Глава 6. Прощение (1/1)

Дорогой РичардВремя всё идёт, бунты никак не заканчиваются.Если бы я только знал, за что мои вассалы так подлорешили поступить со мной, ударив в спину, я быникогда не повторил своих ошибок.И в минуты отчаяния я задаю себе вопрос, что делать,силюсь снова найти путь, но не могу. Сотни тысячлье разделяют меня прошлого и меня нынешнего.Может быть, это даже и к лучшему, но пока что яне могу до конца примириться с этим, и мне больно.Ещё жалкий год назад я верил, что воеватьпротив семьи неправильно. Но Боже, эта страшнаялёгкость, с которой дядя предал меня,отказавшись от всех своих клятв, забыв все техорошие минуты, что провёл рядом с нами, ужеокончательно убила мою веру в добро.Бессмысленным было бы просить его о мире, но… знаешь,если дядя покорится и преклонит колени, я, как щенок,забытый хозяином и вновь найденный, прощу. Клянусь!Твоё последнее письмо о братьях так и дышит гневом, ноединственное, в чем они оба действительно повинны, ―безумная жажда власти. Немало для войны? Может быть.Я всё ещё надеюсь, что для нас всех настанут лучшие времена, а пока умоляю всех вас?— и враждующих и примирившихся?— беречь себя. Последние дошедшие до меня новости из Палестины нерадостны, ты наверняка слышал о том, что сарацины продвигаются всё дальше, захватывая основные пути, по которым когда-то ходили паломники. Мир, который пытается удержать король Балдуин, слишком шаток, ведь король тяжело болен. Я молюсь о его здравии, но, боюсь, рано или поздно у нас уже не будет выбора, кроме как принять крест. Просите Господа о том, чтобы к тому времени в ваших землях воцарился мир.Филипп Август Время летело так быстро, что казалось, его подгонял ветер. К новому Рождеству почти все охваченные мятежами провинции вновь покорились Филиппу. Не потребовалось даже слишком большого количества казней?— силы бунтующих постепенно иссякали, а помощи ждать было неоткуда.…И когда 23 декабря 1182 года Тибо де Блуа, герцог Шампанский, преклонил колени и опустил голову, ожидая удара мечом, король лишь положил руку ему на плечо и прошептал:― Можно ли лишить жизни человека, что в детстве катал меня на своей спине, а в отрочестве вместе со мной часами загонял зайца на охоте? Боль, которую вы причинили мне своим предательством, была невыносима, но она же сделала меня сильнее и помогла осознать многие ошибки. Поэтому я говорю вам ?спасибо? и забудем. Поднимитесь.Герцог молча припал губами к его запястью, и юноша поспешно высвободился: был лишь один человек, чьи поцелуи вызывали в нём трепет, кому Филипп позволил бы касаться своей кожи вечность. От этого человека не было вестей уже два месяца. Причины были Филиппу хорошо известны: Ричард снова получил рану? и не просто опять лишился возможности писать, но некоторое время его жизнь даже висела на волоске.Все эти недели, каждую ночь, Филипп просыпался от страха: ему казалось почему-то, что там, далеко, львиное сердце остановилось. Задыхаясь, путая слова, ощущая, как пылает лоб, юный король шептал молитву за молитвой и мысленно звал Ричарда. Только сегодня ему доставили очередное письмо от среднего из Плантагенетов?— вместе с письмом от Генриха, полным рождественских пожеланий. Это второе Филипп сразу же отдал, а первое спрятал у сердца, собираясь прочесть в ближайшее время.На пороге показалась королева-мать. Её заплаканное лицо, казалось, постарело за этот год ещё больше, а глаза не отрывались от брата, с усилием выпрямившегося и всё ещё прижимавшего к сердцу руку. При виде её Тибо тяжело вздохнул и с трудом удержался на ногах. Глубокое раскаяние отразилось в светлых глазах, между бровей обозначилась горестная складка. Теперь он проиграл и сдался окончательно. И, улыбнувшись, Филипп сказал:― Я оставляю вас, мои дорогие. Храни вас Бог.Они бросились друг к другу в объятья, а Филипп, поднявшись в покои, заперся и наконец открыл письмо?— трогательно-нежное, с невидным постороннему глазу зашифрованным посланием. Заметно было, что рука Ричарда, видимо, отвыкшего писать, сильно дрожала, и тем дороже было каждое выведенное слово. В письмо была вложена небольшая веточка остролиста, которую Филипп крепко сжал в ладонях, пытаясь почувствовать воздух далёкого чужого края. Откинувшись назад и растянувшись на кровати, он посмотрел в потолок и улыбнулся.*Генри Молодой не отличался слабостью здоровья: как и почти все дети Алиеноры Аквитанской, он не был предрасположен к болезням, рос сильным и выносливым. Но в отличие от среднего брата, никогда он не предпочёл бы турнир спокойному вечеру у огня.Затянувшаяся война, постоянные поражения, необходимость раз за разом отступать и невозможность толком собраться с силами на одном месте подтачивали его день за днём. Генри устал. И, сталкиваясь с ним лицом к лицу в боях, Ричард не мог не заметить этого.Во время одного из последних сражений Молодой Король чуть не упал с коня, и рыцари поспешно прикрыли его отступление. Неожиданно для себя Ричард отказался от преследования. Когда он смотрел, как поспешно поднимают крепостной мост, и отдавал приказ возвращаться в лагерь, сердце у него уже слегка щемило от странной тревоги. Тревога оказалась не напрасной.Наверно, это было мучительно?— умирать в далёкой темноте, в осыпаемом стрелами замке, от лихорадки. Так или иначе, в последний раз Ричард увидел своего брата уже мёртвым?— каким-то почерневшим, оплывшим, с застывшей на лице маской скорби. Странно, но он не испытал никакого торжества. Впрочем, скорби тоже было немного. Больше всего было усталого облегчения. Закончилось. Всё наконец закончилось.Отец, прибывший раньше, успел застать Генри живым. И глядя в его отрешённое лицо, Ричард понимал: недавние разговоры о желании отрубить старшему сыну голову?— лишь разговоры.― Он просил прощения… ― отец устало потирал лоб, рассеченный несколькими поперечными шрамами. —?И я простил.Ричард посмотрел на своего мёртвого брата?— на безымянном пальце всё ещё сведённой судорогой, распухшей от лихорадки руки, сиял чистой синевой фамильный сапфировый перстень Плантагенетов. Последний подарок отца, так и не разучившегося прощать своих детей, как бы с ним ни поступали.― Ричард. ― Генрих закашлялся, прижав к горлу руку, но всё же справился с собой. —?Клянусь… больше я никого не короную. Власть и семья не могут ужиться.Плантагенет лишь горько усмехнулся. Он знал, что отец хотел сказать немного другое. Не ?не короную никого?, а ?не короную тебя?. Ведь был же ещё маленький Джонни, самый любимый сын, которого не успела испортить вздорная бунтарка-мать. Но меньше всего на свете Ричарду хотелось сейчас поднимать новую волну раздоров. И он лишь склонил голову:― Это верное решение, отец.Всё-таки… он тоже очень устал. И готов был немного подождать. А сейчас ему нужно было написать письмо. Последнее письмо перед окончательным возвращением на континент. В Аквитанию. Или сразу в Париж. Домой.Конец первой части.