что это испытание нужно пережить достойно, не убегая от проблемы. Да и сердце, которое пытается вырваться из груди под его ладонью, кричит о том же. А может ещё и о том, что этот холодный и безразличный принц не посмеялся с моих откровений, а держит за руку, оказывая... поддержку?— Вы правы, Святой отец, — губы невольно дрогнули в благодарной улыбке, — это не должно отнять моего достоинства, закрыть глаза на честность и откровение, — выразила своё понимание его слов.— Да будет с тобой Бог, дитя, — он перекрестил меня на католический манер.И только я подумала, что это будет всё, как его губы коснулись моего лба. ?Горячие...? — прокомментировала я внутри себя. Такие приятные и мягкие... Пытаясь продлить эту ласку ещё хотя бы на сотую секунды, я двинулась немного вперёд, на встречу. Но оттянуть расставание всё равно не удалось. Его холодные костяшки пальцев скользнули по моим щекам, вытирая слёзы. — Ты... Ты так говорил, будто понимаешь что-то в этом.— Это недалеко от истинны, — и с этим объясняющим одновременно всё и одновременно ничего ответом, он встал, не выпуская моей ладошки, и как овечку на поводке повёл в другую комнату.В той самой комнате, где я оказалась месяцем ранее, финн открыл шкаф и взял первое что попалось под руку. С неожиданными холодностью и безразличием, он бросил в мою сторону чёрную футболку. Распрямив её и осмотрев шов на горлышке, поняла, что это его футболка, в которой он ходил в школу. Я так и осталась в ступоре, ожидая, что он, как подобает приличному джентльмену, выйдет, позволив мне одеться наедине. Но он просто упал на кровать и смотрел на меня.— Ам... Мне... Нужно переодеться, — попыталась я осторожно ему намекнуть.— А кто тебе запрещает?— Ну, как бы, мне нужно снять с себя всё, прежде чем облачиться.— Какая мисс стеснительность, чего я там не видел? — Много чего нового, — с улыбчивым и презренным сарказмом ответила я.— Как интересно.— Ты не выйдешь? — обречённо протянула я.— Чай с лимоном тебе не помешает, — ухмыльнувшись, он встал и подошёл к двери. — С сахаром, без? — посмотрев на меня через плечо, спросил финн.— Ну что ты, мне тебя, сладкий, хватит, — всё ещё раздражение, говорившее сарказмом.— Как скажешь, — он вышел.Облегчённо сбросив с себя полотенце, я положила руки на косточки бёдер, мученически запрокинув голову назад. Такой он... Вот вроде бы и бесит, раздражает своей наглостью и холодным спокойствием, но злиться на него дольше длительности диалога просто не могу. Такой он Фин, такой он очаровательный, такой он есть. Повернув голову в сторону, я поймала своё отражение в зеркале. Сначала даже отшатнулась и испугалась. Хах, коротко о моём внешнем виде. Но это было скорее от неожиданности. Ааа, так противно на себя смотреть, Господи, неужто и Создатель такой же антагонист, который захотел поиздеваться надо мной? Отвернувшись и надев футболку, которая своей длинной повторила полотенце, я запоздало кое-что поняла. Не в силах обернуться и посмотреть снова, мои ладошки легки на бёдра, плавно поднявшись к талии. Это что?.. Это как?.. Я обернулась к зеркалу. С недоверием затянула широкую часть футболки за спину, заставив очертить... талию? Что? Мои глаза превратились в две круглые тарелки, а рот открылся в удивлении. — Охуеть... — ругнувшись шёпотом себе под нос, я повернулась боком. Если зеркало не обманывало, то случилось небывалое — у меня начала формироваться фигура. ?Серьёзно? Нужно было столько тянуть?? — с иронией спросил внутренней голос. Не зная, то ли радоваться, то ли негодовать, я так и осталась в растерянности. Получается, я даже не соврала. Что-то новое я могла всё же скрыть. Но был ли в этом чёртов смысл? — Я себя еле как и такой приняла, а тут... Ааа... — я коротко метнула взгляд вверх. — Опять испытания? Ну Ты, конечно, любовью ко мне не отличаешься.Поднявшись на носочки, я выпрямила плечи, вытянув шею. Ох чёрт... Руки дёрнулись и я выпрямила футболку. Ну такие резкие преображения к чёрту... Когда-то лет в четырнадцать наивно полагала, что когда грудь вырастет и талия сузится, отмечу этот день в календаре и буду праздновать как второй день рождения. А сейчас мне почти восемнадцать и я в растерянности. Чёртово формирование, почему так поздно? Почему именно сейчас? Понимаю, поздний цветочек и всё такое, но ёлы-палы, не в почти восемнадцать же, мать вашу, лет! Ладно, взяла себя в руки, поправила футболку и вышла из его комнаты. Мягкими шагами прошла к кухне, откуда лился тёплый ненавязчивый свет, вместе с тихим постукиванием и еле слышными шагами. Прислонившись к дверному косяку плечом, я наблюдала за действиями Фина, что нарезал лимон ровными кружками. Как заворожённая я наблюдала за его руками: мягкими изгибами кистей, выделяющимися на бледной коже голубыми венами, напрягающимися мышцами, что шли от кисти до каждого пальца чёткими струнами на внешней части ладоней, за покрасневшими костяшками... Вроде бы ничего необычного — человек режет лимон, но как красиво это выглядит, когда это делают настолько же красивые руки.Опустив кружок лимона в чашку, он взял её за ручку и обернулся ко мне. Снова эта пауза. Зрительная сцепка. Ледяное спокойствие окатило меня с головы до пят, заставив смутиться, но отвести взгляд я не посмела. Осторожными и лёгким шагами я прошла босиком по гладкому, слегка прохладному линолеуму к нему. Протянула руки к одной из чашек, что была ближе ко мне. Пальцы на секунду соприкоснулись и от их холода, контрастирующего с тёплой чашкой, по моему телу опять пробежали мурашки. — Так и не спросил. Как физическое самочувствие? Нигде не напоролась на что-нибудь? — нарушил он эту тишину, сев за стол.— Ноги болят, но это терпимо. Ничего серьёзного, — я присела на краешек кухонного диванчика, опустив глаза в чашку.Фин встал и открыл шкафчик, достал оттуда какой-то советский пузырёк без этикетки и поставил передо мной на стол.— Специальная вода, натрёшь ей там, где болит и должно пропустить, — и прильнул губами к чашке.— Хорошо, — я последовала его примеру.Чай был хороший. Не горячий и не холодный, не горький и не сладкий, приятный и с кислинкой от лимона, что ловко сплетался с паром, придавая ему особый запах. На секунду даже промелькнула мысль, не подсыпано ли в этом чае что-то? Но эта мысль так же резко исчезла, как и появилась. Фин не такой. Он холодный, сдержанный, прямолинейный, но я ему как такова не особо нужна. Незачем ему это. Если захочет, то ему хватит одних слов и взглядов, чтобы очаровать, не более. Когда до дна чашки осталась половина чая, на кухню вальяжной походкой прошла Луми. Лениво виляя хвостом, она подошла к финну, с громким ?мур? прыгнула ему на колени и начала топтаться лапками, тихо мурлыкая. Она была такая забавная, что я не сдержала улыбки. — Сколько ей лет?— Два года, — совершенно невозмутимо он продолжал пить чай.— Выглядит уже достаточно солидной.— Характер, — его ладошка легла на её макушку, кошка тотчас подалась навстречу и замурлыкала громче.— Хм, она так любит своего хозяина, — думаю, будь у меня такой же, я бы так же мурлыкала и ласкалась, будучи счастливой сидеть у него на коленках.— Это взаимно, — после этих слов кошка приласкалась к его груди.— Как мило.Захотелось побыть на месте его кошки. Да-да, посидеть у него на коленках, приласкаться к его телу, чувствовать на себе его поглаживания и довольно мурлыкать, когда он говорит, что взаимно любит. В руках такого хозяина я была бы рада провести жизнь.— Разбудили, скажи, меня, киса, разбудили... — пробубнел он кошке, изменив свой тон до непривычно милого звучания.Я взяла этот пузырёк, открыла, осторожно налила в ладошку, чтобы не накапать на пол, и нанесла на ноющие мышцы. И в этих местах стало так холодно, будто ноги сковало льдом. Ладонь так же словно окунули в ледяную прорубь. Я вообще без понятия была, что это за водичка такая.— Мне должно быть так холодно? — прищурившись, я поднесла горлышко пузырька к носу.— Да. Это скоро пройдёт, — пахло медициной, как в любой больнице.Недоверчиво поставив его обратно на стол, я допила чай и погладила кончиками пальцев ног уже подогретый пол. Зевнула. Хотелось спать. Фин, заметив это, отставил свою чашку, положил Луми на её мягкую подстилку и сказал мне: — Можешь лечь в моей комнате, — взял чашки и отошёл к раковине.— Как скажешь.Я сонной мухой пришла в его комнату, протёрла глаза кулачками и упала на его кровать, достаточно большую для одного человека, и недостаточно для двоих. Пригрев место в уголке, у стены, я завернулась в краешек одеяла, пригубив носом запах постельного белья. Свежие, ещё не пропитались запахом хозяина. Начав понемногу нагреваться в своём тихом уголке, я почувствовала что теперь лежу не одна. Резко села, посмотрела на финна, который со спокойной миной лёг рядом. — Кхм... — предупреждающе кашлянула я.— Что-то не так? — недовольно закатив глаза, посмотрел он на меня.— Не уступишь кровать? — напрямик спросила я, понимая, что не имею сил на эти переговоры.— Я сплю на этой кровати каждый день, уж извините, что не приготовились к вашему визиту, — вернув безупречное спокойствие, он лёг в позу святых и прикрыл глаза, — если что-то не нравится, можешь спать на диване, не запрещаю.— Ну ты, конечно, тот ещё благородный принц... — с усмешкой я поправила одеяло.— Не бойся, приставать не буду.— А так хотелось, — я легла обратно, давая понять, что ничего не боюсь и грех не занять пустующее место в кровати Финляндии Скандинавского, о-хо-хо. Но он правда собрался спать и вскоре от признаков его жизни осталось тихое посапывание. Я же уснула не сразу. Как это обычно бывает, перед сном начинаешь вспоминать все события, произошедшее за день. Мне вспоминать не особо хотелось, но и не спать моя усталость мне не позволила. Лёгкая дымка сна окружила моё тело теплом, и вскоре меня посетил сон.Я хожу босиком по траве. Ветерок щекочет лодыжки и солнце румянит щёки. На ощупь сон тоже был приятный, тепло и уютно, без особого напряга и опасных ситуаций. Может, я даже улыбалась во сне. Меня схватили за голени огромные когтистые лапищи. Падение. Пальцы инстинктивно пытались удержаться за мягкую траву, которая всё равно выскользала из ладоней, попутно царапая их до крови. Да и трава это вообще?.. Нет, это чёрно-красные вены... Они с мерзким хрустом лопаются в моих руках и я уже не понимала, за что мне держаться. А лапы тащили меня и тащили. Я обернулась. Ужас. Ужас. Ужас. Ужас. Каждый ужас из жизни тянул меня в свою пучину. Отец, семья, одноклассники, несостоявшиеся насильники и каждый день, в котором я непременно постигалась моральной давке. Одно за другим сменялось в этой чёрной жиже, которая всё продолжала меня тянуть за собой. Хочется закричать, но смысла нет в этом крике. Никто ведь не придёт на помощь. Вот уже рядом, совсем близко, ещё немного и я буду втянута в этот мрак навсегда...Холодный пот стекал с моего лба, пока я пыталась отдышаться. Сердце будто пыталось восполнить те минуты, когда не могло дышать из-за цепенящего ужаса. Волосы прилипали к щекам и на глаза выступили слёзы. Нигде не спрячешься от этого жестоко мира. Нигде, даже в своей голове. Никогда.Плеча коснулся холод. Я дрогнула и дёрнулась. Испуг овладел моим разумом. Чернота может быть и наяву, я ведь не раз видела. Это страшно, это пугает, это заставляет отчаянно плакать.— Тише-тише, это я... — глубокий голос осторожно приблизился к моему уху.И вдруг всё это так резко исчезло, словно и не было. Только слёзы на щеках и безумие в сердце напомнили о том, что темнота снова меня посетила. Услышав голос финна, моя душа моментально успокоилась. С глубоким выдохом будто вышли все страхи и тревоги. Холодные пальцы сменились горячими ладошками, что робко легли на мои плечи. Приговаривая что-то успокаивающим шёпотом, он наклонил меня к себе, заключая в спасительное объятие. Всё же я была не права. Могу спрятаться от всего, от мира, от обид, от ужасов. В объятиях. Объятиях хладнокровного принца, чей шёпот в успокоение сердца беспрерывно проговаривал что-то ненавязчивое, легонько покачиваясь из стороны в сторону, как одинокая лодочка в открытом море среди недовольных волн. Спрятав слёзы в его груди, я в молчании прижалась сильнее, боясь, что отнимут моё спасение, моё укрытие, моё успокоение. — Всё хорошо, никто тебе не навредит... — его голос был сонный, сон был потревожен моим кошмаром. Как только сил хватает не вышвырнуть меня к чёрту отсюда? Его ладошка нежно поглаживала мою макушку, с каждым касанием будто вытесняя этот испуг. Волшебные руки. И его шёпот начал на меня действовать, мелкая дрожь ушла, и я просто обессиленно мяла ладошками его футболку. Словно большой ребёнок, стыдно ведь. Когда последняя капля страха смахнулась с моей головы, моё обоняние защекотали фиалки... Хотелось понаглеть, конечно, но нет, его добротой злоупотреблять не стоит, не посмею.— Тебе вот... даже не противно? — осмелилась я подать голос.Его ладошка на секунду остановилась, но затем продолжила перебирать чёрные пряди. — Нет, — коротко и ясно, но без объяснений.— Почему ты просто не выгонишь меня?.. — Если бы я пришёл к тебе весь промокший, с глазами затравленного котёнка, не имея никого более доверительного, чем свой соперник, ты бы меня прогнала? — я представила это. — Нет... — тихо прошептала я, смотря куда-то вниз, на ковёр.Продолжения разговора не требовалось, всё и так стало ясно. Но нет, никакой романтики, не думайте неправильно, это человечность. Поняла теперь, насколько светла его душа, чёрт побери. Тело переполнило тепло и благодарность, мои руки скользящим движением передвинулись с его груди к шее. Робко и несмело обняв, боясь, что позволяю себе лишнее, я прижалась горящей смущением щекой к его щеке, как пятилетняя девочка. — Спасибо... — в глазах снова дрогнули слёзы.В молчаливом ответе он погладил меня по спине, утыкаясь носом в моё плечо. Мир так изменился с одной фразой, что и подумать не подумаешь, что финн безразличный и высокомерный. Такой веющий заразительным спокойствием. Хотелось уже подумать, чтобы позволить себе больше... коснуться губами мягкой кожи и признаться, что молчать о своих ощущениях тяжело. Но...Нет, нет, нет. Признаться — значит проиграть. Гордость должна быть выше этого глупого момента слабости, пожалею ведь потом. Я всю жизнь проигрывала, и сейчас проиграть не хочу. Но всё же отстраниться гордости мне не хватило... ***Утром я проснулась одна. Тепло чужого присутствия бесследно испарилось. Взгляд упёрся в стакан воды на тумбе. Никаких записок не требовалось, чтобы понять, что это для меня. Чёрт, это просто человеческая забота, но в этом прозрачном стакане воды отразилась такая милая и приятная мелочь. Выпив воду до дна, я встала с кровати и осмотрелась. Только сейчас пришло окончательное понимание, что я провела ночь в доме Финляндии Скандинавского. В одной с ним кровати. И от этого, даже не знаю, зачем больше, щёки зарумянились смущением. Розовая барышня во мне решила быть хоть чем-то полезна и аккуратно, по-дворянски, заправила кровать, не позволив образоваться ни одной складочке. Зачем-то поправила косо лежащий учебник по химии, закрыла до конца ящик с тетрадями и поправила ногой ножку стула, что чуть-чуть смотрел в бок. Подойдя к зеркалу, я взглянула на румяное лицо, которое "украшали" потрёпанные волосы. Будто косматый чёртик, что вылез из табакерки. Использовав пальцы как импровизированную расчёску, я безжалостно выравнивала их, пытаясь не упустить ни одного кублышка. Почему не попросить нормальную расчёску, спросите вы? Ну, расчёска — личная вещь, как пилочка для ногтей или зубная щётка — с чужими делиться не стоит. Закончив мучать свои волосы, я аккуратно убрала выпадавшие прядки за уши, не давая остальным торчать некрасивыми волосками по бокам. Приблизившись к зеркалу, поправила зацепивщиеся друг за друга ресницы на левом глазу, облизала пересохшие губы и придирчиво осмотрела себя снова. И резко поймала себя на том, что прихорашиваюсь. Зачем? Не хочу плохо выглядеть? Почему? Дома ведь не стеснялась выходить из комнаты с видом проснувшегося мертвеца. А здесь... Поджав губы, стыдливо опустила взгляд, как провинившаяся девочка. Не хочу плохо выглядеть перед Финляндией, ясное дело. Да, он видел меня и не в таком потрёпанном и жалком состоянии, но всё же хотелось выглядеть хотя бы нормально. Да, я делаю первые адекватные шаги и пытаюсь быть честной с собой: он мне нравится, и я хочу выглядеть перед ним красиво. Я хочу нравиться ему. Это желание из самого дна моего сознания, которое и пыталось прихорашиваться, та розовая барышня, которая хотела быть прекрасной принцессой, чтобы быть достойной прекрасного принца. Но... посмотрим правде в глаза — серая случайность. Как ни старайся, а принцесса из меня как из крота балерина. Ладно, ладно, ладно... Забудем об этом, важнее ведь харизма, то, что внутри. Вдох-выдох. Вышла из комнаты. Прошла в ванную. Привела себя кое-как в порядок, освежив лицо. Выйдя обратно, в нос ударил приятный запах, что тянулся невидимой ниточкой на кухню. Пройдя туда за этой ниточкой, мне открылась прелестная картина: финн колдовал у плиты, мерно помешивая что-то на сковородке, с невозмутимостью агентов из кино ловкими движениями чуть-ли не жонглировал специями и паралельно наблюдал за второй сковородкой. Чёрт, может он ещё и сальто назад с тарелкой супа на голове умеет делать? Сколько можно меня удивлять?Я так и осталась стоять, наблюдая за ним. Отвлекла меня Луми, которая тернулась о мою ногу, прислонившись мягкой шёрсткой. Подняла на меня большие голубые глаза и мрякнула. На её котячий позыв обернулся финн. Посмотрев ответно на кошку, он поднял взгляд на меня, резко так, будто поймал с поличным. Я чуть дёрнула плечами, на секунду отведя взгляд, а затем вернув его обратно. — Доброе утро, — сказал наконец он. — Доброе утро, — такой дурой почувствовала себя в этот момент, не догадалась первая поздороваться, как полагает. — Как самочувствие? — отвернувшись, он продолжил колдовать. На секунду остановившись, я прислушалась к своему организму и не почувствовала ничего грозящего бронхитом или гайморитом. — Нормально, — сев на краешек стула, я продолжила наблюдать за его широкой спиной. — Кошмары больше не мучали? — Нет, — Луми неожиданно присела ко мне на коленки. Опустив ладошку, я погладила её мягкую шёрстку и чуть улыбнулась. — А ты... как спал? — немного запнувшись, спросила я. — Было теплее, — на этом комментарии мне стало теплее под лопатками, не такой уж и холодный я скелет. Действительно, массу ведь понемногу набираю. Вспомнив об этом, стеснительно поёрзала на стуле, пытаясь понять, поменялось ли что-нибудь. Но нет, заметных изменений не наблюдалось. Визуально, может, и стала немного фигуристее, но что теперь с этим делать... ещё не поняла. Луми ласкалась к моей руке, требуя внимания. Я покорно чесала её за ушком и слушала, как довольная кошка мурлыкала. — Я могу принимать её поведение как знак, что я ей нравлюсь? — подняв на Фина довольный этим успехом взгляд, спросила я. — Да, — поставив тарелки на стол, он сел напротив и немедля начал есть. Я без лишних вопросов подвинула тарелку ближе и начала есть. Это была... гречка... Но вкусная гречка, с этим не поспоришь. Гречка с мясом и салатом. На секунду замявшись, я всё же продолжила есть, голод был сильнее неприятных воспоминаний. — Что-то не так? — заметив мою нерешительность и заминку, спросил он. — Ненавижу гречку, — спокойно ответила я, пряча очередную вилку за щекой. — Понимаю. Больно стоять, — я резко подняла на него удивлённый взгляд.Он поймал мои глаза, выражая спокойствие. Он явно понимал меня, но всё равно ел эту гречку. Теперь понятно, почему он такой интересный персонаж. Я бы к гречке больше никогда в жизни не прикоснулась бы, а он вот так спокойно её ест, забывая обо всём плохом. Удивительный. Смутившись своей такой удивлённости, я опустила взгляд обратно в тарелку и со смелостью и аппетитом продолжила есть. Интересно вышло, правда? Он лишь одним взглядом заставил меня забить на ужасные воспоминания и просто съесть всю тарелку, просто наслаждаясь хорошо приготовленным завтраком. Гречка ведь не виновата, что мой отец садист. Вот ведь... Он даже думать меня заставил иначе. Метнув на него короткий взгляд, я всё же осталась по ушли в этой беловолосой загадке. Интересно, только я его так понимаю? Одним лишь взглядом, который я могу прочитать, который могу услышать, понять, пропустить через себя и сделать всё, что он скажет? Так ведь только со мной? Я ведь первая, с кем он полноценно начал играть на первом плане в дуете. Он сам признался. А врать — против правил. — Сколько тебе нужно времени? — внезапно спросил он, забирая мою пустую тарелку.— Один день, — выпалила я.— Хорошо, — спокойно согласился он.На самом деле я не знала, сколько мне действительно нужно времени, чтобы собраться с силами и вернуться домой. Но мне просто хотелось дать себе ещё один день, чтобы побыть рядом с ним.— Сегодня вечером у знакомых из 12-В вписка. Я иду. Ты хочешь пойти? — вытирая полотенцем тарелки, спросил он вдруг.— Хочу, — даже не подумала, просто согласилась, потому что не хотела оставаться одна.— Хорошо. Только стоит тебя хотя бы одеть нормально, — повесив полотенце на батарею, он опёрся о столешницу, скрестив руки на груди.— Понимаю, — буркнула я, понимая, что ничегошеньки у меня нет.— Всё решим, раз идёшь со мной, то должна держать уровень, — а вот это было неожиданно.— Берешь меня под свою опеку? — А что мне остаётся? — он прав, раз иду, то не должна быть просто хвостом, должна быть на уровне, чтобы никто не подумал, что зря привёл туда.— Как скажешь.— Хотя бы примерно понимаешь, что там происходит? — он вышел в коридор, продолжая разговаривать со мной.— Просто дикая пьянка, после которой все спят в одной квартире, — я прошла следом.— Правильно. Пробовала когда-нибудь смесь из водки и вина? — зайдя в комнату, он начал рыться в шкафу.— Эм... нет, — я прошла следом.— Значит попробуешь, — он достал несколько вещей оттуда, оставил на стуле и остановился.На секунду в его глазах мелькнула задумчивость. Затем он внезапно снял футболку и достал из шкафа обтягивающую водолазку. Я со смущённым лицом наблюдала за его красивой, белой спиной. Надев её, Фин подошёл ко мне и положил руки на плечи. А затем опустил ниже...— Что ты делаешь?.. — непонимающим тоном спросила я.— Запоминаю мерки, — его руки опустились на мою талию.— И как? — я проследила за его руками.— Странно, — с почти полностью скрытой каплей растерянности ответил Фин.— Что?— У тебя талия появилась, — опустив руки на мои бёдра, не выдав удивления, ответил он.— Не издевайся. По рукам получишь.— Боюсь-боюсь, — быстро вышел в коридор. — Скоро вернусь, — когда дверь за ним закрылась, я облокотилась о косяк двери и приуныла. Я снова осталась одна. Моей ноги коснулось тепло кошачьей шерсти. Взяв Луми на руки, я попыталась найти утешение хотя бы в этом пушистом создании. Тернувшись щекой о её мягкую шею, я вдруг задумалась о том, куда же пошёл Фин. За одеждой может? Для меня? Да ну, это ведь странно. У меня пока нет денег, чтобы отдать ему. Он ведь с серебряной ложкой в кармане, может не поскупиться. А уж чтобы дотянуть до его статуса... Да ну и ладно, он не дурак, понимает моё положение, ничего требовать не будет. Скажет, что "по его прихоти". Сев с Луми на диван, я невольно коснулась своего бедра, где меня тронул Фин, случайно задев голую кожу. Смущённая мыслями о том, чего бы ещё хотелось, я зарылась носом в шерсть кошки. Ей это почему-то не понравилось и она спрыгнула с моих колен, уходя деловито из гостиной. Старалась меньше смотреть ему в глаза, потому что знаю, что если он поймёт мои тайные желания, то начнёт мучать излишней близостью, как тогда, в школе, когда кровь пошла из носа.Лёжа вдоль дивана и смотря в потолок, я снова отдалась фантазиям. Сначала ловко окажется как можно ближе, затем коснётся холодными кончиками пальцев, а потом обожжёт теплом ладони... заворожит одним лишь взглядом... тронет мягкими губами щеку... а потом ниже... шея... ключицы... плечи... И резко отстранится, полюбуется еле дышащей жертвой, сложит руки в карманы, развернётся и уйдёт. И сколько не представляла, не кусала губы, всё никак не могла представить, что было бы дальше. Как бы он себя повёл? Это оставалось загадкой. Но каждая такая фантазия заставляла внутренности гореть, как сейчас. Кажется, всё моё тело рядом с ним ежесекундно повторяло как мантру: ?коснись меня... умоляю... прикоснись ко мне...? Сейчас мне можно было добавить в фантазии немного больше. Я хорошо запомнила эту тактильность. Расположение каждого пальца, степень температуры, уровень давления и те мурашки, которые он невольно пускал по моему телу. Если бы... Если бы он... Хотя бы чуть-чуть... Самую малость... Ладошки быстро легли поверх губ, с которых сорвался невольный стон. Боже... Нет, нет, нет! Только не это! Резко села и обняла себя за плечи. Глупое взросление, почему именно сейчас?! — Ладно, всё, вдох-выдох, я спокойна, моя голова чиста, а мысли невинны как у ромашки... фух... Выдохнув, я решила снова побыть полезной. Но его жилище, как на зло, было достаточно чистым. Не без пыли тут и там, но всё же хозяин из него добросовестный. Подойдя к холодильнику всё же решила что-нибудь приготовить, дабы не сидеть до вечера голодными. Взгляд выцепил кефир, сметану и варенье. Осмотревшись по другим тумбочкам, нашла ещё и муку. Решила сделать оладии, опыт научил. На чужой кухне было нелегко сориентироваться. Постоянно нервничала, не упустила ли что-нибудь, туда ли положила, нужное ли количество? Но в конце концов комната наполнилась приятным ароматом. Не обошлось без пары несчастных, которые сгорели. Зато погибли вместе. Не зная, куда деть этих бедолаг, я начала оглядываться по сторонам. Луми сидела на стуле и мяукнула, когда поймала мой взгляд.— Нет, моя белоснежная, ты ешь вкусный корм, — подойдя к окну, я заметила на внизу голубей, — вот им должно подойти.Завернув пострадавших в салфетку, я вышла в коридор и поняла, что опять нечего надеть. Подойдя к батарее, взяла и надела свою юбку. С чёрной футболкой смотрелась даже нормально. Накинув какую-то лёгкую курточку, надев балетки, взяла с полки запасные ключи (пока ходила в поисках занятия для себя, нашла их) и вышла из квартиры. Вышла через чёрный ход подъезда, во внутренней дворик, где была одинокая детская площадка, пара лавочек и воркующие голуби. Сев на лавочку, я оторвала один кусочек и бросила в сторону серо-белого голубя. Он недоверчиво мотнул головой, затем стремительно подошёл к лакомству и съел. Пошёл ближе ко мне, готовый к ещё одному. Слетелась ещё парочка ему подобных. Я, с лёгкой улыбкой, чувствуя себя доброй души человеком, бросила каждому по кусочку. И когда оладьи закончились, встала, отряхнула руки и вдруг услышала торопливые шаги позади себя. — Ты что здесь забыла, тварь?! — обернувшись, я увидела разъярённую фурию по имени Турция, которая шла на меня танком.А она как тут оказалась? Я, сохраняя спокойствие, наклонила голову на бок, ожидая дальшейших её слов. Но она молча дала мне пощёчину, от которой я пошатнулась.— Отвечай!