Глава 5. Потерянный (1/1)

Всё то время, в течение которого английский гонец пересекал парадный двор, на него косились с неприязненным любопытством. Однако юноша только расправил плечи, ускоряя шаг и вслед за герольдом проходя мимо с неохотой расступившихся часовых. Французы более не поворачивали голов. Они снова словно окаменели.—?Сколько чванства… —?пробормотал про себя юноша.Впрочем, он сказал это тихо и не озвучил следующей пришедшей ему в голову мысли: ?Каков король, такова и стража?.Герольд скрылся за широкими резными дверями из морёного дуба. Юноша замер, внимательно оглядывая рисунок?— сменяющие друг друга сцены битв, гремевших над Францией ещё в далёкие тёмные века, до Капетингов. Резьба была удивительно искусная, и неосознанно он протянул руку, очерчивая подушечкой пальца контур женской фигуры?— сирены, наблюдавшей с камня за сражением в море.Чуткое ухо уловило легкий звук шагов. И англичанин отступил, уже готовый склониться в поклоне перед Филиппом Августом и сделать вид, что не замечает изуродованного лика. Но в распахнутых дверях появилась совсем другая фигура.Даже под тканым убором девушка не смогла скрыть бесподобной рыжины своих волос?— в слабом свете солнца из окна они напоминали пламя, плясавшее на снегу бледной кожи. Юноша спешно преклонил колени, но всё равно не мог украдкой перестать смотреть на незнакомку. Голос её, глубокий и тихий, заполнил залу:—?Пусть Господь хранит вас, мой друг. Ваш путь был долог. Встаньте.Он поднялся и медленно вынул письмо. Идя навстречу и благодаря Бога за возможность ближе взглянуть на прекрасное неземное существо, он произнёс:—?Так же и вас… что вы, путь ничего не значил. Я спешил к королю с посланием, и…—?Король устал, вы наверняка знаете, что следы болезни и ран ещё мучают его. Он не вставал сегодня с постели.—?Надеюсь, недуг оставит его,?— ответил юноша, жадно любуясь тонким лицом с незримой печатью грусти. —?Но моё письмо…Рука была протянута быстро. Слишком быстро. Но это не насторожило его, несколько ослеплённого и оглушенного этой неожиданной встречей с принцессой Ингеборг. Теперь он почти уверен был, что это именно она?— возможная новая невеста французского правителя.—?Прошу, дайте его мне. Вести от союзника обрадуют его. А вам, наверно, нужно поспешить отдохнуть перед дальней дорогой.Светлые пристальные глаза не отрывались от его лица. Он кивнул, подчиняясь, забывая приказ?— передать послание лично в руки. На мгновение нежные пальцы коснулись его кисти, и ему показалось, что он запомнит это касание навсегда. Но пора было уходить. Девушка чуть отступила, уже не улыбаясь:—?Прощайте.—?Прощайте…… В своих покоях Ингеборг Датская на мгновение замерла. Письмо почти обжигало её руку, королевская печать Ричарда Львиное Сердце напоминала яростный огненный глаз. Девушка немного помедлила, потом открыла тяжёлый деревянный ларь, что стоял на её столе, и медленно заглянула в него. Несколько посланий с английскими и французскими печатями светлели в полумраке.Ингеборг бросила туда же только что полученное письмо, закрыла крышку и медленно отступила к своей постели, стараясь больше не смотреть назад. Сев, она поджала к груди колени и опустила подбородок. Не думать. Только не думать, вообще не думать о том, что она делает и почему. Она знала, что скоро письма прочтут. Но вовсе не те, кому они предназначены.*Филипп…Прошло уже столько времени с последнего твоего письма?— кажется, я читал его, когда мы только готовились уходить из Акры. Я объясняю это себе тем, что ты долго добирался до родины по довольно безлюдным землям, а также тем, что сам я перемещаюсь слишком много, чтобы твоим гонцам так легко удавалось меня найти.Дорогой Филипп, если бы ты только мог почувствовать, какая боль из-за этого терзает моё сердце. Всё, что я могу сделать, дабы облегчить её,?— перечитать те твои старые послания, что я вожу с собой даже теперь, когда мой шатёр может быть в любой момент охвачен огнём. О эта сладостная иллюзия! Иногда, прочтя несколько строк, я порываюсь ответить и только тогда осознаю, что уже отвечал. Давно. Много лет назад.Помнишь, как мы прятали в наших письмах коротенькие послания в желании уберечь нашу тайну и одновременно?— сказать больше, чем вмещает прямой строй фраз? Теперь я более не боюсь, что мои письма прочтут, разрушенный Аскалон и десятки других городов выжгли все мои страхи. Я не уверен, что вернусь, Филипп. Я не вижу причины вернуться. Ты ждёшь меня? Ждёшь хоть немного?Знаешь, мы снова покинули Ибелин и вернулись в Аскалон, который ныне отстраивается моими людьми, потому что был до основания разрушен Саладином. О, каким прекрасным становится этот город нашими силами. А завтра мы выступаем к Иерусалиму. И на этот раз рыцари жаждут войти туда, сравнять с землёй вражеские стены. Они в ярости после того, как сарацины прямо на улице убили Конрада Монферратского. Они жаждут мести. Так же жажду её и я за то, что война отняла тебя у меня, оставив от общего ?мы? лишь острый осколок в моей груди. Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.Странная ирония… кровь и смерть, что день ото дня преследуют меня, должны были ожесточить моё сердце, но, кажется, лишь размягчили его. Впрочем, не будем ни о каких сердцах, ты ведь никогда не принимал подобных разговоров. Поэтому лучше я напишу тебе о славном Конраде.Я скорблю по нему, и его смерть скверно отразилась на всём, что происходит в нашей армии. Твои рыцари то и дело вступают в яростные ссоры с моими, не рады походу и австрийцы. И мне всё тяжелее поддерживать между разрозненными частями мир. Многие подозревают, что убийство Конрада, которому по общему решению обещана была Иерусалимская корона, организовал Ги де Лузиньян, а некоторые называют виновником и меня. Впрочем, я могу понять их подозрения и колебания, помня, как сильно Конрад в последнее время вздорил с Лузиньяном?— ведь тот тоже мечтал вернуться на свой трон, а я благоволил к нему. Так или иначе… наверное, я должен просить твоего прощения. Я не уберёг благородного рыцаря. Твоего рыцаря. Лучшего из многих. И чувствую себя так, будто мне отсекли один из пальцев: Конрад был незаменимым стратегом.Я написал бы тебе ещё о многом, но упомяну лишь одно событие: наша славная Джо учудила. Она прониклась нежными трепетными чувствами к брату хаттинской лисицы, малику аль-Адилю, человеку мужественному, умному, исполненному признаваемых даже мною достоинств. Впрочем, чувства эти не привели ни к чему: он отказался разделить её веру, а она не разделила его. Теперь ее гордая душа полна печали, и в этом есть лишь одна подлая радость для меня?— более Джоанна не сражается наравне с мужчинами, от чего раньше мне не всегда удавалось ее удержать. Но моя слабая надежда на династический брак и быстрый мир распалась прахом. Да, Филипп, я уже не тот, что раньше. Я готов был взять город миром, если бы два любящих сердца?— хоть чьих-то сердца?— соединились в одно. Просто чтобы я сам мог вернуться к тебе.Прошу, не держи меня в молчании и ответь хотя бы строкой. Ведь уже семь раз я писал тебе, и семь раз ты промолчал. Береги себя и свою мать. И пусть Париж расцветает, радуясь тому, что король жив.Ричард Львиное Сердце12 мая 1192 года**Ричард,как прискорбно для меня жить без твоих писем. Не получить ни одного за все прошедшие месяцы и томиться неизвестностью. Те новости, что приходят из Сирии, тревожат меня, даже достигая берега с опозданием. Мой сон превратился в ожидание этих вестей, этих гонцов. Но почему нет ни одного послания от тебя? Жив ли ты? Конечно, жив, или твою смерть бы уже оплакивали. Но кое-что сжимает мое горло даже в тихую вечернюю минуту: я знаю, что, может быть, тебя убивают прямо сейчас. Что ты истекаешь кровью. Я схожу с ума, Ричард. Зачем ты так жесток со мной?Впрочем, тут же холодное понимание отрезвляет меня оплеухой: как я могу требовать твоих посланий, когда ты бьёшься за веру? Бьёшься днём и ночью, когда тебе садиться за письма? Нет. Я и так проявил бесхребетность, позволив тебе обмануть меня и заставить уехать в Париж, и я готов платить за это любую цену, все равно она не будет столь высока, сколь высока твоя.Я немного писал тебе уже о том, что мать отыскала мне новую жену, и, наверно, ты с презрением и осуждением поморщился бы, если бы услышал, как скверно я думаю об этом. Ингеборг, принцесса датская, прекрасна телом и душой, но в последнее время мне тяжелы мысли о ком-либо рядом, тяжелым стало это многолетнее притворство. Да и милая принцесса, кажется, разочарована. Ричард, она ехала в Париж в надежде обвенчаться с ?красивейшим из франков?, как величали меня мои хронисты, а получила гнусного искалеченного урода, который на войне забыл, как жить. Я устраиваю пышные пиршества и охоты, придаюсь веселью, обретаю новых и новых друзей… и никто, слышишь, никто из них не догадывается, что говорит с мертвецом и перед мертвецом преклоняет колени.Впрочем, этого мне писать не стоило, я не желаю омрачить твой разум. Пора заканчивать моё послание, и на этот раз я буду говорить о вещах более насущных и важных. Твой брат, Джон Безземельный, уже один раз писал мне с неприятным предложением объединиться против тебя. Тогда я не ответил на его письмо, вскоре он прислал второе, но я даже не прочитал его?— к тому моменту и ты, и я были уже больны, а Акра всё ещё не покорилась. Впоследствии письма пропали из моей памяти, возможно, я даже сжег их, будучи в забытье, но так или иначе, я замечаю странные подвижки в областях Нормандия и Мэн.Мне говорят о том, что рыцари из окружения твоего брата ведут себя неспокойно и нападают на твоих вассалов?— происходят грабежи, поджоги. А кое-кто с английского двора, те, кого ты так любил в отрочестве, писали моей матери о том, что в Англии происходят волнения. Твой брошенный народ жаждет короля, и Джон Безземельный видит это. Пока он не предпринимает никаких действий, вразумляемый королевой и старыми рыцарями, но мой долг?— предупредить тебя. Возвращайся, как только первый камень пробитой стены упадёт к твоим ногам. Я буду молиться о тебе.Если ты получишь это письмо, напиши как можно скорее. Прошу, потрать на это немного сил. Ведь… я пишу тебе уже восьмое послание, и все они летят в пустоту.Филипп Август18 июня 1192**Мой бедный ангел.Снова ты не отвечаешь мне, но у меня нет даже сил клясть за это Господа или тебя. Я пишу тебе из-под Иерусалима, и недосягаемый город столь прекрасен, что сердце моё, если оно ещё есть, плавится в груди. Горечь, что я испытываю, безгранична, и безгранично отчаяние. Отчаяние оттого, как ненавижу я то, чего должен жаждать.У меня не хватает мужества напасть на эту благостную землю, ведь если она не падёт под натиском христианского воинства, значит, прав был проклятый Саладин, когда пообещал мне, что я не войду в эти ворота. О, как я ненавижу его, но как жесток он в своей правоте. Я столько совершил грехов, Филипп… совсем недавно я снова каялся перед всеми своими людьми, и на сей раз я каялся искренне. Ведь я пролил так много крови и погубил так много жизней. И, наверно, такова воля Бога, что сейчас, когда мы встали лагерем у святыни, окружённые кольцом сарацин, я каюсь и исповедуюсь вновь. Перед тобой, за то, что разрушил твою судьбу.Филипп, я возжелал тебя ещё там, на крыше, и желание это укрепилось на коронации. Я так долго обуздывал его, у меня было время уехать, исчезнуть, отдалиться, дабы не омрачать твою безгрешную чистую юность. Но я не устоял. И провёл тебя по всем мукам ада, самым сладостным и самым горьким. Прости мне моё желание любить тебя. И знаешь… если ты не пишешь мне потому лишь, что осознал свою ошибку и мою вину, то я благословляю тебя. Не пиши. Не пиши мне никогда, но будь готов к тому, что я не скоро ещё смогу последовать твоему мудрому примеру. Писать тебе?— моё спасение. Особенно теперь, когда мой путь почти завершён.Если я решусь, то скоро мы атакуем. И когда я буду убит?— а я почти уверен в этом?— постарайся помнить обо мне как о верном соратнике и друге. Ты можешь забыть всё остальное, но это?— сохрани в чертогах памяти.Я мог бы ещё многое написать тебе… я хотел бы писать тебе всю ночь, и утро, и день. Но нужно идти. В меня ещё верят. И я не сдамся. Прости и прощай, мой ангел.Ричард23 июня 1192**Мой милый Ричард, почему же мои мольбы остались не услышанными? А впрочем… теперь тебе точно некогда сидеть над письмами. До нас донеслись уже благие вести о том, что крестоносцы достигли стен Святого Города и что лишь ваши сомнения удерживают вас от штурма. И пожалуй… сомнения имеют почву.Сегодня я проснулся от кошмара, в котором ты лежал посреди долины близ Иордана, с окровавленной, рассечённой грудью, а сокол пожирал твою плоть. И то, что это был сокол, благородная храбрая птица, совсем не похожая на падальщиков-грифов, наполнило ужасом моё сердце. Я молился о тебе снова. Верю, что Господь не устал ещё слышать от меня твоё и только твоё имя.Мне жаль омрачать твоё приближающееся торжество, но я пишу тебе о твоём брате. На случай, если прошлое моё послание не достигло тебя и если твоя мать или твои верные вассалы с Островов не отправили к тебе гонца, скажу: Джон Безземельный поднимает в Англии налоги, действуя твоим именем. Он уже всерьёз готов взять твою роль на себя, и есть те, кто поддерживает его, но пока это лишь отдаленные области, и волнения в них могут оказаться пустословием. Твои же континентальные домены в опасности куда большей. Люди твоего брата объединяются и с моими баронами, образуя не самые благоприятные союзы. Пока всё это носит характер случайных очагов, но в будущем может грянуть гроза. Всё чаще я слышу в своём окружении разговоры о том, что твоим отсутствием стоит воспользоваться. Мои люди ненавидят и боятся тебя, Ричард. Всё, что сдерживает их,?— то, что теперь, после возвращения, они боятся и меня. Хотя многие не уверены, что я проживу долго: все детские болезни мои обострились, и иногда мне трудно даже подняться с постели.Так или иначе, исполняя обязательства, данные тебе перед отплытием, я прошу позволения войти в Нормандию и Аквитанию и охранить границы между твоими доменами и доменами моих вассалов, равно как и с доменами принца Джона. По мере сил я не стану вступать в конфликты с людьми твоего брата, дабы у него не возникло возможности обвинить меня в аннексии, и я надеюсь, что моё вмешательство не затянется. Постарайся ответить мне как можно скорее. За сим я благословляю тебя на штурм и одновременно благословляю на отступление и скорейшее возвращение?— что бы ты ни выбрал, я буду на твоей стороне. Прошу, храни себя.Твой Филипп28 июня 1192**О за что мне все эти муки ада, Филипп? За что мне эта слабость, эта трусость, эта боль?Ты хочешь знать, почему по всем уголкам Франции и прочих королевств ещё не трубят о том, что славный город Иерусалим очищен от мусульманской скверны? Потому, что второе мое прозвище, ?Да-и-Нет?, куда вернее и справедливее ?Львиного сердца?. Твой Ричард?— трус, побоявшийся заклеймить себя позором поражения. Твой Ричард?— плохой предводитель, потому что так и не смог заставить рыцарей разных армий примириться между собой. Те, кем я располагаю,?— четыре безголовых чудовища?— английское, французское, австрийское и палестинское?— просто не могут действовать слаженно. О, Филипп, если бы только ты был рядом. Если бы я хотя бы пару строк получил от тебя в ответ на прошлое своё послание… а впрочем, всё это?— пустые, жалкие оправдания. Правда лишь в одном, и лишь об одном я должен тебе сказать,?— Иерусалим не взят и взят не будет. Мы отступаем от его стен.Мы идём на Яффу, которая теперь?— главная и желанная цель для Саладина. Город этот не только прекрасно укреплён, но и располагается у моря, и тот, кто владеет им, владеет всем побережьем. И вот уже неделями Яффа защищается от полчищ неверных. Какую же ошибку я совершил, стянув к Иерусалиму все свои силы ради штурма, который даже не провёл! Оставив незащищёнными столько земель. Как я мог быть так слеп?Впрочем… в последнее время я предчувствую беду. До меня дошли тревожные вести с островов Британии?— о том, что брат мой желает получить мою корону. Что мой народ страдает потому, что он требует от них непосильной платы за самые простые и необходимые вещи. Что он говорит им, будто я давно сошёл с ума на этой войне. Слухи?— о моем безумии и о моем предательстве, о моих частых связях с эмирами Саладина, распространяются подобно холере от двора ко двору. И я понимаю, что мне трудно будет вернуться назад невредимым?— если я смогу хотя бы попытаться это сделать.Филипп, более я не прошу тебя мне писать, потому что просьбы эти не находят отклика. Я прошу лишь об одном: какие бы страшные вещи ни рассказывали тебе обо мне, не верь. Моя душа ещё держится в теле только мыслями о тебе. Будь со мной хотя бы через моря и пустыни. Будь со мной.Ричард1 августа 1192**Как горестно мне слышать от каждого, кто прибывает ко двору, что вся та слава, какую ты снискал, забывается. Как неблагодарны люди. И как трудно мне сдерживать желание убить каждого из тех, кто сообщает мне: ?Ричард Плантагенет не должен был вести эту армию?. Глупая ложь, ничтожная зависть. Мне говорят о том, что твои связи с мусульманами крепнут. Говорят о том, что это ты убил Конрада Монферратского, чья смерть причинила мне огромную боль. Говорят о том, что ты убьёшь и меня, если мои люди вступят в Аквитанию и Нормандию?— ведь ты не терпишь вмешательства в свои дела. Но я уже готов отдать рыцарям такой приказ?— ведь я давал тебе обещание. Впрочем… пока об этом рано говорить.Послушай, Ричард. Страшная мысль всё чаще приходит мне в голову. Может быть… ты не пишешь потому, что давно уже записал меня в ряды тех, кто отвернулся, предал, бросил тебя? Каждый раз это подозрение заставляет меня содрогаться и мучительно искать пути, пути доказать тебе то, что я отдал бы душу за возможность вернуться и встать с тобой плечом к плечу. Но таких путей нет, и я блуждаю в темноте. Мне остаётся только ждать тебя и пытаться быть тебе верным союзником. Даже если больше я не нужен тебе. И если ты просто не желаешь отвечать на мои послания… не отвечай. Но я ещё долго буду звать тебя в надежде на самый слабый отклик. До самого последнего моего дня. Береги себя, Ричард.Филипп. Потерянный без тебя.19 сентября 1192**Волны ласково касались борта корабля. Но Ричарду казалось, что десятки щупалец просто впиваются в деревянные доски, злятся, пытаются повернуть уплывающую флотилию назад. В проклятую Святую Землю.Принцесса Джоанна и королева Беренгария стояли на берегу. Они покидали Палестину позже, вместе с другими женщинами и сильной рыцарской охраной. Путь их был длиннее, но зато безопаснее. Впрочем, Ричард был рад этой разлуке?— два постоянно преследующих обеспокоенных взгляда просто измучили его.Сейчас он думал о том, что в Париж пришла холодная серая осень. И всё никак не мог выбросить привычную тревожную мысль: как переносит эту осень?— вторую осень порознь?— Филипп Август. Мысль эта, расползаясь удушливым туманом в рассудке, заставляла до боли в костяшках пальцев сжимать край борта.—?Вы опечалены, сэр Ричард?Ги де Лузиньян медленно приблизился. Он смотрел на Ричарда настороженно?— в последнее время вспышки гнева стали особенно частыми у правителя Англии. Прорывались. И уже не скрывались. Казалось, в любой момент бывший король Палестины готов был к удару. Ричард, чувствуя, что настороженность верного рыцаря злит его ещё сильнее, покачал головой:—?Знаешь, моя честь была основательно потрёпана этими псами. И это мучает меня. Вот и всё.Луч заходящего солнца блеснул в рыжеватых, словно выцветших, волосах мужчины. Он не повернул головы, продолжая смотреть на удаляющийся берег. И Плантагенет был рад этому: лицо его наверняка выдавало ложь.—?Мы ещё вернёмся, чтобы одержать победу?Ни за что на свете. Больше он не пойдёт на бойню под знаменем чужого креста. Ему тяжело нести даже свой. И было ещё кое-что, что он знал точно и что вселяло в него странную, почти бессознательную тревогу.—?Это лучшее возможное решение.Лицо хаттинской лисицы словно превращалось в маску. Мёртвую неподвижную маску древнего бога, только глаза лихорадочно блестели. Но поступь его была тверда, не дрожала и рука, сжимавшая кубок с ключевой водой.Ричард опустил глаза. В его собственной чаше переливалось рубином вино. Оно было горьким и оставляло неприятный привкус на губах. А может… он просто отвык от хорошего напитка?—?Ты не нарушишь своих обещаний?—?А ты, Да-и-Нет?Взгляды встретились. Плантагенет медленно покачал головой:—?Обещаю. И все, кто нападал на твои караваны, уже лишены земель и титулов.—?Тем твоим людям, что ведут себя мирно, тоже ничего не будет грозить.Они говорили и едва ли слышали друг друга: каждый оставался в своих мыслях, со своими призраками. Когда всё было решено, Ричард опустил глаза:—?Знаешь… я никогда не думал, что буду так ждать мира. Ведь мы оба понимаем, что мне он нужнее, чем тебе.Улыбка тронула жёсткие губы предводителя неверных:—?Ты заблуждаешься. Я точно так же не хочу крови своих людей. Прощай, Ричард.Странный мудрый человек, казалось, с чем-то смирился. Так же, как когда-то смирилась Джоанна. Как смирился аль-Адиль, когда, провожая Плантагенета и его дам с праздника, в последний раз держал в своей руке руку бывшей сицилийской королевы. И только сам Ричард почему-то до сих пор ни с чем не смирился. Просто не мог.—?Меня… ждут? —?тихо спросил он. —?Как ты думаешь?И удивился сам, насколько отчаялся, раз задаёт такой вопрос врагу.—?Кто-то ждёт. Поверь.Ричард пожал смуглую руку и ещё раз пристально посмотрел в тёмные глаза в сетках резко обозначившихся морщин:—?Прощай. Спасибо.Саладин медленно кивнул. Выходя, он произнёс фразу, которую Плантагенет уже слышал и помнил:—?Ты… храбрее меня. Поэтому ты не должен меня благодарить.Больше Ричард Львиное Сердце никогда не видел хаттинскую лисицу.…Он знал, что Саладин больше не скрестит с ним клинка.—?Кто знает, мой добрый Ги. Может быть. Сейчас достаточно того, что христиане вновь могут прийти к Иерусалиму и преклонить колени.Только тогда Лузиньян посмотрел на него:—?А вы изменились. Раньше вы жаждали крови и только крови и не могли вынести ни единого поражения. Кажется… это было совсем недавно. Когда вы плыли на Кипр, а я прибыл вам на помощь. Сейчас мы плывём туда вновь, но вы уже другой.—?И прежний был тебе ближе? —?Плантагенет усмехнулся.—?Мне казалось, что прежнего я понимаю.Вопрос сорвался с губ прежде, чем Плантагенет сумел удержать его:—?А понимал ли ты прежнего Филиппа Августа Капетинга?Он сознавал, что Лузиньян?— вовсе не тот, с кем нужно даже упоминать это имя. Сэр Гийом никогда не имел серьезных ссор с французским королём и бился с ним бок о бок дольше, чем с Ричардом. Но едва ли ему близка была тонкая проницательная натура Филиппа. И едва ли он понимал…—?Почему вы заговорили о нём? Он покинул нас слишком рано, и многие осуждают его.…сколько в действительности боли было причинено этому человеку и как он её переносил.—?Ты ведь знаешь, я не забываю друзей. Даже ушедших.—?Нет,?— Лузиньян опять глянул на воду,?— его я не понимал. И как бы ни прозвучали эти слова, я рад, что предводителем нашей армии в итоге остались лишь вы. Он прекрасный стратег и храбрый воин, но… он слаб. Слишком слаб в сравнении с вами. Слабым не место в землях Бога.Ричард, скрывая мгновенную злобу, что поднялась в нём, улыбнулся:—?Именно им и место там, где есть Бог. А ты просто не можешь простить его за покровительство Конраду Монферратскому, а не тебе.Гийом опустил голову:—?Может, и так. Но в любом случае, я явно сказал не то, что вы желали услышать.—?Я ничего не желал,?— с усилием произнёс Плантагенет. —?Всё, что я желаю услышать, я скажу себе сам.—?Простите, но могу я оставить вас?Этот побег он готов был простить. Кивнул с новой улыбкой:—?Конечно, мой друг. Отдыхайте.Оставшись в одиночестве, он медленно опустил голову. Улыбка сошла с губ вместе с ушедшим под воду солнцем.