where you hold me tight (1/2)
Вино остается на языке приторным, сладковатым привкусом. Стоит Мелеганту закрыть глаза, цветные пятна плывут под его веками, а к горлу подступает тошнота.
Он слишком много выпил.
Если он попытается встать, его наверняка поведет в сторону, только мысли отвратительно трезвы. Память по-прежнему четко хранит каждое мгновение прошедшего часа.
Как бы ему хотелось притвориться, что все это было лишь плодом больного, пьяного воображения, что Артура не было здесь — ни его осторожных касаний, ни унизительно успокаивающей мягкости его голоса.
Мелегант не знает, что делать с подаренной ему надеждой.Она слишком хрупка в его руках, что способны лишь разрушать. Она уже покрылась трещинами, и острые грани ранят его пальцы.
Поднеся ладонь к глазам, Мелегант щурится, вглядывается в темноту, будто в самом деле надеясь увидеть потеки крови. Было бы проще, если бы боль в его душе способна была ранить тело. Тогда выбор потерял бы значение, и ему бы не пришлось брать все в свои руки — искать смерти, когда она сама пришла бы за ним.
Артур хочет, чтобы он жил.
Губы Мелеганта складываются в кривую усмешку. Знает ли Артур сам, отчего требует от него так много? Верит ли всем сердцем, что названной причины довольно, или скрывает истину глубже, возможно, и от себя самого?
Будет ли оплакивать его смерть?..
Мелегант отталкивает прочь последнюю пустую бутылку, морщится от оглушительного звона стекла, когда она падает на каменный пол, увлекая за собой остальные. Тяжело опершись о землю, он поднимается на ноги.
Ему приходится вцепиться пальцами в стену, чтобы не упасть, дышать чаще и глубже, чтобы сдержать тошноту, и все-таки он находит силы взять себя в руки. Его тело мелко дрожит. Не от усталости, не от вина — от чувств, что клокочут в душе, что он пытается загнать как можно глубже, но тщетно.
Глупый, жестокий мальчишка вновь разбередил старые раны, вот только Мелегант так смертельно устал ненавидеть его за это.
Он устал ненавидеть Артура.Он устал любить его.
Разве что позабыть ненависть в сравнении кажется до нелепого просто.
Порой он гадает, существовала ли она вовсе, была ли чем-то большим, чем бессильной злобой — предназначалась ли Артуру, а не собственной постыдной беспомощности перед ним.
Когда Артур рядом, когда смотрит на него со знакомой, мучительной мягкостью и теплотой, Мелегант не хочет ненавидеть. Не хочет упиваться собственным несчастьем, всего лишь раз набраться смелости и первым протянуть руку — не ждать первого шага, не цепляться за гордость, не…
Вино развязало его язык. Вино обнажило, как он жалок, но Артур не рассмеялся ему в лицо, не осудил и не вынес приговора, он принял его чувства, пускай не смог ответить на них — не сейчас, но однажды…
Может ли Мелегант позволить себе поверить, что это еще не конец? Что он не обречен прожить остаток лет в мучительной неудовлетворенности своим существованием, приглашать смерть и молиться, что она придет?
Он распрямляет плечи, делает глубокий вдох и поднимает взгляд к небу. Луну затянуло облаками. Поднялся ветер, принося с собой прохладу ранней осени, и все же Мелегант знает, что холодная, липкая тьма в его душе рождена совсем иным.
Он сам прогнал Артура, привычно разрушил все первым, абсурдно веря, что так будет лучше, но… Ему так бесконечно, так невыносимо жутко быть одному.
Ему известно, где находятся отведенные Его Величеству покои. Он вызнал в точности, когда тот должен был прибыть ко двору, где оставался ночевать, сколько пиров устраивалось в его честь, и когда готовилась охота. Чтобы избегать его, так Мелегант говорил себе, но неровные, неуверенные шаги почти против воли ведут его вниз — к комнатам, что не принадлежат ему.
К комнатам, в которых ему едва ли будут рады, какие бы обещания не были обронены в эту ночь.
Сколько бы времени ни прошло, он по-прежнему жалок и слаб перед Артуром — перед собственным желанием к нему, его близости, его ласке.
Мелегант упирается ладонью в стену, чувствует кожей холодный, влажный и шершавый камень. Продолжает идти, не слушая доводов разума, отгоняя предательские шепоты мыслей о том, что выставит себя на посмешище, унизит себя вновь.
Он десятки раз пожалел о сказанном, о слишком искреннем признании, о мольбе полюбить — хоть немного, хоть когда-нибудь —и теперь уже не важно, как много он добавит к стыду, что неминуемо придет на утро.
Быть может… быть может, его будет кому заглушить.
В отдалении раздаются звуки празднества, музыка и смех и чьи-то звонкие выкрики, и Мелеганту тошно от всего этого балагана, от поверхностности его людей и людей Артура — всех, кто окружает их, только c чего им выпала судьба быть другими?
Другие ли они, или лишь его больная фантазия стремится отделить их от мира, найти общность там, где ее нет и не может быть?
Мелегант ускоряет шаг. Ему дурно, но уже не от вина, он спотыкается, и все же продолжает идти — минует пролет, еще один, проходит по длинному и узкому коридору, пока наконец не останавливается у дверей.
Когда он поднимает руку, чтобы постучать, его пальцы не дрожат, только где-то глубже клокочет волнение, и страх, и тысячи эмоций, которые он не хочет и не может признать.
Прижавшись лбом к двери, он часто дышит через нос, сглатывает желчь, и не думает о том, что еще не поздно сбежать.
До его слуха доносится приглушенный звук шагов, тихое проклятие и скрежет замка. Мелегант поспешно отступает назад, сжимает кулаки и тщетно пытается унять бешено колотящееся сердце.
Открывается дверь. Артур замирает на пороге, взъерошенный и сонный, в ночной рубашке, едва достающей до середины бедра. Он кажется необъяснимо ближе, чем когда-либо раньше, только Мелегант не знает — не представляет — как сделать последний шаг, когда все силы его ушли на то, чтобы оказаться здесь.
— Мелегант, — хрипло произносит Артур. — Я… проходи.
Он отступает назад, не спрашивает ничего — зачем он пришел, чего хочет от него, когда совсем недавно просил уйти. Молча пропускает внутрь комнат, теплых и освещенных мягким, масляным светом камина, уютных, какими никогда не были покои Мелеганта.
Непослушными пальцами он тянет завязки туники, ослабляя их, чтобы стало немного легче дышать.
— Воды? — спрашивает Артур.
Мелегант кивает. Во рту пересохло, и начинает болеть голова, но опьянение отпускает свою хватку, возвращая мыслям ясность. Недостаточно, чтобы дать волю уйти.
Он не может ответить даже перед самим собой, зачем пришел сюда, чего ждет, как представляет все, что будет дальше. Только знает, что если останется сейчас в одиночестве, позволит открывшимся ранам гноиться, потеряет веру в подаренную надежду — извратит ее, растопчет, разрушит окончательно, изрезав руки в кровь.
— Я не думаю, что мне сейчас стоит быть одному, — признается он тихо.
Артур молча кивает. Он протягивает ему кубок с водой, сжимает плечо в немом ободрении, будто знает, как Мелеганту сложно стоять прямо. Не отпускает его взгляда, пока он пьет, смотрит так невыносимо, невозможно понимающе.
— Допил вино? — уголки губ Артура поднимаются в полунамеке на улыбку.
— Не самая лучшая идея, — признается Мелегант.