Глава 4. Невидимые враги (1/1)

Небо, низкое и белое, висело над городом, и приближавшиеся мусульмане щурили глаза. Солнце было острым, острее пик, и мешало разглядеть отстроенные стены захваченной крепости. Только развалины южных укреплений темнели уродливой грудой, остовом древнего чудовища. Было 25 августа. Последний день затянувшихся, бесполезных переговоров между двумя мирами, каждый из которых мнил себя единственно верным и имеющим право существовать.Ричард Львиное Сердце стоял на вершине Проклятой Башни и пристально смотрел на толпы сарацинских воинов. Они приближались ещё некоторое время, затем остановились в явной нерешительности. Они ждали исполнения данных обещаний. И предводитель христиан властно поднял руку. Пора.Рыцари вышли на стены. Плантагенет даже издалека видел остававшиеся на камнях алые следы, прочерчивавшие их короткий путь. Каждый волок за собой то, что нужно было вернуть врагам. Напоминание о том, что война не окончилась даже теперь, когда король Англии остался один. Когда часть его мучительно умерла?— в тот день, когда Филипп Август покинул Палестину, чтобы никогда не вернуться. Покинул, едва держась на ногах и постоянно оборачиваясь. Он не ушёл с палубы, пока корабль не сгинул: его силуэт отпечатался в затуманенном взгляде оставленного союзника и не стёрся даже теперь. Ричард не был уверен, что король Франции переживёт эту дорогу. Ричард понял, что проклятье всё же легло на его голову. Невидимый враг теперь всё время таился поблизости. В снах. В планах. В чужих глазах и в песке.Ещё один взмах руки?— и тела начали сбрасывать со стен. Две тысячи тел. Не так много, если вспомнить, скольких он потерял у этого проклятого города. Ненавистного. Даже более ненавистного, чем благостный святой Иерусалим, куда Ричард должен рано или поздно вступить. И он дойдёт.Неверные кричали от ужаса, видя вырастающие бесформенные груды у вековых стен. Те, что подошли особенно близко, уже узрели среди мертвых женщин и детей. И если, принимая это решение, Плантагенет ещё питал подобие жалости, то теперь она исчезла. Высохла, как река. А пустое русло заполнилось густой загнивающей кровью.За два дня до этого лазутчики доложили, что часть войска Саладина вовсе не покинула окрестностей Акры, отойдя лишь незначительно к востоку. Крестоносцев ждали, и их путь через Сирию должен был оборваться в самом начале. Враги стояли вблизи единственной проверенной дороги?— дороги, по которой в мирное время ходили караваны. Неприкосновенной дороги.Войска свернули… совсем в другом направлении. Вспоминая эти слова, Ричард, и без того отчаявшийся, впадал в ещё большую злобу. Его и его людей собирались подстерегать и расстреливать из луков, как дичь. Славная смерть в обмен на две тысяч мусульманских жизней. Так Саладин выполнял выторгованные им самим условия. Неужели он искренне думал, что обещания его не будут проверены?Горькое объяснение всегда находилось безошибочно. Саладин верил в то, что счастье от выздоровления Филиппа ослепит и Ричарда, и павших духом франков. Заставит ненадолго ослабить бдительность. Он просто не знал о том, что средний сын Генриха Плантагенета давно уже запретил себе быть слепым. Слепота имела слишком высокую цену в этом мире. 31 июля, в последний раз сжимая в своих руках запястья Филиппа, король Англии уже послал к дороге разведчиков. Но тогда он ещё не собирался проливать кровь тех, кто ждал своей участи в катакомбах взятого города.Затеянные переговоры были пустословными. Плантагенет тянул время, ожидая подтверждения своих подозрений и почти веря в их беспочвенность. Человек, излечивший его и Филиппа от страшного недуга, не мог тут же пойти на обман. Саладин хотел честного боя, иначе дал бы обоим королям умереть. Разве не так? Ведь он… тоже рыцарь. Иначе быть не могло.Дурные вести пришли, едва последние французские корабли скрылись на горизонте. И вот тогда что-то в нём снова сломалось. Было ли это ?что-то? верой в рыцарство или всего лишь последним запасом сил, он не знал. Больше рана уже не могла заживать. Никакие раны не могут заживать бесконечно. И, приблизившись к Ги де Лузиньяну вечером 24 августа, Ричард Плантагенет сказал только одну фразу:—?Режьте их. Всех.Он не хотел видеть, как на него посмотрит этот рыцарь?— преданный, но безвольный, придавленный грузом прежних ошибок. И, развернувшись, пошёл прочь. По дороге в свой временный дом Ричард встретил прибывшего с моря гонца с письмами и в некоторой надежде остановил его… но, конечно же, послания от Филиппа не было. Ведь прошло слишком мало времени.Под стенами Акры разносились горестные крики и брань мусульман. Плантагенет смотрел на чёрное ревущее море и знал, что цена оказалась ещё выше: больше он не увидит тех своих людей, что томились в мусульманском плену и должны были быть возвращены завтра. Он был уверен в этом и омертвел настолько, что не ощущал вины за содеянное. Но……. Вина вернулась, когда на следующий день хаттинская лисица отпустила всех 700 крестоносцев живыми и невредимыми. Переговоров более не состоялось. Саладин вместе с ближними эмирами уехал к Арсуфу.*Женщина в выцветшей накидке из голубого шёлка стояла у оконного проёма. Её волосы, сильно поседевшие за последние полгода, были собраны в тяжёлый узел. Тонкие пальцы постукивали по серой каменной кладке, выдавая ожидание и волнение.Адель Шампанская не знала, когда вернётся сын, последнее его письмо, отосланное ещё из Вены, сильно запоздало. Но вот уже с самого утра её сердце билось часто и тревожно. Тревога эта, как она надеялась, была напрасна. Ведь дороги и леса давно опустели, почти все, кто мог, отправились в Святую Землю. Да и кто посмел бы причинить вред Филиппу Августу, о котором уже дошли до Парижа самые удивительные легенды. Король Франции был храбр и отчаян в бою и одним из первых вошёл в павшую Акру. Она не сомневалась. Никогда не сомневалась. Но ветер принёс из Палестины не только хорошие слухи.Стук копыт медленно заполнил дождливый воздух. Женщина замерла, чутко прислушиваясь. Потом обернулась. Девушка, сидевшая у камина спиной к королеве-матери, не обернулась. Может быть, задремала за шитьём, но, скорее всего, просто не ощутила разъедающего, рвущего всё внутри страха, который пришёл к старой женщине. Страха увидеть, каким стал сын.В парадный двор через каменные ворота въехал всадник. Лицо и фигуру его скрывал длинный дорожный плащ с капюшоном. На плаще не светлело гербовых лилий, но что-то в самом силуэте было знакомым, и Адель Шампанская неосознанно подалась вперёд, жадно всматриваясь и шепча:—?Филипп…Девушка у очага обернулась?— пламя бросило шаловливый блик на её рыжие волосы. В бледных руках даже ткань казалась не снежной, а грязновато-белой. Взгляд, скользнувший по худой спине королевы-матери, был в первую секунду острым и цепким, но почти сразу смягчился:—?Не нужно… не нужно так тревожиться. Мы должны радоваться, что он вернулся домой.Адель Шампанская не обратила к ней лица. Она по-прежнему глядела на улицу. Голос был тихим и усталым.—?Но рад ли он, моя милая?..*Дороги в предместьях Парижа были серыми, дождь размыл их, под копытами чавкала грязь. Король Франции всё гнал и гнал коня, пока не оставил далеко позади всех возвращавшихся вместе с ним вассалов. Он надеялся, что ветер остудит его пылающий рассудок. Но, кажется, больше ни один ветер мира не мог дать ему этого освобождения.Филипп Август слишком хорошо помнил каждый расплавленный, накалённый зноем день после взятия Акры. Особенно остро он помнил свой отъезд и предшествующие этому споры, которые Плантагенет в конце концов оборвал одной-единственной угрозой.—?Если не сделаешь этого, Филипп, вскоре по лагерю пойдут слухи о том, что ты тайно ведёшь переговоры о перемирии с неверными. Сам я не умею сеять их, но вокруг меня немало тех, кто умеет. Даже мой добрый Ги, ведь он в последнее время недолюбливает тебя за то, что ты прочишь иерусалимский престол Конраду Монферратскому.Капетинг лишь усмехнулся, качая головой:—?Ты никогда не сражаешься такими средствами, Ричард.Пальцы крепко стиснули его плечи. Взгляд светлых голубых глаз было почти невозможно выдержать. Слишком много в нём осталось боли, и теперь она уже не стиралась, как это было раньше, от мимолётной улыбки. Филипп опустил голову, упрямо хмурясь. И вздрогнул, когда ладони дотронулись до его скул:—?Но я никогда ещё по-настоящему не сражался за то, чтобы сохранить твою жизнь. Для этого я использую все средства. И у меня уже есть… —?указательный палец провёл по поверхности зелёного камня на шее Капетинга,?— доказательство. На тебе видели эту вещь, и все знают, кому она принадлежит. Как видишь… мне удаются хитрости.Филипп молчал.—?Не держи на меня зла. Я преклоняюсь перед тобой и буду проклят Господом за то, что лишился такого союзника, но…—?Я понимаю,?— губы почти одеревенели. —?Спасибо тебе.Они часто возвращались к этому спору, каждый раз Филипп надеялся, что конец его будет другим. Шло время?— и отплытие уже готовилось. Все вопросы?— о том, кто вместе с ним покинет Палестину,?— были решены.Короля Франции удивило то, как много вассалов пожелали остаться и продолжить путь к Иерусалиму. Своего предводителя они провожали смиренно?— но его доводило до отчаяния то, как старательно они прячут во взглядах и словах жалость.Он не мог признать и до конца принять то, как сильно изменился. Как одеревенела часть его лица, каким странным и полудиким стал взгляд: левый глаз по-прежнему не видел и начинал косить. Как медленно заживает изуродованная кожа. Не обрели прежнего цвета и густоты волосы?— и однажды он просто отстриг их все под корень. Равнодушно, даже понимая, что едва ли они вырастут вновь. Болезнь лишила его не столько телесных сил, сколько любви к жизни. И это читалось, как бы ни старался он, находясь среди верных рыцарей, гордо держать голову. Чем больше проходило дней, заполненных пустотой, тем острее он осознавал, что поступает верно: его новое обличье подтачивало веру воинов. И он оставил их. Филипп Август спешился, не открывая лица: он понимал, что мать всё равно его узнает. Он отдал подскочившему конюху поводья, отказался от помощи пажа, поднялся по ступеням и через поспешно распахнутые двери вошёл в широкий зал, освещённый множеством факелов. По-прежнему прячась под плащом, король Франции смотрел вокруг и ничего не узнавал. Казалось, уже много лет он не пересекал этого порога, хотя прошёл не такой и большой срок. Как он не рад был своему дому. Как тоскливо он себя чувствовал. И…—?О тебе уже молятся, мой милый. Хорошо, что ты вернулся невредимым.Мать стояла у других, тоже распахнутых, дверей. Маленькая и постаревшая ещё сильнее, она неуверенно шагнула вперёд, и он тоже сделал несколько шагов. Никто из них не побежал навстречу, как бывало раньше: она уже была слишком слаба, а он?— слишком равнодушен. Всё, чем он хоть немного жил, осталось в Палестине. В Париже не было ничего.Она обняла его, и он обнял её в ответ. Когда тонкие пальцы потянулись к капюшону, он с трудом поборол желание больно стиснуть их и оттолкнуть. Молча, покорно позволил грубой ткани упасть. Материнский взгляд скользнул по лицу, но Филипп, внимательно следивший за выражением глаз, не увидел ни страха, ни отвращения, ни даже жалости. Только понимание и смирение:—?Что ж… битвы изменили тебя, сын. Отец был бы тобой очень горд. Спасибо, что ты здесь.Он кивнул, ничего не ответив. Лицо матери казалось тоже почти забытым, как и стены замка. Посеревшим, осунувшимся. Чужим. Какая-то часть сознания даже хотела спросить её имя.—?Ты всё ещё болен, милый?—?Я здоров, мама,?— неживым голосом ответил он. —?Я рад оказаться здесь. Какие новости?—?Всё позже, за трапезой,?— отозвалась она со слабой улыбкой. —?Сейчас давай поднимемся. Тебя ждут.—?В замке кто-то гостит?На этот раз она не ответила. Кивнула и развернулась, зовя его за собой к винтовой лестнице. Он подчинился, по-прежнему пытаясь хоть за что-то зацепиться взором. И только там, наверху, это удалось, когда рыжеволосая молодая женщина поднялась от очага и шагнула к нему со словами:—?Здравствуйте, мой король. Я рада, что Господь позволил вам вернуться невредимым.Зелёные глаза, яркие и светлые, изучали его?— и, в отличие от старой королевы, принцесса Ингеборг Датская не сумела скрыть страха. Филипп равнодушно растянул губы в улыбке. Он уже слишком хорошо знал свою мать, чтобы не понять, что означает этот визит. Его женят на глупой девчонке в ближайшие месяцы. Потому что ветер приносит из-за моря слишком много разных слухов.—?Я сшила вам рубашку.Белая ткань легла в его руки, но он почти не почувствовал ни нежности женской кожи, ни прохлады лёгкого льна, вышитого лилиями на груди. Девушка пристально и ожидающе вглядывалась в него. Он церемонно поклонился:—?Честь и счастье видеть здесь вас. Я удаляюсь в свои покои. Надеюсь, трапеза спокойно пройдёт без меня. Я устал в пути.—?Прислать к тебе лекаря, чтобы смазать раны? Тебе привезли самые лучшие снадобья с австрийских гор,?— предложила мать.Одна мысль о том, что кто-то коснётся его, заставила волну отвращения прокатиться по разуму и отдаться ломкой слабостью в теле. Король Франции покачал головой:—?Не нужно. Пусть принесут их наверх, и я всё сделаю сам.Ни одна из них не возразила. И он удалился наверх. Чтобы, рухнув на своё прежнее ложе, прижать ладони к лицу. Боль не унималась, и хотелось выть, как воют заблудшие и измученные старые волки. Но губы пересохли, их более не удавалось даже разомкнуть. Филипп закрыл глаза и увидел перед ними проклятое пламя рыжих волос. Ингеборг Датская выполнила своё обещание. И явилась не в лучший срок. Ему казалось, что во всём этом есть какой-то дьяволов рок… И он совсем не знал, как с этим сражаться. Он никогда не умел побеждать врагов, которых не видел.Лишь одно могло спасти его. Ненадолго отсрочить разрывающее, болезненное ощущение обреченности. Он зажёг свечу и сел писать письмо Ричарду.*—?Я не желаю, чтобы ты ещё когда-либо так поступала, Джо. Не уподобляйся тем несчастным женщинам, что связали себя с мечом. Рыцарство?— не удел женщины.Королева Джоанна гордо вздёрнула подбородок, но не оставила своего занятия?— она промывала глубокую рану на собственном предплечье. Короткие волосы, успевшие отрасти за время долгого похода, были влажными от пота, лицо, бледное и будто окаменевшее, уже мало напоминало лик той молодой женщины, что встретила брата на плодородной Сицилии.—?Раньше ты был другого мнения о человеческом мужестве, Ричард.—?Раньше всё было иначе. Раньше я не терял столько. И теперь не желаю терять тебя. Если ты не подчинишься, я усмирю тебя силой.—?Что ж… попробуй.Голос звучал хрипло. Понимая, что она измучена и хочет пить, он взял серебряную чашу и наполнил из своей фляги. Но женщина лишь гордо и обиженно оттолкнула подношение:—?После твоих слов я скорее приму чашу из рук того эмира, что схватился со мной под городскими стенами. Он бился храбро, и не зря после перемирия ты отметил его как равного. Как его звали?В вопросе он уловил фальшь, но в ту минуту она ещё не насторожила его.—?Малик аль-Адиль,?— глухо процедил сквозь зубы Ричард. —?Брат хаттинской лисицы, что будет вести от его имени переговоры. И если ты действительно мнишь его достойным, я предложу ему твою руку и сердце. Может, хотя бы это поможет вернуть Иерусалим? Хотя теперь я предпочту купить его кровью собак.Хмурясь, сестра всё же забрала кубок и отпила?— не заботясь об изяществе этого движения, с мужской жадностью:—?Не желаю и слова об этом. Я буду говорить с тобой о другом. Ты переменился, Ричард, я устала повторять это. И если раньше перемены ещё не шли во вред другим, то теперь…Она осеклась. Их взгляды встретились.—?Договаривай.—?… ты становишься чудовищем, Ричард. Если ты не одумаешься, мы проиграем. За тобой тянется кровавый след от самой Акры. И он ширится.С глухим злым смешком он опустился на расстеленную верблюжью шкуру. Тугое жжение между грудью и горлом заставило сцепить в замок пальцы?— так, что они захрустели. И всё же он продолжал улыбаться сестре, глядя на неё исподлобья. И вспоминая, всё, что произошло за эти дни, недели, расплавленные и тягучие месяцы.Смерть нашла крестоносцев вблизи Арсуфа?— города на южном сирийском побережье. Она настигла их ещё в пути?— всё на той же Неприкосновенной Дороге. Если бы не решение?— построить рыцарей так, чтобы мощные щиты не только прикрывали лошадей, но и защищали пехотинцев,?— лишь немногим дался бы этот путь. Плантагенет не пожалел о своей тактике: стрелы врагов, преследовавших армию христиан со всех сторон, летели впустую. Ричард и его люди шли и шли вперёд. У стен города госпитальеры, замыкавшие колонну и наименее защищённые, всё же не справились с яростью?— завязали кровавое сражение. Такое, что, когда ночью город был всё же взят, мертвецов пришлось сбросить в море: не было ни сил, ни времени выкопать достаточно глубокую яму.Здесь, под Арсуфом, Ричард впервые после двухтысячной казни встретился с Салах ад-Дином. Тот явился сам, без сопровождения и, кажется, невооружённый. Но мёртвый круг тут же образовался вокруг его лошади. Никто не поднял на врага руки, крестоносцы расступились, глядя озлобленно и настороженно.На этот раз Ричард безропотно позволил пленным мусульманам уйти. Прежнее унижение жгло его, и уже в шатре он процедил сквозь зубы:—?В прошлый раз ты славно опозорил меня, хаттинская лисица.Тёмные глаза, устремлённые на короля Англии, ничего не выражали:—?Ты опозорил себя сам. Но я могу понять твою причину. Тебе было больно, больнее, чем сейчас. Боль и мудрость несовместимы, как и боль и дальновидность.—?Правда?Саладин не ответил. Ричард смотрел на него, подмечая странную перемену: предводитель неверных выглядел больным. На лбу, закрытом тёмными с проседью прядями, Плантагенету почудилась едва заметная сыпь, но, перехватив взгляд, враг поправил волосы. Они говорили недолго, разговор был спокоен и размерен: оба устали биться. Но, уже поднявшись, Саладин с усмешкой сказал:—?Знаешь… мне жаль моих людей. Но я рад твоему позору, Ричард. Теперь небесный город никогда тебя не примет. Ты не войдёшь в его врата.Он взъярился и ударил. Выхваченный из-за пояса кинжал оцарапал смуглую руку. Но кровь из глубокого пореза пошла будто бы с усилием?— густая и тёмная. В молчании Плантагенет отступил. Собственная ярость угасла в одно ничтожное мгновение. Саладин усмехнулся, даже не глядя на свою кисть:—?Меньше дыши со мной одним воздухом. И держись от меня подальше, или рано или поздно я заберу тебя с собой.У него закружилась голова от жгучей ненависти и жгучей боли в этом взгляде, едва ли принадлежащем живому человеку.—?За что ты так ненавидишь меня? И почему до сих пор являешь такое благородство?Саладин шёл к выходу из шатра. Не останавливаясь и не оборачиваясь, он бросил лишь одну фразу:—?За то и потому, что ты?— лишь тень, Ричард. Тень от другой тени. Прими это. Второй раз смерть показала свой лик перед Аскалоном. Город этот, не столь сильно удалённый от Иерусалима, был для крестоносцев оплотом надежды. Местом, где Ричард рассчитывал восстановить и собрать силы, а также построить новые осадные орудия, большинство из которых были либо брошены, либо сильно повреждены врагом. Уже за полпути усталые люди, казалось, воспрянули духом. И даже сам король Англии почувствовал это и на какое-то время поверил в мираж покоя… но густая роща оказалась вырублена до самого последнего дерева, а могучие стены?— разрушены. Саладин сжёг этот путь, отступая. Как и всегда, уничтожил за собой всё.Сейчас крестоносцы бились под Ибелином?— в единственном месте, где ещё могли закрепиться прежде, чем делать новый рывок. И наконец они пришли к подобию мира, ведь и мусульмане подорвали остатки своих сил. Впрочем… для Ричарда мир, как и спокойствие, были иллюзорными. С отъезда Филиппа прошли месяцы. За всё время Плантагенет не получил почти ни одного письма.—?Я чудовище, говоришь? —?он поднялся. Глядя Джоанне в глаза. —?Тогда тебе не стоило разделять со мной этот путь. Я прикажу своим людям стеречь тебя вместе с прочими женщинами, которые…—?Я тебя возненавижу.Он усмехнулся:—?Потом всё изменится.Малик аль-Адиль стоял и что-то тихо шептал своему вороному жеребцу. Чёрные вьющиеся волосы, не прикрытые ни чалмой, ни капюшоном, трепал ветер. Удивительно белые зубы ярко виднелись в улыбке, озарявшей смуглое лицо. Мужчина был, кажется, в недурном настроении. И Ричард испытал новую волну ядовитой злобы. Тем не менее, когда он заговорил, голос его был спокоен, а тон?— безупречно вежлив:—?Итак, о чём ты хотел говорить со мной?Араб подступил к нему, чуть наклоняя голову в подобии уважительного поклона:—?Для начала выразить восхищение вашим мужеством и радость по поводу перемирия, Львиное Сердце. Ты проявил мудрость.—?То же могу сказать и тебе,?— медленно выдавил Плантагенет, стараясь не вдыхать запах тех не убранных трупов, что уже начинали гнить. —?Мир будет полезен всем. Возможно, стоило бы предпринять что-то, чтобы продлить его.Аль-Адиль кивнул, оправляя плащ, и вдруг обратил взгляд к шатру, из которого Ричард только что вышел. Плантагенет резко обернулся?— и успел заметить, как колыхнулся задвигаемый полог, как мелькнула тонкая бледная рука женщины.Как его звали? И этот обманчиво небрежный тон, который он так хорошо знал…Осенённый некоторой догадкой, он вопросительно посмотрел на молодого араба:—?Моя сестра понравилась тебе? Теперь я почти не сомневаюсь в этом. Твой брат говорил об этом однажды… как о возможном пути для нас всех. Говорил и я. Помнишь?Смуглые щёки неожиданно окрасились лёгким мальчишеским румянцем. Опустив взор, аль-Адиль тут же снова вперил его в короля Англии:—?Я смотрю на неё не первый раз, и всегда её облик наполняет трепетом моё сердце. Всё ли с ней в порядке? Не я нанёс ей ту рану, но всё же…—?Поверь, Джоанна переживала не такое, и её храбрость непоколебимее храбрости многих мужчин.Он увидел, что эти слова вызвали улыбку?— но не презрительную, так свойственную мусульманам в отношении женщин, а совсем иную. Вызвавшую волну боли там, где раньше находилось сердце. Невольно Плантагенет скривился в нервном подобии смешка и лукаво прищурился:—?Желаешь получить её? Поменяй веру, в который раз я говорю тебе это. Иначе никак.Араб закусил губы и на несколько секунд прикрыл глаза. Ричард понимал, что предложение снова останется без ответа. И испытывал жалость?— даже зная, что несколькими неделями позже, возможно, перережет этому человеку горло. И будет рад этому.—?Прости, но это так. Ведь она никогда не примет твою. Впрочем… на всё воля Неба, и мы не будем более об этом говорить. Так что ты хотел от меня?Он подождал, пока аль-Адиль отбросит все ненужные и, видимо, не самые радостные мысли и совладает с собой. Наконец араб вновь улыбнулся и церемонно произнёс:—?Завтра?— один из наших праздников. Мы не сражаемся в эти несколько дней. Надеюсь, вы соблюдете этот обычай так же, как мы соблюдаем ваше право на мир в христианские праздники.—?Можешь не сомневаться.—?Если желаешь?— можешь явиться на него с ближним окружением. И взять… —?он сделал паузу,?— супругу и сестру. Никто не причинит вам зла. Таков приказ моего брата.—?А сам он придёт? Не так давно он казался мне схваченным болезнью.Аль-Адиль явно не хотел отвечать на этот вопрос. Видя его сомнение, Ричард продолжил:—?Он, кажется…—?Ты этого не узнаешь,?— ответствовал наконец молодой араб. —?Это?— последнее, что должно тебя волновать. Мой брат устал. Но если придёт час последней битвы, тебе это не поможет.—?Знаю,?— кивнул Ричард, даже восхищённый этой пылкостью. —?Что ж… пожалуй, я приму твоё приглашение. И… —?поколебавшись, он всё же добавил:?— Мне приятно видеть, что правители вашего народа любят своих братьев. В этом вы лучше нас.—?Как и во многом другом.—?Кроме скромности,?— с удовольствием парировал Планатгенет. —?Уезжай, пока я не проучил тебя за такие дерзости.Араб, смеясь, легко вспрыгнул на коня и пришпорил его. Вскоре он был уже далеко. Некоторое время Ричард провожал взором фигуру всадника и наконец, развернувшись, пошёл к шатру.Джоанну он застал сидящей среди подушек?— она держала в руках свою окровавленную на рукаве нижнюю рубашку и смотрела на неё пустым взглядом. Щёки заливала краска?— так же, как и у уехавшего мусульманского воина.—?Джо… —?Ричард остановился на входе. —?Ты… ничего не хочешь рассказать мне?Она подняла глаза и медленно покачала головой:—?Ты не так глуп, каким иногда кажешься, Ричард. Ты всё понимаешь без слов.—?Когда это началось? —?он подошёл и опустился рядом. —?Почему… ты не сказала?—?Там. Под Арсуфом. Но поверь, я не сделала ничего, что погубило бы мою честь,?— она отложила рубашку в сторону и обхватила руками колени. —?Как и он. Это были… всего лишь случайные и короткие встречи. И я знаю, что у нас нет пути вместе. Я не отрину Господа. Он не отринет Аллаха. Всё уже решено.Она говорила мёртвым ровным голосом. Голосом, который Ричард знал. Упрямый рыцарь, потерявший то, чего никогда не имел,?— вот кто сидел с ним бок о бок в тишине шатра. Не потому ли… он всегда любил её сильнее, чем братьев?На несколько мгновений он обнял сестру, стараясь не касаться её раненого плеча и боясь, что она немедленно вырвется. Но она только покачала головой:—?Может быть… мне было бы проще, родись я мужчиной?Он не сдержал тихого горького смешка:—?И ты полюбила бы мусульманина? Нет, Джоанна. Мужчинам… так же тяжело в любви.Она промолчала. Ричард мягко позвал её:—?Джо… не хочешь принять приглашение Саладина и явиться на их празднество? Там ты сможешь… провести вечер так, как пожелаешь. Я не стану мешать тебе бередить твои раны. Всё-таки… —?наклонившись, он поцеловал растрёпанные волосы,?— ты дорога мне. Что бы ты ни делала. Пожалуйста, помни это.Он поднялся и уже на выходе услышал:—?Пожалуйста, позови ко мне свою супругу. Я… хочу немного побыть с теми, с кем мне хорошо. Сейчас. И вечером.Ричард кивнул и отодвинул полог, вновь выходя в пустынное сияние раскалённого дня. Кажется… ему стало немного легче. И одновременно тяжелее в десятки раз.*—?Могу ли я всё же войти?Она стояла на пороге его покоев, и пламя свечи отражалось в зелёных глазах. Филипп, успевший раздеться по пояс, в молчании смотрел на неё. Он знал, что нарушает церемониал, показываясь женщине в таком виде?— тем более что тело его было обезображено множеством незаживших ран и шрамов и являло собой неприятное зрелище. Но оно слишком нестерпимо болело, чтобы накидывать сверху рубашку или халат.Ингеборг, скользнув по обнаженному торсу взором, невольно вздрогнула. Филипп отстранился, делая приглашающий жест:—?Добро пожаловать.Он сказал это просто так, почти уверенный, что она развернётся и, испросив прощения, уйдёт. Но она шагнула через порог со слабой улыбкой:—?Я подумала… что смогу быть полезной, ведь вам нелегко будет промыть раны на вашей спине.Он машинально провёл по своим волосам и уже привычно скривился?— пряди были жесткими, короткими, жидкими. Чувствуя острое желание вновь остаться в одиночестве, он глухо сказал:—?Наверно… вы разочарованы, принцесса? Стремясь сюда, вы ждали совсем другого человека?Принцесса Ингеборг, уже приблизившись к столу, смотрела на снадобья?— с молчаливой сосредоточенностью. Наконец она обернулась, и рыжие пряди снова слабо качнулись за спиной:—?Я ждала вас. И вы вернулись. То, что с вами произошло, воля судьбы. Мои руки слишком слабы даже чтобы просто удержать меч. И я преклоняюсь перед вами, мой король. А сейчас…- вновь лёгкая улыбка оживила губы,?— позвольте мне вам помочь. Если на что-то я и способна?— то на врачевание. Отец часто просил моей помощи, когда старые раны беспокоили его.Всё то время, что тонкие бледные руки занимались шрамами, Ингеборг не говорила. Когда Филипп повернулся к ней лицом, позволяя обработать и грудь, она не опустила глаз. Он всматривался в чёткие, точно вырезанные каким-то древним мастером, черты?— без интереса или восхищения, лишь потому, что их странная гармония не давала ему забыться болезненной полудрёмой. Холодная ладонь на секунду задержалась против его сердца, и, не успел он отстраниться, как датская принцесса произнесла:—?Похищено. Знаю.Слова заставили его вздрогнуть и мучительно скривиться. Светлый колдовской взгляд казался взглядом кошки. Рука с мягкой влажной губкой скользнула выше. Король Франции перехватил её и удержал. Он чувствовал, что должен что-то ответить. И понял, что давно разучился лгать.—?Вы прекрасны, но я никогда не полюблю вас. Простите.—?Я не жду этого. —?Закончив, она медленно поднялась. —?Вы ведь знаете… в наш век женщины едва ли могут позволить себе ждать хоть чего-то. Особенно любви.Несправедливость этого простого признания заставила его вскочить и чуть повысить голос:—?Уезжайте. Ведь… вы любви достойны!Слишком резкое, непозволительное движение. Король Франции покачнулся от боли, и Ингеборг осторожно коснулась его плеч, снова взглянув снизу вверх в глаза:—?Я знаю. Но ведь и вы тоже получили не всё, что заслуживаете. А теперь отдыхайте. И… наденьте мою рубашку. Я очень старалась, когда шила её. Знаете… ненавижу шить.Почему-то он не сумел возразить. Она помогла опуститься на постель?— рыжая прядь невесомо коснулась щеки, околдовывая сном. Филипп тяжело вздохнул, пытаясь встретить взгляд принцессы, но теперь она явно не желала этого.—?Чего вы хотите от меня, если не любви? —?спросил он.Впрочем… об ответе он догадывался ещё когда на берегу озера его поцеловала девятилетняя девочка?— такая же рыжая и ледяная.—?Корону. Более?— ничего. —?Вам сегодня лучше, мой король?Она улыбнулась, когда он всё же спустился к завтраку. И надел подаренную ею рубашку?— приятную и лёгкую на ощупь. Казалось, в ней начинали меньше болеть старые раны. Король Франции благодарно кивнул:—?Да, ваше высочество. Я чувствую себя отлично.Он не упоминал о том, что сегодня полночи провёл за посланием к Ричарду. А потом долго не мог уснуть, думая и мучительно гадая?— когда же получит от короля Англии хотя бы несколько строк. Время тянулось медленно… писем не было. И мысли?— одна страшнее другой?— не давали измученному Филиппу покоя. Куда сильнее, чем старые раны.Ингеборг внимательно смотрела на него, сидя на другом конце стола, и в её рыжих волосах играло солнце. Улыбка на губах была полна нежности?— той, какую девушка позволяла себе, зная, что нежность едва ли нужна и едва ли найдёт отклик. В светлом платье принцесса датская казалась ангелом, но… почему же Филиппу Августу упорно чудилась всего лишь ведьма?