although I was burning, you're the only light (2/2)

Все его тело дрожит, но занемевшие пальцы по-прежнему крепко сжимают кинжал. Его бой проигран — его война проиграна, и больше не за что бороться.

Артур не пришел.

Это Ланселот явился на помощь возлюбленной Гвиневре. Он, чье имя рыданием срывалось с ее губ. Честный, храбрый, верный рыцарь — верный, пока не счел любовь ценнее преданности королю.

Это Ланселот вызвал Мелеганта на бой — разоружил его, унизил и загнал в угол, но не ему дозволено убить.

Если Артур не заберет его жизни, Мелегант сам нанесет удар. Он загонит кинжал глубоко между ребер, вонзит его по рукоять в болящее, гнилое сердце — выпустит с кровью яд и наконец обретет свободу.

Он медлит.

Его противник медлит, не в силах ни опустить меча, ни броситься в атаку, когда Гвиневра цепляется за него в страхе и безмолвно просит защитить.

Из-за закрытых дверей доносятся приглушенные звуки боя.Мелегант кривит губы в презрительной усмешке. Он полагал, Ланселот пришел один, но слишком щедро оценил его храбрость. Будь на его месте Артур…

Пронзительный скрип створок обрывает его мысль.

Мелегант устремляет взгляд на звук, и на короткое, звенящее мгновение он верит, что сошел с ума — что сломался под давлением, и беспокойное, темное нечто, переполняющее его душу, и есть безумие.

Он бредит. Реальность не может быть так милосердна к нему, и то же время…

Каким бы лихорадочно-ярким ни было его воображение, не в его силах воспроизвести в столь мельчайших, точных, совершенных деталях знакомый до боли образ.

Артур решительно проходит в зал.

Свет пламени ловит блики на его золоченой броне, подбитый мехом алый плащ развевается за спиной, а клинок Эскалибура окроплен свежей кровью. Праведный гнев искажает черты короля, только глаза по-прежнему принадлежат мальчишке — беспокойные, слишком искренние, полные страха за судьбу супруги.

Он все-таки пришел.

Он опоздал.

Гвиневре больше не грозит опасность.

Неприкрытое облегчение проступает на лице Артура при виде возлюбленной — оно легко смывает страх и беспокойство, но ярость исчезает лишь в тот миг, как его взгляд встречает Мелеганта.

Должно быть, он выглядит жалко. Дрожащий и мертвенно бледный, отчаянно сжимающий рукоять направленного в сердце кинжала. Униженный, разбитый, сломленный.

Еще есть время нанести удар.

— Опусти оружие, — говорит Артур.

Он делает шаг, затем еще один — медленно и осторожно, будто подбирается к дикому зверю. Его меч не убран в ножны, но он не ищет битвы, не ищет и расправы, так к чему весь этот фарс?

Предложить Мелеганту смерть в сражении было бы честью, позволить покончить с собой — заслуженным позором, но зачем…

Зачем просить его жить?

— Все кончено, — произносит Артур с той же неуместной мягкостью, что отражается в его глазах — почти забытой, и все-таки знакомой с тех времен, когда Мелегант еще имел на нее право. — Все кончено, Мелегант, больше нет нужды проливать кровь.

Разве нет?Разве монстр, которым он стал, не должен быть наказан?

Он, кто похитил возлюбленную супругу Артура, кто держал ее в плену, глухой к ее страху и мольбам о свободе. Он, кто переступил черту рассудка в попытке заполучить то, что никогда не могло и не должно было ему принадлежать.

Все было кончено для Мелеганта еще давно, и единственное, что ему осталось — единственное, чего он смел просить… Он не получит тоже.

Артур не подарит ему смерти.

Он делает еще один шаг.

Испуганный всхлип срывается с губ Гвиневры, а в горле Мелеганта рождается истеричный, хриплый смех. Он не знает, что нелепее — ее фальшивое, наигранное беспокойство о супруге или же вера в то, что его жизни еще может что-то угрожать.

Артур не смотрит на жену.

Его взгляд по-прежнему прикован к нему — взгляд, полный жалости, а Мелегант…

Мелегант слаб, так отвратительно слаб перед ним, иначе не позволил бы… Иначе задушил бы на корню предательский всполох надежды, так настойчиво шепчущий, что предательство Гвиневры будет раскрыто — что она оставит Артура, и тогда…

Быть может, тогда тот увидит, что никому и никогда не будет нужен так, как нужен Мелеганту.

Горячие, шершавые от мозолей пальцы смыкаются на его запястье, забирают кинжал из онемевших, непослушных рук. Артур отказывает ему в убийстве, лишает воли завершить все самому — не в жестокости, но в милосердии оставляет страдание жизни.

Мелегант ненавидит Артура Пендрагона. За это и по тысяче иных причин — всепоглощающе, страстно, всецело, но…

Он не может сбежать от истины, что слишком глубоко томится в сердце — так глубоко, как не войдет ни один клинок, иначе он бы вырезал ее давно, избавился от паразита, что болит и мучает и заставляет жить.

Мелегант ненавидит Артура Пендрагона.

Он любит его в сто крат сильнее.