Глава 5. Предательство (1/1)

После длительного пребывания на природе здоровье отца Филиппа стало немного лучше. Но возвращение в город сразу показало, насколько улучшение было обманчивым. Старый король уже фактически не мог передвигаться, ясность ума сопровождала его далеко не всегда. С каждым днём на него всё больнее становилось смотреть.На континенте стремительно холодало, и, видя падающий с неба снег, Филипп иногда задумывался о том, что делает Ричард. Когда кто-то из знакомых и друзей семьи случайно проезжал по делам через Париж, Филипп сразу оживлялся. В разговоре он, изо всех сил пытаясь выглядеть незаинтересованным, расспрашивал о событиях в Аквитании. Новости обычно радовали: земля, управляемая рукой Ричарда, процветала даже сейчас, на пороге зимы.А вот общие дела королевского дома Плантагенетов были отнюдь не такими хорошими. По-прежнему шли разговоры о том, что старший сын находится под пятой у старого Генриха. По-прежнему оставалась в заточении Алиенора Аквитанская. А сестра Филиппа, Эллис Вексенская, ждала своей участи.Сейчас Филипп уже не смотрел на её возможный будущий брак с Ричардом как на что-то роковое. Даже напротив, он считал это поводом стать ближе и найти оправдание своему желанию чаще видеться со средним сыном английского короля. Но пока Эллис жила с Генрихом и едва ли желала кого-то другого. Мог ли Филипп не понять её, когда точно так же страстно хотел оказаться рядом только с одним человеком?Рождество приблизилось незаметно, но Филипп не слишком радовался светлому празднику. Он знал, что Ричард уже переправился через Ла-Манш и наверняка празднует в одном из отцовских замков. Мысль о том, что теперь их разделяет даже не несколько областей континента, а ещё и огромное море, ещё сильнее угнетала. Но, как и всегда, Филипп был учтив, вежлив и во время традиционной рождественской ассамблеи?— недели празднеств и церемоний?— ничем не показывал своего упаднического настроения.24 декабря ему доставили письмо, и, даже не видя ещё королевской гербовой печати, юный король понял, от кого оно. Сорвав печать, он всматривался в строчки, написанные крупным, беглым почерком. _____Дорогой ФилиппЯ написал бы тебе стихами, если бы только у меня былатакая возможность, но к сожалению, моё вдохновение всёещё не вернулось ко мне и вернётся нескоро. Скорее всего, этобудет худшее Рождество в моей жизни. Никогда раньшея не ощущал такой фальши в отношениях с братьями и отцом.Лишь одно вселяет в меня некоторую радость, и этоюжное солнце летней Аквитании, которую я не забываю.Буду верить всем сердцем что как только потеплеет, ты найдешьлюбой повод, чтобы приехать и навестить меня там, мой дорогойюный король. И только попробуй как-нибудь отказаться от моегоискреннего приглашения.Сегодня у нас очень холодно, и почти всё время Генри гордокрасуется в общем зале перед дамами и трубадурами. Я предложилустроить турнир, чтобы хоть немного развеять отвратительнуючахлую тоску, но кажется, меня не слушают и слышать не хотят.А завтра я попытаюсь сбежать подальше ― вырваться на прогулку вюжные владения. Кажется, там не всё спокойно. Наверно, моё пребывание у отца продлится дольше, если братья не образумятся, но я всё ещё думаю завернуть в Париж. А ты совсем не пишешь мне о своих делах, будто и не обещал писать каждый месяц. Как здоровье твоего отца? Я желаю всем вам счастья в это Рождество, храни вас Господь. И я очень жду твоего письма. А если ты действительно получил его, попробуй найти в нём загадку. Ты ведь помнишь, как сильно я их люблю. В качестве рождественского подарка шлю тебе плащ на лисьем меху. Надеюсь, ты всё же будешь его носить, потому что этих лис я убил сам. С Рождеством.Ричард, герцог АквитанскийФилипп перечитывал письмо раз за разом и наконец обратил внимание на первые буквы начальных строчек, будто написанные с чуть большим нажимом, а может, ему лишь показалось. Сколько же Ричард подбирал фразы для этого тайного послания? Ведь оно содержало слова, которые юный король так и не услышал вживую. Хотя чему удивляться, Ричард ведь был поэтом, да ещё и с удивительным талантом и любовью к музыке. Нередко Филипп просил Плантагенета напеть какую-нибудь из менестрельских песен и с удовольствием вслушивался в мелодичный голос, звучащий над ухом. И не было такой мелодии, которая не казалась бы чарующей. Поздно ночью Филипп зажёг свечу и сел писать ответ. На рассвете он уже отправил письмо и тот подарок, который придумал уже давно. И Рождество не казалось ему таким безнадёжно грустным и одиноким, он встречал его с некоторой надеждой на лучшее. Впрочем, она не оправдалась.Волнения в восточных и южных провинциях начались уже в середине января. Новости доходили до Парижа не всегда вовремя. Мятежные феодалы вступал в бои с солдатами и нередко одерживали верх; Филипп ждал, собирая силы, чтобы нанести решающий удар. Впервые это легло почти полностью на его плечи: случившееся усугубило болезнь отца. Прежде он, казалось, начал выздоравливать, но теперь ещё стремительнее угасал. Юный король был в ярости. И когда гонец принёс ему письмо от одного из немногих верных вассалов с юга, Филипп, едва пробежав текст глазами, резко поднялся и сказал матери:― Пора. Я выступаю с солдатами сам.Адель Шампанская подняла на него усталые глаза:― Почему, милый? Дорога сейчас опасна, их всё больше, они подступают ближе…― Так надо, ― коротко ответил Филипп и вышел.Письмо осталось на столе. В нём назывались имена нескольких мятежников. В их числе был и совсем недавно покинувший Париж дядя юного короля, Тибо де Блуа по прозвищу Добрый.*Опасения оправдались: Рождество было худшим из всех, какие Ричард переживал. Улыбка Генри ещё никогда не казалась такой натянутой. Стремление матери, выпущенной на неделю из-под стражи, выглядеть полной сил ещё никогда не было так близко к провалу. А восторженные приветствия городской бедноты звучали довольно фальшиво.Да, в островном королевстве и его континентальных доменах всё менялось. Люди уже не понимали, кто сейчас их король: Генрих Короткий Плащ или Генри Молодой. Всё больше становилось тех, кому не хотелось видеть на престоле ни того, ни другого. Англию лихорадило, но никогда ещё Ричард не был столь равнодушен к этой лихорадке.Без привычной злости он наблюдал, как подобострастно Генри улыбался отцу и как сжимал кулаки, стоило тому отвернуться. Лишь усмехался, заставая отца наедине с Эллис Вексенской?— сестрой французского короля и своей нареченной невестой. И не обращал ни малейшего внимания на ехидные замечания, которые отпускал в его адрес маленький Джонни, новый любимчик отца, последний из рождённых в браке детей.Лишь одно заставляло мучительно тосковать. Ричард вспоминал, как Филипп пытался уговорить его остаться на Рождество, и жалел о своём отказе. Каждый раз, когда ему подносили бокал вина, он вспоминал вечера в Фонтенбло?— у огня, вместе, под сводами замка.Письмо от юного короля пришло вскоре после Сочельника. Вместе с письмом Филипп прислал тот самый меч, который когда-то так понравился Ричарду. Плантагенет мог себе представить, какого труда Филиппу стоило выпросить его у дяди Гийома. И если бы сэр Белые Руки знал, для кого, ― наверняка не дал бы согласия. Держа оружие, бережно обёрнутое тканью, Ричард вновь улыбнулся и наконец стал читать письмо. Здравствуй, Ричард.Я очень надеюсь, моё письмо всё же дойдёт, ведь буря ужасная.Не сомневайся, я сумел разгадать твою загадку и надеюсь,если я использую тот же ключ, ты не рассердишься.Мне тоже не доставил особой радости довольно скучный,одинокий праздник, на который в этом году приехали лишьгости с севера и из некоторых восточных провинций. Мнеуже очень надоели все эти банальные условности и правила,бестолковые и однообразные. Я устал. Быть королём?—если и удовольствие, то очень сомнительное.Зато отцу на какое-то время полегчало, он снова видит ясно, итеперь я надеюсь, что он всё же выздоровеет.Если бы ты знал, Ричард, как сильно мне хотелосьбы приехать к тебе в Аквитанию. От всего моего сердцая благодарю тебе за приглашение и надеюсь, ты не передумаешь и не забудешь обо мне. Дружба с тобой мне очень дорога. Я до сих пор помню, как ты пел с менестрелями и как все слушали тебя. Надеюсь, и ты не забудешь о Париже. Здесь тебя всегда ждут. Моя мать уже отправила тебе и твоему семейству поздравления и пожелания, и, в отличие от моих, они наверняка дошли в срок. Но так или иначе, я говорю ещё раз: храни вас всех Господь и да минует вас беда. Пожалуйста, пиши мне чаще.Филипп АвгустРичард улыбнулся: кажется, теперь этот тайный язык станет для них постоянным. Если бы он мог, сорвался бы в Париж прямо сейчас. Трудно представить себе что-то, чего он желал больше. Но на Ла-Манше бушевала буря, усиливалась и буря семейная.Генри объявил войну отцу, когда начался март. Ему удалось объединить вокруг себя нескольких крупных феодалов с их армиями и убедить выступить против Генриха. Ричард примерно догадывался, каких обещаний это стоило брату, и уже сейчас жалел его: даже в случае победы он не смог бы их выполнить. А в случае поражения… вполне вероятно, брат будет разорван в клочья.Ожидаемым было и предательство Джеффри, примкнувшего к мятежу. И вновь Ричард не ошибся: ему самому никто не предложил присоединиться. Поэтому в ответ на письмо от отца ― прямой вопрос, чью сторону он на этот раз выбирает, Ричард ответил просто и коротко: ?Мои люди в твоём распоряжении?. Этим он вновь опроверг, а может, и наоборот, подтвердил насмешливое прозвище, данное когда-то одним из трубадуров Генри, Бертраном де Борном. Прозвище, которое врезалось Ричарду в память и жгло его как клеймо. Ричард Да-и-Нет.Война затягивалась. Она охватывала новые и новые земли, и люди уже переставали понимать, чья победа была бы им нужнее. Ричард отчётливо видел это, проходя с отрядами через наполовину опустевшие поселения: многие жители, устав от поджогов и грабежей, просто уходили в леса. Иногда Генри удавалось стремительным ударом продвинуться вперёд, но обычно войска отца, более слаженно действующие под его собственным предводительством или же под предводительством Ричарда, быстро отбрасывали мятежников назад. Генри Молодой, в отличие от среднего брата, не слишком любил воевать и не считал войну искусством. То же можно было сказать и о Джеффри. Раз за разом побеждая их, Ричард не мог скрыть торжества: наконец-то. Наконец-то у него появилась возможность дать понять им обоим, кто в семье сильнейший, если отбросить пустые разговоры и интриги.Сталкиваясь с Генри и Джеффри на поле битвы, видя их озлобленные лица, рассеивая их отряды, он упивался торжеством. И в то же время он почти не сомневался, что скоро получит новости, которые отравят всю сладость побед. Скоро. Скоро... И он их получил.*― Я не согласен. ― Филипп отвернулся от матери и смял письмо в руке. —?Я не желаю помогать им.― Филипп… ― Адель Шампанская не поднималась с кресла, но уже одного её холодного властного взгляда было достаточно, чтобы сын замер. —?Ты давал им клятву. Они приносили тебе присягу. Ты их сюзерен.― Я не обещал потворствовать междоусобным распрям! —?почти крикнул Филипп, сжимая кулаки.Слабая улыбка появилась на тонких губах королевы-матери:― Мы с тобой оба понимаем, что тебя беспокоит вовсе не целостность английского королевства.― Генрих правит! Я не должен идти против него!― И это тебя тоже не волнует. Да и потом, номинально ?правит? как раз Генри Молодой. И он вместе с братом просит твоей поддержки. Старый король и… ― сделав паузу, она всё же произнесла имя, ― Ричард Львиное Сердце ничего от тебя не желают. Тебе придётся подчиниться.Филипп молчал. Он смотрел на своё отражение в мутном, толстом оконном стекле. Несколько месяцев, прошедших в войнах и попытках собрать воедино расколотые владения, почти не изменили его внешне, но надломили внутренне. Он научился убивать, он привык наказывать насмешников, он спокойно присутствовал уже не на одной казни, не содрогаясь больше при взгляде на висельников и отрубленные головы. Он почти перестал спокойно спать, часто видя кошмары и лишь изредка?— что-то, от чего просыпался с улыбкой. Точнее, кого-то, склонявшегося над ним сквозь пелену тьмы. И когда он просыпался, его не оставляла тоска.― Филипп…― Нам самим нужны войска. ― Юный король выразительно посмотрел на пробитую крепостную стену. —?Неужели ты не видишь?― Я многое вижу… ― глухо ответила Адель Шампанская.И снова Филипп посмотрел на смятое письмо в своей руке.Мой сюзерен, отец хочет лишить меня и без того скудной власти, которую когда-то сам вручил мне. Его отношение непереносимо, и как бы неприятно мне ни было Вас беспокоить в такое трудное время, я смиренно преклоняю колени и молю Вас о военной помощи. Иначе вполне возможно, что к лету Вы не застанете кого-либо из благородных отпрысков Плантагенета в живых.Генри, Молодой Король.Филипп усмехнулся:― Благородных отпрысков Плантагенетов. Благородные ― это те, кто согласился вновь предать отца. Скажи-ка, мама… ― впервые он прямо и твердо посмотрел в усталое лицо королевы, ― хотела бы ты иметь подобных детей?Она молчала, потом с усилием покачала головой:― Не говори таких страшных вещей, Филипп.― Ты не заставишь меня помогать этим отродьям.― Не заставлю. ― Она посмотрела на свои тонкие руки. —?Но я верю в твоё благоразумие, милый. Бог не просто так выбрал тебя королём. Ты не должен нарушать клятв.С тяжёлым вздохом Филипп взял новый лист, обмакнул в чернильницу перо и начал писать ответ.Мой дорогой Генри!К сожалению, Ваше письмо получено в такое время, когда сам я скован обстоятельствами, налагающими на меня некоторые другие обязательства помимо данных Вам. Мои земли пылают в огне мятежей, развязанных непокорными вассалами, на подавление их уходят все мои силы.Но конечно же, я не оставлю Вас и помогу по мере сил. Как только буря на Ла-Манше окончательно успокоится, я пришлю около 2000 хорошо вооружённых наёмников. На большее я, к сожалению, сейчас не способен, иначе же к лету Вы потеряете своего короля. Да хранит Вас Господь.Филипп Август*В первый момент, узнав, что Генри и Джеффри заручились поддержкой французского короля, Ричард почувствовал то, чего и боялся на протяжении всех этих месяцев, ― боль, лишь усиливающуюся от мысли, что у Филиппа не было выбора. Пусть и не лицом к лицу, но они теперь были друг против друга. Правда, помощь была более чем скромной?— лишь 2000 солдат, даже не французских, а нанятых в других землях, не слишком хорошо вооруженных. Но уже это сильно затянуло войну. Глядя, как горят дома и рушатся замки, Ричард понимал: умышленно или неумышленно, но первое предательство совершено. И неизвестно, кому оно причинило больше страданий?— ему, вынужденному биться против этих наёмников, или Филиппу, вынужденному держать обещания.Ричард.Прошло уже столько времени, а ты, кажется,решил держать меня в неведении. Когда же тыответишь мне? Я знаю о той войне, настоящейсмуте, терзающей ваши земли, и молю: сделайтак, чтобы она скорее прекратилась.И восстанови мир с братьями. Я не всегда доверяюмоему сердцу, но сейчас оно подсказывает, чтоесли вы не сделаете этого, в грядущей войне сневерными мы можем проиграть.Я молюсь о том, чтобы скорее наступил рассвет.Филипп АвгустПрочтя первые буквы, Ричард лишь устало закрыл глаза. Юному королю не за что было просить прощения.Шли месяцы, а Генри всё не желал сдаваться. Наверняка он слал Филиппу ещё не одно отчаянное письмо, но больше помощи с берегов не приходило. А Ричард… Ричард никак не мог заставить себя написать ответ на мольбу о прощении. Письмо он перечитывал раз за разом, обводя кончиком пальца завитки букв, поднося лист к лицу и вдыхая его запах.Ему хотелось многое сказать, а намного больше хотелось просто прижать Филиппа к себе и вновь поверить в то, что никакой войны нет. Но сейчас в глазах верных феодалов они были врагами. И Ричард просто ждал, упорно стискивая зубы и отмалчиваясь, когда за вечерним ужином, разгоряченные вином, его собственные люди начинали напропалую честить ?этого французского крысёныша, недостойного зваться сеньором?.Наступало лето, тоска по Аквитании становилась сильнее, но возможности вырваться туда по-прежнему не было. Столкновения становились всё ожесточеннее, уже неоднократно Ричарда ранили, и лишь по недоразумению?— несерьёзно.Новая осень принесла новое письмо с континента. На этот раз оно пришло отцу и было написано рукой Адели Шампанской:Сегодня, 18 сентября 1180 года от Рождества Христова, наш супруг, король Людовик VII, почил с миром. И наконец Ричард нашёл в себе силы. Выводя строчку за строчкой, он ощущал, как сильно стучит его сердце. Он надеялся, что и Филипп почувствует это. Сейчас он мысленно представлял себе юношу?— таким, каким запомнил. И прижимал к губам его руку, холодную и бледную:Мой дорогой юный король!Я прошу прощения за непозволительно вольное обращение, мойдруг, но глубина твоей душевной боли, вина, тоска иуныние, которое ты наверняка испытываешь прямо сейчас,мне представляются бесконечной пропастью. Не отчаивайся,ангелы уже приняли Людовика в свою райскую юдоль. А твойюный возраст едва ли сможет помешать тебе правитьответственно, мудро и справедливо.Такие слова едва ли удивят тебя, но прошу, поверь:если ты плачешь сейчас, я мысленно рядом, слышишь? Яблагословляю тебя и осушаю твои слёзы.Если обстоятельства сложатся хорошо, скоро я смогу нанести визит, но пока меня вынуждают надолго задержаться. Так или иначе я уже сейчас желаю тебе счастливейшего Рождества, поскольку боюсь, моё письмо будет идти очень, очень долго, а возможности написать новое меня лишат постоянные сражения. Прошу, не держи на меня зла за столь долгое молчание?— моя правая рука была ранена, и возможность писать у меня появилась только сейчас, когда пальцы зажили.Ричард, герцог Аквитанский …Новая зима. Новое одинокое Рождество. Ещё год, полный бессмысленных, изматывающих сражений, некоторые из которых происходили уже между Бретанью и Пуату. Париж, такой близкий и такой далёкий, нестерпимо манил, но Ричард знал: шаг навстречу Филиппу, помогающему мятежникам, исполняющему свою клятву сюзерена, погубит их обоих.Всё, что ему оставалось, ― письма. И не раз он прижимал к губам получаемые ответы?— такие пронзительные и оставляющие в сердце тепло с отголосками боли. Ему хотелось бы хранить каждое, бережно разворачивать и перечитывать, но риск был слишком велик. И он сжигал их, глядя, как съёживаются в огне маленькие кусочки недоступного, но непреодолимого счастья.