Глава 5. Пифийские игры. День второй (1/1)

Рассвет подкрадывается незаметно, за несколько секунд заставляя небосклон засиять холодными фиолетовыми отблесками, и ночь неохотно отступить прочь, пряча звезды в широкие рукава своих темным одежд.Кэролайн застывает у клуатра, подбирая края своего длинного хитона, тяжело выдыхая от вида неясных огней города, расположенного где-то под высоким портиком дворца, и сердце ее сжимается от воспоминаний о ярких дарданских рассветах, наполненных багрянцем и золотыми всполохами. Она старается не думать о произошедшем ночью, тихо спускаясь по ступеням, но воспоминания накатывают на нее волнами, несмотря на то, что она старается думать лишь о празднике Аполлона, а не о мускулистых руках убийцы, его светящейся в огне свечей коже, хриплом, завораживающем голосе и мудрости, что сквозит в нем.Кэролайн думает о том, сколько Никлаусу лет, и вспоминает, что посольство нового вождя мирмидонян являлось к ее отцу, когда сама она была на первом году обучения, а значит он должен быть старше ее на пять или шесть зим. Так странно думать о нем, как о человеке,?— не плоти, облаченной в стальные доспехи,?— и ей становится интересно, каким было его детство, юношество, была ли в его сердце любовь к чему-то помимо битв, и правда ли его родители?— бессмертные боги.Она думает о том, кто такой Никлаус, вождь мирмидонян, уничтоживший ее город и полностью изменившей ее будущее, и это так пугает, потому что внутри нее зреет странное и доселе неведомое чувство, от которого разум затуманивается странным томлением в ожидании сегодняшней ночи, когда она вновь явится к нему, скрытая плотной занавесью.Кэролайн не питает иллюзий: она не даст внезапно пробудившемуся интересу к своему пленителю затуманить разум. Через два дня, в день, в самый разгар Пифийских игр, в ночь, когда богу солнца приносятся жертвы, жрица его девственный сестры окропит алтарь Аполлона кровью вождя муравьев. Она исполнит клятву, данную отцу и братьям, когда ее привезли в Лирнесс в кандалах, и умрет, зная, что ее семья отомщена.Катерина отпустила ее в храм, дав с собой несколько монет, чтобы Кэролайн смогла купить у торговца благовония и воздать свои молитвы. Царевна крепко сжимает их в ладошке, думая о том, что деньги гетеры с острова Лесбос дали ей возможность не молить богов о помощи, а взять судьбу в свои руки. Она прикрывает свои сияющие золотом волосы платком из грубого хлопка и долго петляет между рядами торговых лавок, ловя на себе заинтересованные взгляды угрюмых людей, на лицах которых отпечатались все тягости войны.Нынче в Лирнессе много оружия: его привозят со всех уголков Анатолии, отбирая у павших на поле брани, и Кэролайн зачарованно смотрит на клинки из Микен, Дардании, Трои, Итаки и Пилоса. Среди них есть мечи и кинжалы грубой работы деревенских кузнецов, и изысканное оружие из бесценного железа, украшенное гравировкой и драгоценными камнями. Мойрам нет дела до того, чью жизнь они обрывают, пастуха или царя. Три Судьбы неумолимы и хаотичны, раздавая жребии жизни и смерти по наитию, но в то же время с точностью и безжалостностью.—?Тебе помочь, девочка? —?торговец хмурится, рассматривая странную покупательницу. Не часто девицы рассматривают оружие, а эта выглядит так, будто готовится обнажить клинок и ринуться в бой: губы сжаты в тонкую линию, брови сведены к переносице, а пальцы решительно ощупывают клинки.—?Сколько ты просишь за этот? —?Кэролайн смотрит ему прямо в глаза и говорит на греческом с сильным спартанским акцентом, так как знает, что девы тех краев рождаются с оружием в руках.Она указывает на тонкий ритуальный кинжал, с толстой рукояткой, заканчивающейся раздвоенным как у стрелы наконечником: на поблескивающем в рассветных сумерках металле виднеются неясные и полустертые символы, похожие на разветвленные звезды, которые пытаются достигнуть полумесяца на остром конце. Торговец и сам не знает, что за диковинка к нему попала, но Кэролайн едва ли не любовно скользит взглядом по холодному острию, мысленно молясь девственной богини, из чьего храма был выкраден кинжал, чтобы она увенчала ее деяния успехом.—?Четыре тридрахма, моя госпожа,?— мужчина раболепно улыбается, решая, что разговаривает с одной их жен спартанских войнов, а вовсе не с дворцовой прислугой.—?У меня есть лишь три,?— надменно отвечает Кэролайн, а затем показывает ему монеты, и качает головой. —?Он не стоит больше. Ни один мужчина его не купит, а ваши женщины могут держать лишь кубки с вином да грудных младенцев. Вряд ли тебе улыбнется удача, и еще одна спартанка заглянет в твою лавку. Почему бы тебе не уступить мне его, добрый человек, раз уж в нынешнее время торговля в Лирнессе идет не очень хорошо?Торговец скользит по ней лукавым взглядом, будто оценивает, соврала ли она ему о количестве денег, которые есть у нее с собой, но потом кивает, закутывая кинжал в обрез мягкой красной ткани.—?Надеюсь, что темные времена скоро пройдут, моя госпожа,?— Кэролайн отдает ему деньги, и тут же обхватывает пальцами прохладную рукоятку, которая будто придает ей сил. —?При царе Минете мы погибали под гнетом налогов, а вождь мирмиоднян снизил их почти вдвое. Когда-нибудь эта война закончится, люди вернутся в Лирнес, и тогда наш город станет богаче, чем когда-либо прежде.—?Греки убивают анатолийцев, а ты радуешься тому, что они захватили твою землю? —?Кэролайн старается скрыть удивление в голосе, но торговец и не замечает ничего, продолжая спокойно раскладывать свой товар.—?А до них анатолийцев убивали анатолийцы. А до них лидийцы, и дикие племена востока,?— качает головой торговец. —?Кому как не спартанцам знать, что жизнь?— это бесконечная война? Так отчего же мне ненавидеть греков за то, что они?— всего лишь люди, подчиняющиеся богам и царям?Руки Кэролайн?— дрожащие листья на осеннем ветру, пока она поднимается высоко-высоко в гору, нашептывая молитвы и песнопения, растворяющиеся в сыром утреннем воздухе облачками призрачного пара. Где-то далеко внизу, на самом краю горизонта, она может различить узкую полоску синего моря, и внезапно в ее сердце что-то сжимается, будто выход из ловушки, в которую ее затащили силой, найден.Она падает на колени, прижимая к груди кинжал, и слезы из ее глаз падают прямо на алтарь девственной богини, переливаясь в солнечном свете всеми цветами алой крови.—?Артемида-охотница, помоги мне,?— шепчет Кэролайн, а в голове ее лишь мысли о едкой ненависти и о том, как она уже сожгла все ее внутренности, превратив из девушки, что желала лишь мира, в ту, которая готова пойти на убийство. —?Помоги и укажи мне путь.Так ли она теперь отличается от того, чью кровь желает пролить? Разве не пожирает ее тоже пламя, от которого маленькая Кэролайн испуганно прячется где-то под ребрами, уступая место безликой служанке?Когда луч солнца нежно касается ее склоненной головы, Артемида слышит зов своей жрицы и насылает Кэролайн невнятные и беспокойные видения, лишний раз напоминая, что она все еще способна быть пифией девственной богини, если того желает ее сердце.И в видениях этих чувствуется не только холод, соленый запах крови и едкий дым, но и согревающие сердце языки пламени, ласкающие ее обнаженное тело медленно и уверенно, не причиняя никакой боли, но неся наслаждение.Но в руках у нее остается лишь серый пепел.* * *—?Боги услышали тебя сегодня? —?Катерина рассеянно гладит засыпающую в ее объятиях Надию по длинным каштановым волосам, но взгляд ее сфокусирован и несколько ироничен.—?Я слышу насмешку в твоих словах,?— слегка улыбается Кэролайн, думая о том, что она стала намного терпимее к верованиям и характерам других людей.—?Просто хочу знать, почему Артемида лучше слышит молитвы с холма, а не из дворца? —?гетера усмехается и сладко потягивается, когда ее дочь переворачивается на бок, освобождая материнскую руку. —?Должно быть объяснение.—?Паломничество?— это проявление уважение,?— пожимает плечами Кэролайн. Мысли сейчас ее далеки отсюда, она внимательно следит за движением солнца, раздумывая, как бы ей снова ускользнуть в термы и сдержать обещание, данное Никлаусу.Она хочет подобраться к нему так близко, как сможет, усыпить доверие, а когда придет назначенный час, пролить его кровь во славу бога, алтарь которого он осквернил. Эти мысли зреют в ее мозгу ядовитым плющом, и где-то в глубине души Кэролайн знает, что это не правильно, но… Разве не предаст она бездействием своего отца? Своих братьев, что сложили головы под натиском армии муравье? Не предает свою мать, спрятавшуюся за высокими троянскими стенами и горько оплакивающую своих детей?Свою жизнь и свою богиню, клятву которой она дала?Несмотря на то, что вчера под покровом теней и собственной слабости, ей показалось, что в душе у нее шевельнулось что-то теплое по отношению к убийце, оно растаяло в свете дня. Видения, дарованные ей Артемидой, Кэролайн не поняла, но ей казалось, что это лишь напоминание о том, что она была и остается жрицей, покуда не забудет свою клятву.А она не забудет ее.—?Какие думы одолевают тебя сегодня, царевна? —?озабоченно интересуется Катерина, склоняя голову набок. —?Не побег ли ты задумала? Если так, то оставь эти мысли. На корабль до Трои тебя возьмут лишь в качестве бортовой девки, и даже твоя богиня не спасет тебя.Кэролайн вздрагивает будто от удара, и смотрит на наложницу долго и пристально, прежде чем понять, что Катерина лишь желает ей добра, предостерегая от участи гораздо худшей, чем смерть.—?Нет,?— качает она головой. —?Мое место здесь. Боги привели меня сюда по какой-то причине, и я должна исполнить то, что мне назначено.—?И что же это, жрица девственной богини? —?фыркает гетера, отпивая вино. —?Тебе назначено драить полы и прислуживать в гареме? Мы сами творим свою судьбу, Кэролайн. И когда ты это поймешь, перед тобой откроются все двери. Если бы ты…—?Что? —?Катерина с удовольствием наблюдает, как глаза дарданской царевны начинают сверкать сапфировым огнем с янтарными прожилками. —?Склонила голову и сдалась на милость мужчине, который уничтожил мою жизнь? Раздвигала перед ним ноги и рожала бы ему детей, манипулируя ими в попытке получить власть?—?Чтобы раздвинуть перед Никлаусом ноги, тебе придется привлечь его внимание,?— лениво тянет Катерина, зная, что это лишь раззадорит молодую девочку, которая еще сама не понимает, сколь сильно в ней горит жизнь. —?Это задача не из легких, иначе любая рабыня могла бы сделаться царицей.—?Я не рабыня,?— гордо вскидывает подбородок Кэролайн. —?И меня не учили унижаться перед мужчинами, прося их о благосклонности, опутывая своими сетями, умоляя обратить на меня взор.Катерина запрокидывает голову и хохочет так громко, что Надия недовольно сопит во сне, плотнее укутываясь в легкое хлопковое одеяло, а Кэролайн тут же замолкает, понимая, что позволила себе лишнего.—?Ты говоришь, как настоящая царевна, госпожа,?— гетера довольно кивает. —?Вот и не забывай, кто ты есть на самом деле, пока носишь маску покорной овечки, смирившийся со своей судьбой,?— внезапно глаза Катерины становятся грустными. —?И не забывай о том, что даже царевны могут пасть жертвами любви.Кэролайн крадется по пустым коридорам тихо и бесшумно, хотя и не совсем понимает, отчего сердце ее стучит так громко, будто готово вырваться из груди. Слова Катерины саднящем гудением сидят где-то на задворках сознания, и когда она входит в термы, нерешительно останавливаясь и прислушиваясь к гулкой тишине, то понимает, что она и сама не понимает, кто она есть.У нее много имен, и много судеб Пряхи дали ей примерить на себя на протяжении недолгой жизни, но теперь, оставшись без привычного мира, Кэролайн не знала, кто она.Царевна? Жрица? Рабыня? Убийца?Говорят, что далеко на севере есть варварские племена, что не строят домов и не знают оружия, кроме луков, и они поклоняются многоликой богини, у которой имен больше, чем песка в пустыне, но ни одно не противоречит другому.Кэролайн наклоняется к бликующей воде и проводит рукой по прохладной глади, наблюдая как ее лицо в отражении подергивается рябью. И вот у нее уже два рта, два носа, две пары глаз и рук…Все здесь спрашивают, кто она. Элайджа, Катерина и даже старая ключница, и каждый раз Кэролайн отвечает соответственно случаю, хотя не знает верного ответа. Но что она знала о жизни до своего плена? Кроме стен дворца и тишины святилища? Откуда было избалованной девочке знать что-то о себе, если всю жизнь она лишь подчинялась чужой воле, будь то воля отца или Артемиды? И лишь потеряв свободу, Кэролайн, по-своему, обрела ее. Оставшись совсем одна, она начала обретать себя.Но что ей делать со всеми разветвлениями нити Судьбы, которая вдруг внезапно распустилась на глазах, превратившись из прямого каната в вереницу различных возможностей и решений, которые она могла бы принять?Идти ли к Никлаусу? Или покинуть термы, оставив при себе все противоречивые стремления своего сердца?Лишь она могла сделать этот выбор.Кэролайн колеблется, рассматривая свое бледное лицо с вереницей глаз, плывущее по воде, будто мираж, а затем встает, придерживая полы хитона, тяжело вздыхая.Делает мелкие, неуверенные шаги, чувствуя каждую трещину в вековом мраморе подошвами ног, и прикрывает голову и слишком открытую грудь дымчатой шалью, понимая, что не может позволить Никлаусу увидеть свое лицо, если вдруг ему вздумается рассмотреть свою таинственную гостью. Кинжал у нее за поясом наливается свинцовой тяжестью, но хоть смерть настигнет вождя мирмидонян не сегодня, Кэролайн чувствует себя увереннее, имея какую-то защиту.В царских термах прохладно, и все наполнено его терпким запахом, от которого ее почему-то начинает мучать неизвестная жажда. Кэролайн облизывает губы, едва слышно приближается к занавесями и раздвигает их пальцами, пока ее взгляд снова не опаляет вид его обнаженной спины, покрытой россыпью родинок и блестящими каплями воды, будто сами боги решили украсить его кожу созвездиями звёздного неба. Кажется, что Никлаус спит, и Кэролайн решается увидеть больше, заступая за черту шелковой преграды, скользя жадным и смущенным взглядом по резкому абрису его подбородка и скул, таких выступающих, будто об них можно легко поранить руку. Он дышит спокойно и размерено, и Кэролайн невольно понимает, что стук ее сердца подстроился под ритм его дыхания, отчего в груди у нее будто образуется вибрирующая пустота.Откуда девственной жрице знать, что именно так ощущается желание? Откуда ей было бы известно, что желание прикоснуться к гладкой мужской груди, под которой перекатываются упругие мускулы?— это то, с чего начинается сладкое падение в пропасть? Разве она понимает, что ее взгляд неспроста скользит по дорожке золотистых волос на животе Никлауса к так явно выступающим диагоналям тазовых костей и еще ниже, туда, где кожа гладкая, нежная и сладкая на вкус…Кэролайн запоздало понимает, что оказалась слишком близко, чувствуя, как щеки у нее горят, будто все тело бьет лихорадкой, и она не сразу понимает, что губы Никлауса растягивается в ленивой ухмылке.—?Я ждал тебя, Брисеида,?— Кэролайн испуганно выдыхает и поспешно отступает обратно за занавес, закрывая лицо легкой тканью, но вождь мирмидонян и не думает поворачиваться к ней лицом.—?Я дала вам обещание, господин,?— резко отзывается она, все еще напуганная тем, что ее застали врасплох. —?Разве посмела бы я нарушить его?—?Люди нарушают клятвы каждый день,?— безразлично отзывается Никлаус, и Кэролайн едко хмыкает, не веря, что он действительно думает, что предоставил ей выбор.—?И мне не следовало бы опасаться вашего гнева, если бы я не явилась? —?с вызовом интересуется она. —?Моя голова бы не красовалось на одной из пик городских стен?—?Я не убиваю женщин,?— резко отрезает Никлаус, и Кэролайн замирает, понимая, что тоже самое он говорил ей на корабле. В его голосе звучала та же сталь, и на секунду ей кажется, что он узнал ее, отчего внутри все холодеет. —?И не казню людей за то, что им неприятно моё общество. Я не собирался тебя принуждать.Кэролайн чувствует в его голосе настороженность, и отчего-то думает, что в его жизни часто случалось так, что люди отворачивались от него, и это вызывает в ней приступ тупой печали и понимания, но она гонит от себя эти мысли.—?Я бы пришла, даже если бы не думала, что вы приказали мне,?— вдруг говорит она, сама не понимая, отчего желает его утешить, но очень четко осознавая, что сказала чистую правду.—?Я понял это по тому, как пристально ты разглядывала меня,?— уже расслаблено ухмыляется он, и Кэролайн тут же жалеет, что открыла рот. —?Тебе не доводилось прежде видеть обнаженного мужчину?Царевна почти задыхается от возмущения и отчаянного стыда, сминая подол хитона, и силясь придумать ответ на этот дерзкий вопрос: еще никогда ни один мужчина не смел спрашивать у нее подобное.—?Доводилось,?— гордо лжет она, будто это делает ей честь. —?И могу сказать, что боги не делали разницы между простым пастухом и вождем, когда создавали мужчину.Никлаус смеется, но Кэролайн чувствует напряжение в его хриплом и низком хохоте, и от этого ей почему-то приятно и страшно одновременно.—?И много ты видела обнаженных пастухов? —?протяжно интересуется Никлаус, а его плечи заметно напрягаются в ожидании ответа.—?Достаточно для того, чтобы удостовериться в отсутствии разницы,?— дерзит Кэролайн.—?А есть ли разница между поцелуями пастуха и вождя? —?почти рычит Никлаус, и глаза Кэролайн округляются, когда она понимает, что слышит нотки ревности в его голосе. Щеки горят настолько невыносимо, что она невольно прижимает руки к лицу.—?В Фессалии все мужчины настолько распущены? —?зло интересуется Кэролайн, понимая, что попала в ловушку собственной игры.—?Под стать женщинам Анатолии,?— огрызается Никлаус, и Кэролайн прикусывает язык, чтобы больше не сболтнуть лишнего. —?Я надеялся, что женщины, что служат в моем дворце, не ведут себя, как лагерные девки.—?Позвольте спросить, господин, сколько обнаженных женщин видели вы? —?повышает голос Кэролайн. —?И не делает ли вас их количество схожим с дворовым псом, который вскакивает на спину любой суки, что пройдет мимо него?—?Я мужчина, Брисеида,?— с нажимом отвечает Никлаус.—?Боги дали вам силу, а не власть над чужими жизнями, как вы это себе мните,?— рассерженно отзывается девушка. —?Если бы мужчины были меньше озабочены зовом плоти и богатствами далеких стран, то на свете было бы меньше сирот.—?Твои речи чересчур смелы для той, что родилась служить,?— удивленно тянет Никлаус, поворачивая к ней голову, и Кэролайн поспешно отступает в тень, хотя ее сердце сжимается при виде его профиля и горящего взгляда, который будто ощупывает тень ее фигуры через занавес. Даже отсюда она видит, насколько пухлые и чувственные у него губы, и как морские глаза горят в темноте.—?Простите, господин, я не хотела вас оскорбить,?— деланно испугано шепчет она, отступая еще на шаг. —?Больше мои речи вас не потревожат.—?Нет,?— в голосе Никлауса теперь явственно звучит приказ, и Кэролайн невольно замирает на месте, не в силах противиться силе, что исходит от него. Ее босые ноги будто прирастают к земле, а дыхание со свистом вырывается из легких, но она просто не может пошевелиться, наблюдая, как он хмурит брови и будто тянется к ней всем своим телом. —?Останься. Признаться, мне нравятся твои мысли, хоть ты уже не раз оскорбила меня за этот вечер.—?Умоляю, господин, я вовсе не хотела… —?начинает лепетать Кэролайн, молясь всем богам, чтобы он не вздумал подняться из ванны и приблизиться к ней.—?Не извиняйся,?— напряженно отзывается он. —?И не уходи. Побеседуй со мной еще немного. В этом дворце не так уж легко найти собеседника теперь, когда мой брат уехал.—?Ваша семья прибудет совсем скоро, и вам больше не придется разговаривать со служанкой,?— в голосе Кэролайн печали гораздо больше, чем следует, и она с запозданием понимает, что снова позволила себя лишние эмоции. Ее пальцы нащупывают кинжал на поясе, обхватывая прохладную рукоятку, и она вновь напоминает себе, что ведет с ним разговор лишь для того, чтобы лишить его жизни в нужный час.—?Боюсь, я все равно буду искать твоего общества,?— твердо отзывается Никлаус. —?Ты говоришь мне правду, Брисеида. Даже мои братья и сестра не всегда отваживаются на это.—?Они боятся вас? —?вырывается у Кэролайн, и Никлаус снова болезненно хмурится.—?Возможно,?— туманно отзывается он. —?Но ты не боишься.—?А стоит? —?снова дерзит Кэролайн, и зажмуривается ожидая его реакции.—?Не боятся тех, кто имеет власть?— глупо,?— пожимает плечами Никлаус.—?Я запомню это, господин,?— кротко отзывается Кэролайн, а затем улыбается,?— на тот случай, если еще раз рискну назвать вас дворовым псом.Никлаус хохочет, и в комнате будто становится светлее, да и царевна не сдерживает смешка, наблюдая за его весельем. И это так плохо, что она буквально чувствует, как рукоятка кинжала жжет кожу.—?Не растеряй здесь своей бойкости, Брисеида,?— восхищенно говорит Никлаус. —?Едва ли хоть в одном гареме мира найдется подобная тебе. Будь-то служанка или наложница.—?Я слышала, что вы привезли из Дардании жрицу Артемиды-охотницы,?— внезапно начинает Кэролайн, понимая, что ступает на зыбкую тропу, но не может остановится. —?Думаю, что она образована и красива, и ее рассуждения придутся вам по вкусу.Никлаус молчит несколько долгих секунду, и его взгляд будто теряется где-то в складках прозрачной ткани на пути к ее лицу, и у Кэролайн снова по спине идут мурашки.—?Она красива,?— кивает он, а затем медленно встает из ванны, и у Кэролайн мгновенно пересыхает во рту, когда она видит впервые то, что отличает мужчину от женщины. Бедра Никлауса крепки и мускулисты, и вода струится по ним медленно, позволяя ее загипнотизированному взгляду скользнуть по каждой выпуклости и впадинке, пока царевна не понимает, что вождь мирмидонян приближается слишком близко к разделяющей их преграде. Она в силах лишь отступить еще дальше, но утыкается спиной в холодную стены и издает судорожных вздох, когда видит тень его сильных рук, скользящих по прозрачной ткани. —?Но в моих мыслях только ты, Брисеида.Слова опаляют ее кожу каленым железом, и Кэролайн способна лишь быстро дышать, чувствуя, как свободный хитон из мягчайшего хлопка внезапно стискивает грудь и саднит кожу, будто грубое полотнище.—?Вы совсем не знаете меня, господин,?— шепчет она, не узнавая свой хриплый и томный голос. —?Я могу и в правду быть уродлива и…—?Позволь мне прикоснуться к тебе,?— его пальцы сминают занавес, и если бы Кэролайн знала этот мир лучше, то поняла бы, какое сильное и всепоглощающее желание гложет вождя мирмидонян. —?Один раз.—?Я… —?Кэролайн буквально задыхается, когда его длинные пальцы проскальзывают в щель между тканью, но лицо все еще скрыто от нее, и внезапно ей мучительно хочется увидеть его глаза.—?Обещаю, что сегодня не увижу твоего лица,?— хрипло продолжает он, и ему невозможно не поверить. —?Всего лишь хочу почувствовать твое прикосновение.Сердце Кэролайн готово выпрыгнуть из груди, а в ушах стучат все проклятия, которые она на него насылала, ее желание оборвать его жизнь, но вместе с тем внизу живота зреет какое-то непонятное чувство сладкой тяжести, от которой она чувствует влагу между бедер и желание свести ноги так крепко, чтобы почувствовать что-то… Что-то доселе ей неизвестное, но подсознательно ощущающееся, как освобождение.И внезапно Кэролайн вновь обретает способность двигаться, и думает, что это навсегда останется ее маленькой постыдной тайной, но коли ей, скорее всего, тоже скоро предстоит расстаться с жизнью, отчего же не почувствовать хоть толику того, что люди называют ?желанием?? Даже пусть и в руках того, кто разрушил ее судьбу, и чью кровь она готова пролить? Не в этом ли состоит все противоречие мироздания, созданного богами?—?Всего один раз,?— хрипло повторяет Никлаус. —?Обещаю, что не сделаю ничего против твоей воли.И она подчиняется, мягко ступая к нему, будто находясь под действием губительных чар Афродиты, чьей силе подвластны все смертные.Кэролайн поднимает руку и легко касается своими пальцами ладони Никлауса, шумно выдыхая, потому что на ощупь она горячая, как угли в очаге. Он тут же обхватывает ее запястье, и притягивает ближе к себе, отчего она почти чувствует его обжигающее дыхание через тонкую ткань. Никлаус тяжело вздыхает, скользя шершавыми от рукоятки меча пальцами по ее плечам, и Кэролайн думает, что должна немедленно остановить его, но когда он касается пальцами ее лица, то не может сдержать тихого стона, от которого у вождя мирмидонян кровь закипает в жилах. Он видит лишь неясную тень, но руки его чувствуют мягкую и теплую женскую плоть, отчего желание буквально ослепляет его.Никлаус очерчивает кончиками пальцев ее глаза и брови, высокий лоб, скользит по спинке носа, останавливаясь на соблазнительной ямочке у верхней губы, думая лишь о том, каково скользить по ней языком. А потом горячее дыхание обжигает его кожу, и Никлаус очерчивает пухлые и влажные губы, едва сдерживаясь, чтобы не коснуться пальцем языка, представляя, что она таким образом касается другой части его тела.—?Ты красива,?— выдыхает он. —?А еще сильна и полна света.Кэролайн закрывает глаза, полностью отдаваясь этому безумству, отчего-то совершенно не думая о том, сколь смертоносны руки, касающиеся ее. И скольких они лишили жизни. Внутри у нее бушует пожар, коего она еще не знала, и единственное мысль пульсирующая у нее в мозгу: чтобы его руки скользнули ниже, еще ниже, к потяжелевшей груди и ноющим соскам, к тому месту, где все тянет и сжимается от ощущения странной пустоты.Его руки скользят по тонкой шее, слегка царапая нежную кожу, и Кэролайн снова едва слышно стонет, когда Никлаус достигает глубокого выреза хитона, но замирает, будто не знает, позволит ли она ему больше.Но она сама поддается ему навстречу, и он мгновенно стаскивает с ее плеч тонкую лямку, обнажая ноющую грудь, а у Кэролайн нет времени, чтобы смутиться или подумать о том, что она впервые настолько обнажена перед мужчиной, потому что Никлаус заставляет ее прислониться своим лбом к его через ткань занавеса, и его горячее дыхание опаляет мочку уха. Он утробно рычит, когда пальцы задевают твердый сосок, понимая, что она хочет его не меньше, чем он ее, и ладонь сама обхватывает ее горячую грудь, слегка сжимая и массируя.Никлаус думает лишь о том, чтобы притянуть своевольную девчонку к себе и взять столько раз, сколько ему позволит выдержка, но отчего-то чувствует, что Брисеида стоит того, чтобы подождать… Распалить ее огонь, сыграть по ее правилам, позволяя думать, что она владеет ситуацией, хотя на самом деле это он ведет ее прямиком в свои объятия. И он вовсе не планирует заходить так далеко, но когда она поддается навстречу его пальцам, терзающим грудь, Никлаус не выдерживает, жарко шепча ей на ухо:—?Позволь мне коснуться тебя там.И не дожидаясь разрешения, задирает подол хитона, сжимая упругие ягодицы, вдавливая девушку в себя, отчего Кэролайн чувствует, как его возбуждение врезается меж ее бедер, заставляя тело буквально биться в лихорадке от желания убрать разделяющую их преграду.Пальцы у Никлауса жадные и наглые, поэтому он быстро и четко находит ее чувствительную точку, и Кэролайн буквально вскрикивает от неожиданного болезненного удовольствия, широко открывая глаза. Она поздно понимает, как далеко позволила ему зайти, и пытается вырваться, но Никлаус вновь скользит по ее влажному центру, чувствуя как собственное желание почти начинает причинять физическую боль.Кэролайн не знает, что чувствует, и что творят его руки, ведь никогда и никто не объяснял ей, что таким образом можно получить наслаждении. Она знала о близости мужчины и женщины, но всегда думала, что есть лишь один способ, о котором в ее детстве часто болтали служанки. И сейчас она ощущала странное и первобытное желание развести бедра, чтобы Никлаус мог…Внезапно его пальцы скользят в ее горячие недра, и Кэролайн наконец-то срывается на крик, все еще чувствуя давление на чувствительный бугорок.Клаус вновь рычит, понимая, что внутри у нее слишком узко, отчего по телу разливается приятное тепло.—?Ты все-таки соврала мне, Брисеида,?— жарко шепчет он, тут же отпуская разомлевшую девушку, которая готова рухнуть на пол от пульсирующего шума в висках. —?Ни один мужчина еще не касался тебя.Мучительный стыд заставляет щеки Кэролайн пылать, она все еще тяжело дышит, лишь сейчас начиная осознавать, чему позволила произойти.Никогда уже ей больше не забыть его рук, его голоса и дыхания, отчего по телу расползается липкий страх, заставляющий ее быстро скрыть наготу и попятиться назад.—?Я буду ждать тебя завтра,?— слышит она голос Никлауса, отдающийся эхом от мраморных стен и пронзающий в самое сердце, пока ноги несут ее прочь. —?Я буду ждать тебя каждый вечер, пока ты сама не придешь в мои объятия.