Призрак третий: Филипп Кроуборо (1/1)

?Наверное, для всех было бы лучше, если бы Тэйлора все-таки уволили?, — думал Томас на следующий день. Но граф Грэнтэм не считал аварию, случившуюся по вине заснувшего за рулем поставщика из мясной лавки, и царапину на крыле вескими причинами для увольнения.Томас сам не знал, опасается он или надеется, что Тэйлор станет искать с ним встречи. Но тот дисциплинированно сидел в гараже и, как примерный трудолюбивый работник, ремонтировал пострадавшую машину. Томас же между тем чувствовал себя попеременно то Томом Брэнсоном, отшивающим Эдну, то наоборот — в зависимости от точки зрения.

Томас знал, что Филипп после постельного эпизода с собственным лакеем выставил того из дома, или, точнее, добился такого решения от отца, сумев, однако, скрыть истинные причины, — все происходило в ту пору, когда предыдущий герцог Кроуборо был еще жив. Когда-то это вскользь упомянутое Филиппом решение казалось ему неимоверно глупым — и, вероятно, именно поэтому он не принял тот рассказ в расчет после: полагал, что Филипп с тех пор поумнел. Теперь же Томас пересмотрел свое мнение. Наряду с некоторыми — возможными — плюсами в таком соседстве было и множество минусов, причем не возможных, а однозначно существующих. Ведь воры не держат краденое в собственном доме, верно? Для этого существуют склады, закутки или какие-то подобные места. По правде говоря, Томас в ворах и воровстве разбирался очень плохо, даром что сам одно время мог считаться одним из них. Но ему очень хотелось взглянуть на ситуацию по возможности разумно и в известной степени цинично. Воспоминания о Филиппе этому последнему очень способствовали. Возможно, даже чересчур сильно способствовали, потому что, заметив в холле знакомую фигуру, Томас разом забыл все свои аргументы, резоны и планы. Голова, вроде, не кружилась, руки и ноги не пытались выйти из повиновения и средь бела дня на виду у всех сократить дистанцию, мозг сразу сообразил, что граф Грэнтэм вызвал Тэйлора, чтобы поделиться полученными утром сведениями из полиции, — но в животе все равно порхали легкомысленные и легкие бабочки, да кожа немного горела там, где ее вчера прихватывали чужие зубы. Томас понял, что, как бы все ни закончилось, не сможет сам отказаться от возможности видеть Тэйлора — или, наверное, уже Джека, — что было не только не цинично, но и в высшей степени неразумно.Вечером Томас привычно отправился на задний двор, но успел выкурить подряд аж четыре сигареты, так что от дыма и избытка никотина даже немного заболела голова, прежде чем дождался Джека. Тот шел своей обычной походкой, осматриваясь по сторонам не чаще, чем всегда делал, и Томас позавидовал его самообладанию. Самого его очень нервировал тот факт, что теперь он не сможет дать честное слово, что ничего неподобающего между ними не произошло, — пусть даже этому слову и раньше все равно никто бы не поверил. — Добрый вечер, — поздоровался Джек хриплым голосом, разом развеяв иллюзию отменного самообладания. Он не добавил ?мистер Бэрроу?, как всегда делал раньше: похоже, тоже увяз в таком неважном, но иногда все-таки значимом вопросе обращений.— Добрый, — фыркнул Томас и услышал, что собственный голос звучит не менее хрипло. После вчерашнего присутствие Джека ощущалось слишком остро. Они стояли друг от друга на более чем приличном расстоянии, но тепло теперь уже знакомого тела сжимало воздушное пространство, проникало под кожу и дразнило нервные окончания, предвещая разгорающийся пожар. — Наверное, нам стоит… Черт! — Джек растерянно взмахнул рукой. Он всегда много жестикулировал, но Томас, испугавшись, что эта рука может опуститься на его плечо, резко отшатнулся. — Вот, значит, как, — пробормотал Джек себе под нос. — Понятно. — Что тебе ?понятно?? — неожиданно для самого себя взорвался Томас. — Я не собираюсь превращать дом графа Грэнтэма в дом свиданий!Джек недоуменно округлил глаза: — О?.. — Смысл фразы дошел до него только через несколько секунд, а когда это случилось, он улыбнулся настолько хищно, что Томас только чудовищным усилием воли не послал собственные же возражения ко всем чертям. — Что ж, я полагаю, эту проблему мы сможем решить.* * *Наверное, глупо, живя практически под одной крышей, ездить аж в Рипон, чтобы лечь в одну постель. Но Томасу так казалось правильнее. Не то чтобы его останавливало уважение к графу Грэнтэму. Совсем нет. Конечно, за время работы в Даунтоне Томас проникся к графу живой симпатией и искренне переживал, когда тот угодил в больницу, но в данном случае проблема была совсем в другом.Теперь, с высоты пары прибавившихся лет и прожитого скандала на тему оскорбления общественной нравственности Томас, вспоминая свой ночной визит в комнату Джимми, поражался собственному идиотизму. Даже если бы он оказался прав, и Джимми был бы заинтересован, то — что потом? Счастливая пара вместе уходит в закат под слезы умиления дам? Не в их случае. Томас знал, как это бывает — этот урок ему в свое время тоже преподал Филипп. Как он там сказал: ?одно лето безумия?? Рано или поздно тело утолит голод, успокоится, свернется сытой кошкой в отведенном ему уголке сознания, — и проснется разум. Который скажет, что у этого несовершенного мира есть свои несовершенные законы, и пусть это сто раз несправедливо, но ломать лбом стены — занятие мало того что опасное, так еще и бесполезное. Разум скажет, что это… ну да, безумие, сладкое, острое, пряное безумие есть не более чем лишние проблемы, а перца и сахара в жизни должно быть в меру. А потому не стоит рассыпать приправы на полу дома, в котором живешь.Правда, ответить самому себе на вопрос ?зачем же он тогда снова делает ту же самую глупость? Томас не мог. Сладость и острота безумной любви под рипонскими одеялами не шла ни в какое сравнение с тем щемящим чувством, которое охватывало его, когда он за ужином через стол смотрел на задумавшегося о чем-то Джека или когда смеялся вместе с ним во время встреч на заднем дворе. Встреч, которые были куда опаснее рипонских вылазок. Встреч, которые давно пора было прекратить. Вот это — действительно безумие. Снова и снова объясняя себе суть происходящего, снова и снова напоминая себе, что рано или поздно хмель выветрится и все закончится единственно возможным способом, Томас отдавал себе отчет в том, что прогнозирует не собственное поведение, а поведение Джека. Милого, приятного, такого правильного Джека, всеобщего любимца, мужа — хорошо, вдовца, но это в данном смысле не существенно, — и отца, черт его возьми. Сам Томас вообще плохо умел задумываться о перспективах, и, возможно, именно свои наклонности и должен был благодарить за эту сомнительную привычку. В его планах на развитие собственной судьбы всегда присутствовало огромное темное пятно в той части, которая касалась личной жизни, и это пятно чернильной кляксой расползалось по всей картине, затеняя предметы и пейзаж. Не то чтобы он был уверен в своей готовности идти опасной дорогой безумия до самого конца, туда, где, возможно, разум смирится с тягой тела к сладкому и, заключив мир с вечным противником, откажется от навязанной моды на пресное — ради чего-то, что может стать не столько острым, сколько просто настоящим. Но он был уверен: надо быть готовым к тому, что Джек не станет даже смотреть на подобную дорогу.

Томас плохо умел задумываться о перспективах. Так что ему не требовалось усилий, чтобы не гадать, что же случится с ним самим в неизбежный миг окончания безумия Джека.* * *Томас не ожидал, что граф Грэнтэм попросит — точнее, прикажет — составить компанию Джеку при объяснении в полиции по поводу аварии. Если тому в самом деле нужна помощь, то это задача для Мюррея, а если нет, то зачем вообще чье бы то ни было участие? То ли граф Грэнтэм знал или подозревал нечто такое, что не было известно широкой публике, то ли просто тоже не остался равнодушен к обаянию Джека. Томас всерьез склонялся к последнему.И оказался прав. Во всяком случае, объяснение не заняло и десяти минут, хотя Джек нервничал так, будто его обвиняли по меньшей мере в умышленном убийстве. Он вообще нервно реагировал на полицейских, но авария, разумеется, была тут совершенно ни при чем. Что ж, сложно было отрицать, что они оба уже с месяц действительно формально являются преступниками.Обратный путь из участка лежал мимо школы. Поравнявшись со входом в здание, Джек вдруг сбился с шага и начал лихорадочно озираться по сторонам, словно искал кого-то или что-то. Прежде, чем Томас успел сообразить, что бы это означало, пожилая женщина, стоявшая в тени дуба, перевела на них немного рассеянный взгляд и тут же довольно громко вскрикнула. — Добрый день, миссис Мартин, — тусклым тоном поздоровался Джек и принялся с места в карьер объяснять эпопею с аварией.Сбитый с толку и — что греха таить — задетый подобным пренебрежением Томас собирался было ретироваться, но тут рядом раздалось звонкое: — Папа! — и растрепанный мальчишка лет семи бросился Джеку на шею. Тот просиял.Томас аккуратно прокашлялся, привлекая к себе внимание. — Прошу прощения, мистер Бэрроу.Джек, и не думая отцепить повиснувшего на нем сына, быстро познакомил Томаса с миссис Мартин, своей тещей, а потом выжидательно замолчал. В его глазах мелькнуло просящее выражение, вот только смотрел он почему-то не на Томаса. — Вы можете быть свободны на пару часов, мистер Тэйлор, — тем не менее великодушно разрешил Томас. — О, мистер Бэрроу, — зачастила миссис Мартин, — это так любезно с вашей стороны. Но, право, не стоит. Я позабочусь о Джонни. Джек, я уверена, не захочет пренебрегать своими служебными обязанностями.Чем быстрее она говорила, тем сильнее у Томаса сводило челюсть. Этот тон он знал очень хорошо.Призвав на помощь все годы обучения у мистера Карсона, Томас все-таки растянул губы в любезнейшей улыбке: — Разделяю вашу уверенность, миссис Мартин. Рад знакомству. Два часа, мистер Тэйлор, — добавил он с металлом в голосе и, развернувшись, пошел прочь.По дороге к замку Томас прокручивал в голове увиденное. Теща не любит зятя — что ж, случается, и довольно часто, а уж тем более в таких специфических обстоятельствах. Мальчик, Джонни, уже в этом возрасте почти по-мужски красивый, совсем не похож на Джека — и это не редкость. В конце концов, он мог пойти и в мать. Если можно судить по миссис Мартин, ее дочь, весьма вероятно, была очень хороша собой. Но вот взгляд, которым Джек смотрел на мальчика. Тут Томас не мог ошибиться: он сам смотрел на мастера Джорджа и мисс Сибби, конечно, не с такой любовью, но все же с очень — чрезмерно — похожим выражением.* * *Если бы не рипонские встречи, Томас тем вечером не задумываясь бросился бы в ?коттедж? шофера сразу после ужина, на который Джек, кстати, не пришел. Теперь мешала та самая мысль, что если вдруг кто-то заметит и сделает неправильные — хотя как раз правильные, просто не соответствующие конкретному месту и времени — выводы, он уже не сможет поклясться, что ничего неподобающего между ними не происходит. Впрочем, какая разница, если ему все равно бы не поверили? Пометавшись с полчаса, Томас все-таки решился и направился к выходу, но, проходя мимо пустующего сейчас кабинета миссис Хьюз, замер как вкопанный, оглушенный воспоминанием.Это случилось после скандала с Джимми. Томас, стараясь загнать назад злые бессильные слезы, рассказывал миссис Хьюз свою ?шокирующую и отвратительную? историю, но собеседница отнюдь не выглядела шокированной. Да и отвращения явно не испытывала. Она подливала Томасу чай, говорила что-то утешительное — теперь-то Томас осознавал, что у него тогда была форменная истерика и что миссис Хьюз это прекрасно поняла: в противном случае была бы куда более сдержанна, — а когда увидела, что это не помогает, переключилась на примеры, частично ободряющие, а частично из категории ?бывает и хуже?. Томас не был уверен, к которому блоку относился тот. ?Ничего не умел, кроме как работать на земле… Отец выгнал из дома… Ославили на всю округу, хотя, конечно, обошлось без полиции… Воспитывает приемного сына?. Томасу, как он ни был выбит из колеи, еще тогда показалось: именно в этот момент миссис Хьюз спохватилась, что сказала лишнее, но он не придал значения, тем более что она не называла имен. Возможно ли такое совпадение? Хотя… совпадение ли это вообще? Томас припомнил, как на третий день пребывание Джека в Даунтоне застал его пьющим чай в кабинете миссис Хьюз и еще поразился его прыти. Если они старые знакомые… Хотя Карсон-то наверняка если что-то и знает, то только этот факт, не больше.Томас еще с минуту постоял, прислонившись к стене и пытаясь уложить в голове новые кусочки мозаики. Потом плюнул на эту несвоевременную затею — он ведь мог и ошибиться в своих догадках — и направился к двери, а, открыв ее, столкнулся нос носом с Джеком. — Я…Томас не дал ему договорить, а схватил за руку и быстро затолкал в свой кабинет. — Я понимаю, что это не мое дело, — начал он и запнулся, поняв, что копирует Карсона, причем в худших его проявлениях.— Совершенно верно, — кивнул Джек. — Не твое.Томас на мгновение оторопел, но быстро справился с собой. Конечно, как он мог забыть циничный парадокс, ныне завоевывающий популярность и у людей более традиционных наклонностей: постель — не повод для знакомства. — И давно ты знаком с миссис Хьюз? — спросил Томас тоном прокурора, задающего коронный каверзный вопрос.Джек удивленно взмахнул ресницами. — Со свадьбы с Энни, — ответил он просто. — Она приятельница миссис Мартин, моей тещи. Я говорил об этом на собеседовании, ты что, не помнишь?Томас и в самом деле не помнил. Да что там, он и самого собеседования-то не помнил, не то что отдельной из него фразы. — Томас… — Джек прислонился к стене, словно ища поддержки. — Дело это, конечно, не твое, но… — Он запустил руку в волосы — Томас против воли залюбовался тем, как между сильных пальцев скользят мягкие пряди. — Пожалуйста, не спрашивай, — добавил Джек умоляющим тоном, глядя в пол.?Как будто ты ответишь?, — хотел сыронизировать Томас. Но раньше, чем успел открыть рот, вдруг с удивительной ясностью понял: ему — ответит. И тут же постарался выгнать эту мысль из своей головы навсегда.Но прокурорский запал все равно улетучился. Однако об одном он все же не смог не спросить. — А отец мальчика? Я имею в виду… — Томас запнулся, не в силах подобрать подходящее определение. Настоящий? Джек обидится и правильно сделает. Родной? Но разве только кровь делает людей родными? — Он погиб при Витторио-Венето. Энни совершила ошибку, — Джек вскинул абсолютно больные глаза, и Томас осознал, что фактических вопросов больше не будет.Он всегда был любопытен и жаден до чужих секретов, особенно грязных. По не самой достойной причине: ему доставляло удовольствие знать, что так называемые ?приличные? люди тоже хранят в шкафу свои скелеты. Ему доставляло удовольствие знать, что, по сути, он не так уж и отличается от нормальных людей. Он не был жесток — просто постоянно забывал о том, что отдирать от стенки шкафа скелеты очень больно. Свой скелет он бывал вынужден доставать так часто, что уже привык к этой боли. А теперь Джек смотрел на него несчастными глазами, и сознательно ударить его Томас просто не мог. Черт с ней, с этой неизвестной Энни, кем бы она ни была Джеку, подругой ли детства, простой знакомой, с которой вдруг ураганным ветром накрепко связал случай, любовницей все-таки или только фиктивной женой… Последнее, вдруг отчетливо понял Томас. Ошибкой Джек назвал не любовную связь с тем погибшим — может, он и не думал бросать свою женщину, ведь на войне погибали и мальчишки, которым еще не было двадцати одного, — а огромную ложь, казавшуюся такой удобной. Сиюминутное спасение от всеобщего осуждения, за которое, словно заключая сделку с дьяволом, придется всю жизнь расплачиваться собственной душой. И ошибку эту они с Энни совершили вместе.Чужое несчастье никогда не било Томаса под дых, но Джек смотрел на мир совсем другими, по-настоящему светлыми глазами. — Зачем ты это сделал? — выдохнул Томас. Он просто не смог сдержать удивление, так что вопрос был риторическим, но Джек ответил: — Ты просто не знаешь, что значит быть трусом.Томас коротко усмехнулся и зло рванул левый манжет, одновременно стягивая перчатку.— Ты полагаешь?След от пули и едва заметные швы на запястье. На этой руке, словно на бумаге, что не подвластна ни огню, ни дыханию времени, и в самом деле была записана вся повесть его слабости.Джек отлип от стены, подошел ближе и взял руку Томаса в свою: — Знаешь, сначала я подумал, что ты и Бакстер… — Знаю, — удивленно моргнул Томас. — Точнее, догадывался. — Потом я решил, что или ты притворяешься, или притворяетесь вы оба. То есть, что она тебя прикрывает. — Шпионские страсти. Чего ради? — сыронизировал Томас прежде, чем успел прикусить язык. — Вот именно. Как я и говорил, ты не знаешь, что значит быть трусом. После того как Мозли сделал Бакстер предложение, мне кое-что рассказали. Про тебя. — Догадываюсь, что именно. И кто же был столь… любезен? — ядовито поинтересовался Томас. — Какая разница? Ты ведь все равно не скрываешь. — Это слишком сильно сказано. Об уголовных преступлениях не кричат на каждом углу. — Ты не скрываешь, — твердо, как недвусмысленно доказанный точной наукой факт, повторил Джек. — У меня никогда не было такой силы.* * *Звучавшее в голосе Джека восхищение изрядно Томаса напугало. С ним всякое бывало, возможно, его даже любили — в тот, самый первый раз, — но никто никогда им не восхищался. Разве что Бакстер, тоже называвшая его ?смелым?, однако это он всегда списывал на сочувствие.Но Джек и Бакстер ошибались. Во всяком случае, такого острого, всепоглощающего страха Томас не испытывал даже на войне, высовывая из окопа руку с зажатой в ней горящей зажигалкой.Он много раз рассказал себе, что случится после того, как Джек утолит грызущий голос тела и поймет, какого дурака свалял, и даже почти убедил себя в том, что оно того все равно стоит и что он в любом случае справится с последствиями. А мечтать о том, что события разовьются не по привычному, а по идеальному сценарию, он себе запретил. Хватит уже, в юности намечтался.Говорят, что надежда может убить вернее пули. Это была еще одна прописная истина, с уверенностью в ложности которой Томасу пришлось распроститься. Правда, в качестве бронестекла для автомобиля своего спокойствия он выбрал довольно странную на первый взгляд вещь: принялся собирать сведения о миссис Мартин. Задачка оказалась не из трудных, и уже через пару дней Томас, улучив момент, спросил Джека: — Тебе вообще нравится эта работа?Джек не так редко упоминал, что в большом поместье, со всем здешним этикетом и всеми здешними условностями, чувствует себя неуютно, но Томас, как, впрочем, и остальные, пропускал эти слова мимо ушей, считая их обычным ворчанием на мелкие житейские неурядицы. — Для кого-то это почти предел мечтаний, — улыбнулся Джек, не почувствовав подвоха. — Но мне нравилось работать шофером в госпитале. Только… — он замолчал на секунду, спрятал глаза, а потом закончил полуправдой: — Миссис Мартин живет в Даунтоне, а чем ближе к Джонни, тем лучше. Она с трудом меня терпит даже один выходной в неделю, но громкий публичный скандал ей неприятнее, чем я.Это было похоже на правду — да, собственно, ей и являлось, вот только справлялся же он как-то со своей тещей все предыдущие годы, с тех пор как Энни умерла от испанки. Вот только… Деньги. Томасу, уверенному, что и теперь, после повышения, ему платят безмерно мало, было сложно поверить, что кого-то в Аббатстве может привлекать зарплата.

Томас вряд ли отдавал себе в этом отчет, но на самом деле он не был жаден. Просто людям со специфическими пристрастиями приходится за эти самые пристрастия платить, так что для него жизнь — по крайней мере, хотя бы относительно приятная — всегда стоила дорого. С тех пор как немного перебродила кровь, деньги для него стремительно утрачивали значение, и на первый план выходили другие вещи, но соотношение цен он по привычке мерил той, оставшейся с юности меркой. Джек же, похоже, провел юность как-то радикально иначе. К продажной любви, во всяком случае, он относился — по крайней мере, на словах — почти по-пуритански, что для гомосексуалиста было абсолютно неслыханно.Но оставалась еще миссис Мартин и ее крохотный домик в деревеньке Даунтон, который был давным-давно заложен, и ее же большой долг местному банку, который надо платить.* * *Шулерским приемам его тоже в свое время научил Филипп. Томас не превратил это в источник дополнительного дохода по одной простой причине: такие фокусы можно себе позволить только в высшем обществе. В игорных же притонах штрейкбрехерам быстро объясняют, что к чему, и хорошо если не с таким результатом, после которого не потребуются уже никакие уроки. Да и потом, всегда был риск нарваться на куда лучшего мастера, чем он сам.Томас, правда, изредка садился за стол и в Рипоне, и в Лондоне — собственно, это и помогло ему выплатить долг после провала махинации с черным рынком, — но не позволял себе увлекаться такими прогулками.В следующий выходной Томас с сожалением, но все же отменил свидание с Джеком и отправился в Рипон в компании Энди и его накачанных мускулов — на всякий случай. Тем более что тот был ему должен. Томас не собирался взыскивать этот долг ни деньгами, ни другим образом, но в такой ответной услуге была какая-то высшая справедливость и высшая же ирония.По возвращении Томас нарушил свое же собственное правило хотя бы относительно благоразумного существования и бросился в ?коттедж? возле гаража. Он чувствовал, что совершает ошибку, и надеялся, что это ощущение относится исключительно к самому факту визита — хотя появилось оно уже на пути из Рипона в Даунтон. Но иначе поступить не мог.Надежда — чересчур опасное чувство, поговорка и на сотую долю не описывает эту опасность. У Томаса был настоящий талант к сбору часовых механизмов, он хорошо понимал эту вселенную шестеренок, колесиков и противовесов, говорил с ней на одном языке. Он всегда безошибочно чувствовал часы — и всегда безошибочно чувствовал время. Вот и теперь ему казалось, что это самое время перетекает сквозь пальцы в новую, незнакомую и очень хрупкую колбу, и песчинок на руках почти не осталось. Еще день, или два, или десять, — и мир бесповоротно изменится, и дороги назад уже не будет. У него чуть ли не секунды в запасе, чтобы вернуть все в несколько циничную, порой пошлую, порой приятную, неизменно горькую, но привычную колею. Перевести их с Джеком отношения на товарно-денежные рельсы казалось Томасу удачной и разумной идеей. Он чувствовал себя холеным циничным лордом, небрежно вручающим пару фунтов смазливому жеманному лакею, но никакого дискомфорта по этому поводу не испытывал, ведь это тоже был привычный сценарий, пусть раньше он и играл в нем иную роль. И по собственному опыту знал, что наличие в кармане пары фунтов не мешает получать удовольствие.У Джека оказалось очень накурено. Томас машинально быстро подошел к окну и резким движением распахнул обе створки — он любил этот запах, но не в такой сильной концентрации. — Ты ездил в Рипон с Энди? — вместо приветствия спросил Джек.Томас, как раз собиравшийся с мыслями, чтобы начать разговор — с учетом финансовой неопытности Джека следовало бы быть поделикатнее, но все знакомые варианты сценария как раз ее и не предусматривали, — резко развернулся. Ему приходило в голову, что кто-нибудь, если узнает об их поездке, может усмотреть в ней что-то предосудительное, но он не предполагал, что этим ?кем-то? окажется Джек. — Ты ревнуешь? — в шутку поинтересовался Томас, пытаясь выиграть время. — Скорее, любопытствую, — усмехнулся тот. — Хотя нет. Ревную. Самую малость. — Он подошел чуть ближе и очень серьезно спросил: — Можно?У Томаса резко закружилась голова — от сигаретного дыма, должно быть. Такие игривые, отдающие началом любовной прелюдии разговоры не ведут столь серьезным тоном. — Мне иногда кажется, что тебе нравится меня шокировать, — неожиданно для себя честно признался он. — Нравится. Хотя это получается само собой, но так ведь интереснее, тебе не кажется? И потом, неужели тебя, старого циника, можно чем-то шокировать.?Можно, — подумал Томас, отчаянно стараясь взять под контроль свой рот, чтобы не произнести это вслух. — Только этим, наверное, и можно?. Он на своем веку повидал немало обнаженных тел и откровенной чувственности. А вот обнаженных душ и чувственной откровенности почти не встречал.Джек чуть повернул голову, подставляя лицо ворвавшемуся в открытое окно порыву ветра, и довольно прищурился. Наслаждаясь. Потоками воздуха, скользящими по коже, расползающимися по комнате ароматами полнокровной, вступившей в свой расцвет весны, светом редких блеклых выглядывающих из-за облаков звезд. Жизнью. Каждой прожитой секундой. И это было то единственное искушение, перед которым отступало даже не привнесенное, а вскормленное глубинным страхом благоразумие.Томас, пытаясь вытряхнуть из головы и от глаз эту чувственную картину, неловко повернулся, задел полную пепельницу. Та свалилась на пол, обнажив след на столешнице. Такой не появится за сутки, уж кто-кто, а дворецкий Даунтона это отлично знал.— Ты так часто куришь в комнате? — изумился Томас, радуясь возможности сменить тему. — Мне нравится запах, — кивнул Джек. — Зачем же ты?.. — Томас прикусил язык еще раньше, чем заподозрил, что ответ на этот вопрос отберет у его привычного мира еще несколько секунд существования. — Зачем я с первого дня приходил во двор? — переспросил Джек. — Знаешь, я и сам себя об этом спрашивал. За проблемами, наверное. Разве может быть другое объяснение.Томас выдохнул было сквозь стиснутые зубы, но тут Джек подошел вплотную и тем же серьезным тоном уточнил: — Я приходил, потому что не мог тебя не видеть. Каждый день говорил себе, что это в последний раз, что безопаснее курить рядом с открытым бензобаком, но ничего не мог с собой поделать.Томас сам не знал, почему верит этим красивым — слишком красивым, чтобы быть правдой, — словам. Он давно научился справляться с причиной ?хочу верить?, а удобное ?он просто не до конца понимает смысл произносимых слов? они прошли еще тогда, когда Джек был Тэйлором, изрекающим подчас удивительно меткие двусмысленности. Но — он верил, и именно от этого пытался защититься, нашаривая в заднем кармане бумажник с выигранными сегодня деньгами. Ведь истина и правда — далеко не одно и то же, и если даже некто говорит правду, это не значит, что его слова останутся истинными через недели или годы. — Говорят, смелым людям тоже бывает страшно, — выдохнул Джек Томасу прямо в губы. — Это правда?Томас закрыл глаза, сдаваясь, — и почувствовал, как между пальцев навсегда скользнула в небытие последняя песчинка. — Тебе лучше знать.Они все-таки превратили дом графа Грэнтэма — точнее, гараж графа Грэнтэма — в дом свиданий. Ну и черт с ним! Конечно, для внезапно на старости лет обнаружившего в себе склонность к сентиментальности мизантропа благоразумие — очень полезная добродетель. И все же — иногда просто необходимо поступать неразумно.* * *Кроули из-за беременности леди Мэри пропустили очередной лондонский сезон.Свадьба Мозли и Бакстер состоялась в июле. Среди шаферов жениха были мистер Доу и мистер Карсон, а невесту к алтарю вел Томас Бэрроу.Когда Бакстер предложила Томасу эту роль, по ее лицу было видно, что она готова почти ко всему. С одной стороны, он не так давно залез в теплую ванную и вполне профессионально — военный опыт, куда денешься, — перерезал себе вены по причине, которую сам бы не смог толком идентифицировать, но для приблизительного описания которой вполне подходило детское ?меня никто не любит?. С другой, слащавую сентиментальную чепуху от души не любил. А кроме всего прочего, не переносил в свой адрес ни выражения жалости, ни даже того, что подозревал в таковом. Так что с него сталось бы и разрыдаться от умиления, и расхохотаться в голос, высмеяв свадьбы вообще и мистера Мозли в частности, и смертельно обидеться и попытаться устроить какую-нибудь гадость (от которой, говоря по правде, хуже будет только ему самому). Все это было большими буквами написано у Бакстер на лбу. В итоге Томас и правда чуть не расхохотался в голос и сдержался только в последний момент чудовищным усилием воли — при виде изумления на лице Бакстер, когда он просто и спокойно, с умеренным, но не шаблонным выражением радости согласился. Она долго смотрела на Томаса, потом почему-то перевела взгляд на Джека (тот каким-то непостижимым образом при ее появлении сразу уловил некоторую торжественность момента и скромно удалился на приличное расстояние) и признательно ему улыбнулась.Томас время от времени все еще гадал, кто же тогда рассказал Джеку о нем ?кое-что? — природное любопытство, куда денешься. Хотя давно уже понял, что даже если узнает имя, это мало приблизит его к реальной цели. Раньше Томас полагал, что по имени ?любезного? сплетника сможет сразу понять содержавшийся в сообщении подтекст, но с недавних пор его уверенность в этом серьезно пошатнулась. Он никогда не считал себя знатоком людских душ, накануне памятного крикетного матча понял, что и коллег-то своих знает куда хуже, чем думал; теперь же ему и вовсе начинало казаться, что он живет среди незнакомцев, лица которых по прихотливой причуде случая почему-то трогают в душе какие-то струны. Хотя дело было не в окружающих людях, разумеется, — это просто менялось его восприятие окружающего мира.

Карсон, по слухам, занялся изготовлением виски. Джек и Энди, те не очень понимали причину всеобщего ажиотажа, но Томас, Мозли и Бейтс знали Карсона как редкого специалиста по алкогольным напиткам. Правда, касалось это в основном напитков более тонких, то есть вин, но тем интереснее было посмотреть — попробовать — результат его довольно смелого эксперимента. Бейтс пока так и не выбрал подходящего момента — или не собрался с духом, — чтобы передать эти слухи посаженному на безалкогольную диету лорду Грэнтэму. Но тот был в достаточной мере занят возрождением крикетной команды замка. Джека играть в крикет Томас учил сам.Томас довел невесту до алтаря, вручил бледному от волнения жениху и не забыл для порядка грозно нахмурить брови: мол, если что… Мозли побелел еще сильнее и чуть не свалился в обморок, только было не ясно, от страха или от удивления.На скамье чуть позади Джек о чем-то шептался с Анной. Стоило Томасу увидеть их рядом, и он понимал, что они, такие разные — блондинка Анна с ее правильными чертами лица, светящейся бледной кожей и томными движениями и брюнет Джек со своей незаметной физиономией и полными жизни жестами — все же чем-то неуловимо похожи. Он забывал об этом, стоило только отвести взгляд, как — так уж сложилось — забывал о многом, связанном с Анной. Смерть леди Сибил, отъезд Джимми — память вычеркнула те эпизоды легко и естественно, без малейшего усилия, хотя, наверное, как раз об этом и не следовало забывать. Анна была еще более незаметной, чем Джек, — словно весенние рассветы, которые просто есть и на которые не обращаешь ни малейшего внимания, пока вдруг их не лишишься и не поймешь, что в мире не хватает чего-то очень светлого. Томас вдруг решил, что тем самым ?любезным сплетником? была все-таки Анна. Хотя подобное было как раз не в ее характере — уж если кто и умел хранить секреты и прочно держать язык за зубами, то это она. Но она же, хоть и не любила жизнь так жадно, как Джек, умела тонко — сдержанно, как все в ней, — воспринимать простые мгновения бытия. В общем, Томас решил, что если и должен быть кому-то неожиданно благодарен, то это ей. Он все равно задолжал ей пару-тройку ?спасибо?.После церемонии Анна подошла к нему, будто прочитала его мысли. — Еще одна счастливая пара, верно? — с лукавой улыбкой заметила она, сделав едва заметное, сдержанное ударение на словах ?еще одна?, и Томас с ужасом почувствовал, что заливается краской. — Думаю, все за них рады.Томас прокашлялся. — Вероятно. — Приятно знать, что люди вокруг добрее, чем кажется на первый взгляд, правда? — Лишь время от времени, — усмехнулся Томас. Остатки репутации мизантропа были ему дороги как память.Анна покачала головой, словно сетуя на не лишенное обаяния упрямство глупого дерзкого мальчишки.

Из-за чужих спин вынырнул Бейтс и сразу же положил руку Анны на свой локоть: — Нам пора идти, вам не кажется? Анна? Томас.