Глава 6. Священная ночь (1/1)

В последний день Пифийских игр в Лирнесс с моря приходит влажный ветер, несущий с собой сладковато-терпкий запах курящихся благовоний и жженой телячьей кожи.Огни в храмах зажигаются один за одним, разрезая темноту теплыми всполохами, вокруг которых воздух сразу становится сиреневым и темно-синим, вибрирующим и бесконечно манящим.Город погружается в безмолвное спокойствие, некое подобие транса, и на улицах остаются лишь немногочисленные чужаки с востока, чьи глаза густо подведены сурьмой, а мечи изогнуты, словно рога Минотавра.Приходит время молитвы, время тихих песнопений и экстатических танцев под грустные голоса юных жриц Аполлона, одетых в небесно-голубые одежды.Кэролайн глубоко вдыхает тяжелый воздух, и ее пальцы непроизвольно проводят по мраморным опорам балкона, вырисовывая знаки, которые должны сейчас покрывать ее тело.Последний день Пифийских игр?— единственный день, когда до жрицы Артемиды может дотронуться мужчина: старый мудрец, разрисовывающий кожу краской из цветков лабданума и жгучей куркумы.Она еще помнит, как пылал алый полумесяц между ее бровей, как извивались руки, украшенные серебряными браслетами с лунными камнями, когда она вела церемонию в своем храме, окруженная плотной завесой дыма от охапки жженых маков у нее под ногами. Сотни восхищенных взглядов, ласкающий ее белоснежную кожу, едва слышный шепот тех, кто умолял открыть завесу будущего, прикосновения желающих благословения Артемиды к подолу ее длинных одежд, отражение собственных глаз?— иссиня-черных, со сверкающими зрачками?— в зеркальной поверхности источника, когда пришло время для омовения…Кинжал обжигает холодом ее бедро под грубой тканью хитона, и Кэролайн невольно вздрагивает, возвращаясь из пелены воспоминаний так быстро, что это вызывает легкий приступ тошноты.Катерина зовет ее, и реальность обрушивается на голову царевны тяжелым грузом страха и решимости.Прошлого не вернешь, но отомстить за его потерю она может.—?Не хочется ли тебе присоединится к празднованием в храме? —?спрашивает гетера, расчесывая свои длинные волосы. —?Кажется, наш господин простил богов за неведомую обиду, и последний день игр пройдет согласно обычаю.—?Кто он такой, чтобы прощать лучезарного бога за тьму в своей душе? —?неприязненно отзывается Кэролайн, и вкусом кислой лжи отдаются эти слова на ее языке.Катерину не так легко обмануть, она слишком хорошо знает человеческую природу, но ее удивленный взгляд застает Кэролайн врасплох, и она, забывая о своем нынешнем положении, гордо вскидывает голову.—?Что изменилось, маленькая царевна? —?лукаво интересуется гетера, нежно поглаживая дрожащие пальцы Кэролайн. —?Никлаус сумел убедить тебя в том, что его не изрыгнул сам Тартар?—?Мы не встречались с тех пор, как меня пленили,?— резко отрезает девушка.Потаенные воспоминания об эхе его голоса в мраморной терме, о золотистой в свете свечей коже, о запретных прикосновениях, от которых у нее между ног вновь становится влажно, исчезают из ее взгляда, красным облачком оседая в самой глубине радужки.—?Тебе нет нужды лгать, Кэролайн,?— мягко отзывается Катрина. —?Я не ищу общества Никлауса, но стань ты его наложницей, я могла бы помочь тебе выжить в этой змеиной яме.—?Я не… —?щеки царевны пылают, она инстинктивно отворачивается, потому что боится. Боится собственных странных чувств, боится леденящей стали кинжала, боится того, что она должна сделать, и чего сделать не сможет. —?Я не стану его наложницей.Смех Катерины отдается в ее душе трещинами нарушенных обетов, и Кэролайн вздрагивает, поворачиваясь к гетере, пытаясь понять, почему она понимает ее душу лучше, чем сама жрица?—?Не знаю как и когда это случилось, но мысли твои он заполучил уже давно, а теперь подбирается и к сердцу,?— гетера качает головой, лениво поднимаясь с софы, сладко потягиваясь, будто кошка после сна на пригретой солнцем траве. —?Позволь мне дать тебе совет, Кэролайн. Когда ты сдашься на милость своих чувств, не кори себя слишком сильно. Возможно, такова воля богов, а может все происходит вопреки ей, как знать,?— Катерина поднимает руку, заставляя Кэролайн замолчать, когда она пытается возразить. —?Дослушай, царевна. Не кори себя. Не потому, что грехи твои не тяжки, лишь тебе одной дано знать, таковы они или нет. А потому, что это заставит тебя полюбить еще сильнее. Отчасти от надежды оправдать свои поступки, отчасти потому, что ты будешь искать утешения. Не привязывайся к этому мужчине, Кэролайн, не отдавай свое сердце,?— гетера качает головой и отпивает пряного вина, пока девушка загипнотизировано смотрит на нее. —?В конце концов, Никлаус сожжет его на алтаре своей воинской славы.Сумерки укрывают Лирнесс шелковым покрывалом, медленно забирая последние отголоски солнечного света, заменяя его на звёздное сияние в бесконечно высоком небе.Кэролайн тихо напевает засыпающей Надии, поглаживая девчушку по волосам, пока ее веки не перестают трепетать. Мысли царевны далеко-далеко, за пределами покоев, за пределами городских стены, они уносятся все дальше, в родную Дарданию, которая уже никогда не станет ей домом вновь.И будто вновь Кэролайн посылают видение, как тогда, в другой жизни, среди дыма от жженого макового цвета и ароматов лабданума и куркумы.Она видит высокие Троянские стены, на которые с неба льется жидкое пламя и кровавые реки.Перед ней предстают лица погибших воинов, изнасилованных женщин и осиротевших детей.Она наблюдает за недовольством в лагерях, чувствует смрад болезней и немытых тел.Слышит разговоры о нехватке еды, воды и женщин, что грели бы солдатские постели.Чувствует обреченность в мыслях троянских царевичей и бессильную ярость властителя Микен Малакая, который проклинает вождя мирмидонян, грозясь скормить его дворовым псам, как и любого другого клятвопреступника.И где-то там, высоко над головой, за облаками, за пеленой эфира, завесой времени и за гранью людского понимания, Кэролайн слышит тихий плач матери, чей сын выбрал бравую смерть вместо бесконечно долгой жизни.* * *Ночь подкрадывается незаметно, ласково проходится по лицу заснувшей Кэролайн лунным светом и теплом от зажжённой Катериной свечи.Пламя горит ровно, буйный Эреб улегается, и воздух над Лирнессом застывает, становится тяжелым и плотным.Кэролайн чувствует, как ее длинные волосы прилипают к влажным лопаткам и медленно встает, разминая затекшие мышцы. Духота мгновенно ударяет ей в голову, веки тяжелеют, и она чувствует, что некогда холодная сталь кинжала нагрелась и теперь будто раскаленный уголь впивается в ее бедро.Клинок сверкает в пламени свечи, и Кэролайн спешит ее задуть, замечая, как странно кончик острия отражает последние секунды жизни умирающего пламени.Сердце стучит у нее в груди, в висках, в горле, а под ребрами будто образовывается кровоточащая рана, отчего у девушки перехватывает дыхание.Голос, запах, руки и губы убийцы захватывают ее мысли в плен, размывают границы восприятия, переворачивают все внутри.На короткое мгновение Кэролайн позволяет себе погрузиться в них с головой, пытаясь восстановить в памяти тот момент, когда пальцы Никлауса исследовали запретные участки ее тела, разносили пламя по венам, пробуждали в ней не царевну, не жрицу, но кого-то еще…Женщину, которая хочет почувствовать на себе тяжесть тела мужчины, развести ноги и позволить ему устроиться между ними, поймать губами жаркий стон и почувствовать внутри….Позволь мне коснуться тебя там.Дрожь проходится по ее телу болезненной волной?— от кончиков пальцев до ключиц,?— и Кэролайн резко открывает глаза, жадно глотая ртом спертый воздух, раскачиваясь на своей койке, прижимая колени ближе к груди.Ее трясет, ее крючит и раздирает на части неведомая сила, пока стражники и евнухи не начинают гасить огни во внутреннем дворе.Позволь мне коснуться тебя….Позволь мне коснуться…Позволь мне….Рыдания затапливают ее нутро, но ни одной слезинки не проливается из голубых глаз. Она молчит, она страдает, она жаждет.Она держит в руках кинжал.Она идет навстречу своей судьбе. * * * В воде ей видятся искристые бабочки, похожие на тех, что в детстве привозил ей отец из далеких стран. Только эти?— живые, парящие, неуловимые, не чета тем, что таились в пыльный коробах, нанизанные на тонкие железные булавки.Прохладная сень терм встречает ее гудящей тишиной, и даже гулкое эхо шагов тонет в неизбежности рока, в остроте лезвия кинжала, в едва слышных увядающих гимнах Аполлону, которые доносятся до ее ушей с улиц города.Кэролайн говорит себе, что должна, что это залог исполнения ее святой клятвы, но когда перед ней предстает тонкий, почти прозрачный, полог царской термы… Она замирает.И ее судорожный вдох сотней бьющихся осколков отражается от мраморных стен.Он здесь, он ждет ее, как и обещал, и почему-то в груди царевны расползается тепло от осознания того, что слова Никлауса оказались правдивы.Тихой песней в ее голове отражается гимн девственной богини, будто последнее отчаянное напоминание о том, кем была Кэролайн когда-то давно, в другой жизни, до того, как Никлаус надел цепи на ее хрупкие запястья.Она подходит к занавеси тихо, неспешно, сжимая рукоять кинжала в ладони. Едва отодвигает полог и тут же замирает, встречаясь взглядом с его глазами.Темными, словно штормовое море.—?Я знал, что глаза у тебя морские, Бриссеида,?— хрипло говорит Никлаус, и Кэролайн тут же пятится назад, вновь скрываясь за тканью полога.Узнал ли он ее? Заметил ли отблеск стали в свете тысячи свечей?—?Я слышал одну историю,?— продолжает вождь мирмидонян, поднимаясь из воды, делая аккуратные шаги ей навстречу, а Кэролайн кажется, что завеса между ними вовсе перестала существовать. Превратилась в ничто, в мираж ее намерений и решимости.Золотая кожа Никлауса светится в полумраке, прорезая сгустки тени, заставляя юную царевну смотреть-смотреть-смотреть, пытаться уловить очертания мышц живота, рук, абрис челюсти и контур длинных пальцев, что едва ощутимо касаются ткани, разделяющей их.—?О чем же, господин? —?едва слышно выдавливает из себя Кэролайн, отступая глубже в темноту, когда рука Никлауса ласкающим движением касается занавеси.И будто это не ткань под его пальцами, а ее пылающая кожа.—?О царевне, родившейся на востоке. Там, где солнце ласкает пески и морские воды,?— его голос льется слаще меда, невозможно устоять, нельзя сопротивляться. —?Косы ее будто бы впитали частицу золота, из которого сделаны стрелы Аполлона, а очи могли спорить в синеве с бескрайними океанскими водами. Она была упряма, горда и неприступна.Кэролайн почти не дышит. Она лишь существует в этом моменте, дарованном богами, и даже ее простой, грубый хитон из плотной ткани не может защитить от взгляда Никлауса, который пронзает все преграды, пространство и времяОн, будто ее тень, следует по пятам, повторяет каждое движение, и стоит ей отклониться в сторону, он тут же следует за ней. Этот танец… Танец смерти, жизни и любви…Туманит разум, разносит мысли по разным сторонам, ломает волю и решимость.—?Царевна решила избрать стезю непорочности, и многие юноши впали в отчаяние, когда узнали, что она ушла в храм девственной богини,?— тело Никлауса, влажное, сильное, горячее. Оно вжимается в тонкую ткань, которая быстро намокает, очерчивая контур мышц настоящего война.Убийцы.Кэролайн пытается напомнить себе, кто он есть, но эта история, эта сказка, так знакома, так близка, что она будто впадает в транс, как и должна жрица в последний день Пифийских игр.—?Царевна верила в то, что стала навсегда свободна от смертных страстей. Она скрылась от мира за неприступными стенами храма, возносила молитвы и танцевала возле неугасающего огня, как того требовал обычай. И так проходили годы, пока…Кэролайн закрывает глаза, прижимаясь к ледяной мраморной стене.В ее мыслях?— только прошлое, безвозвратно утраченное, спокойное и понятное, но такое…Пустое. Чужое.Будто она примеряла на себя чужую судьбу, чужие сомнения, чужую волю.И вот сейчас, здесь в термах захваченного узурпатором Лирнесского дворца, она вдруг стала никем.Просто Кэролайн.Без прошлого, без будущего, имеющая выбор и непреодолимое желание жить дальше, испробовать новое, стать той, кем она была рождена стать.—?Пока? —?шепчет она, и острие кинжала разрезает огрубевшую кожу пальцев, а на белоснежный пол капают капли крови.—?Пока паруса мирмидонян не показались на горизонте ее царства,?— голос Никлауса становится ближе, так невыносимо близко, что Кэролайн знает: стоит ей открыть глаза, и она увидит перед собой его лицо.И придется всадить кинжал в горло Никлауса.—?Пленили они ту царевну, увезли в захваченные земли и сделали рабыней, но не простила она оскорбления, не забыла и боли, причинённой ее близким,?— Кэролайн вздрагивает, резко поднимая руку, готовясь нанести удар.Еще чуть-чуть. Близко, она так близко к завершению своей цели.Она распахивает глаза, и вот Никлаус, прямо напротив.Обнаженный, сильный, почти непобедимый, сын то ли бога, то ли богини. Смотрит на нее так, будто царевна и не сжимает в руках оружие, что способно убить его.Кэролайн тяжело дышит, почти задыхается, но пальцы ее исполнены решимости, и они сами собой сжимаются на рукояти сильнее. Из груди вырывается хриплый крик, когда она делает шаг вперед, готовясь нанести Никлаусу удар в шею, но он без труда перехватывает ее запястье.Сжимает его в своих сильных пальцах долго, так долго, что Кэролайн кажется: время остановилось.Хотя из ее уст успевает вырваться тысяча проклятий.—?Ненавижу,?— сквозь слезы рыдает она, оседая на холодный пол, роняя свой драгоценный кинжал, не желая даже думать о том, что не справилась, нарушила клятву. —?Ненавижу. Будь ты проклят. Сгинуть тебе в Тартаре.—?Царевна попала в гарем завоевателя, надела одежды прислуги и затерялась, пока… —?голос Никлауса все также спокоен, когда он отпускается перед ней на колени, откидывает кинжал в сторону, едва уловимо проводит пальцами по трясущимся плечам Кэролайн,?— пока однажды ночью во время начала игр в честь Аполлона она не спела песню. В промозглой тишине, думая, что никто не слышит. Но узурпатор, захватчик, убийца… Он услышал. И его сердце, давно заледенелое, отозвалось на эту песню. И он захотел стереть ту боль, что причинил.Кэролайн вздрагивает, поднимает на него глаза, впервые смотря на его лицо прямо, без примеси ненависти и злобы, ведь отчаяние не способно затмить разум, когда жажда мести уступает место бессилию.Она смотрит долго и пристально, пока Никлаус отражает ее взгляд, позволяя увидеть все то, что она не заметила, пропустила.—?И он посмел надеяться, что царевна смогла разглядеть больше, чем другие,?— внезапно тихо продолжает он.—?Ты знал, что это я? —?ошеломленно шепчет Кэролайн, не в силах оттолкнуть, когда его пальцы сжимаются на подбородке, притягивая ближе, так близко, что ей становится жарко и холодно одновременно.—?Разве мог я не знать? —?будто устало отзывается Никлаус.И в ту секунду, когда его губы обрушиваются на ее, Кэролайн, та которая не знала прикосновения мужчины, слышит, как три Пряхи ехидно смеются, начиная плести нить ее жизни заново.Не белую, как снег с горных вершин, но красную, будто раскаленное железо.Ее разум сопротивляется, вопит, требует отстраниться, попытаться завладеть кинжалом, ощутить кровь Никлауса, но Кэролайн чувствует лишь его язык в глубине своего рта.Жаждущий, жадный, горячий и неумолимый в своем желании исследовать, подчинять, властвовать.—?Как бы ты себя не называла,?— жарко шепчет он, отрываясь от нее в тот самый момент, когда Кэролайн отвечает на поцелуй, робко касаясь его нижней губы своим языком,?— разве мог я не узнать тебя?Вопросов не остается. Ответы?— забота завтрашнего дня.Никлаус нетерпеливо стаскивает с ее плеч хитон, оголяя грудь, и Кэролайн не знает, что более невыносимо: не познать мужских прикосновений или ощущать их настолько остро.—?Позволь мне,?— требует Никлаус. —?Позволь мне коснуться тебя.Его зубы вспарывают кожу на ключице, и Кэролайн не может сдержать стона, когда он накрывает рукой ее грудь, не может не удивляться тому, насколько чувствительны ее соски под его пальцами.Это больше, чем ритуальный танец, это настоящая вакханалия, мантра, которая звучит сквозь время и пространство. Вечное желание, вечное сопротивление, которое подталкивает ее к тому, чтобы обхватить бедрами его талию, и тут же испуганно выдохнуть, когда пальцы Никлауса касаются лона.Узкого, влажного, жаждущего.—?Скажи что-нибудь,?— стонет он, скользя пальцами по горячей плоти, но разве Кэролайн может выдавить хоть слово?Когда его пальцы дразнят, слегка проникают внутрь, растягивают, а потом скользят чуть ниже ее входа. Ей хочется запротестовать, оттолкнуть, но как это сделать, когда губы Никлауса скользят по напряженному животу, исследуя каждую мышцу, впадинку пупка, а потом оказываются там, где горит пламя, где все соединяется воедино.—?Я буду проклята,?— шепчет Кэролайн, забывая про стыд, про месть и про долг, зарываясь пальцами в его волосы, пока его язык творит что-то запретное, невыразимое между ее ног.—?Ты благословение богов, Кэролайн,?— вторит ей Никлаус. —?Хоть я и не верил, что они могут одарить такого, как я.Его плоть оставляет влажные следы на ее бедре, когда Никлаус вновь прижимается к ней всем телом, скользит носом по щеке, оставляет поцелуи на пылающей груди.Кэролайн плывет где-то за облаками, мимо вершины Олимпа, сквозь звёздный плащ Нюкты и сияние Гелиоса.Это ранит, это возвышает, это необратимо.Она знает, что будет больно, но только смело подается навстречу, когда Никлаус с утробным рыком насаживает ее на себя до самого конца.Ведь он воин, вождь, сын богов, и нет для него понятий запретности или недоступности.Кэролайн сама раскрылась ему навстречу, и все же сила его желания, его одержимости причиняет ей легкую боль, от которой она едва слышно болезненно стонет, впиваясь в руки Никлауса ногтями.—?Если бы я только мог остановиться,?— хрипит он, врываясь в нее, снова и снова, пока Кэролайн выгибается под ним, стремясь изгнать и боль, и невыносимый жар из своего тела.Боги смеются над ними. Они наблюдают, это Кэролайн знает точно.Но когда горячее семя Никлауса стекает по ее бедрам, а она сама содрогается в экстазе мутного наслаждения, ей становится все равно.Пусть смотрят. Пусть завидуют.