спокойной ночи, пианобой (1/1)

Гусь Арнольд, кот Леопольд, удар в двести двадцать вольт, — кого ещё ты предпочтёшь мне, Андрей? Я не знаю, я просто не знаю. Бухаю. Летаю, только оттаю — и сразу замёрзну опять. Стул пинаю — вот блять, простите мой французский, мой русский, не снимайте, не слушайте и дома не повторяйте. Как я обычно на вино налегаю, как губами к горлышку припадаю, так ты, Андрей, к шее моей. Ты целуешь шею мою и душу, и душу до дна выпиваешь. Это страшно, это пугает, от этого мурашки по коже, от этого холодеет нутро, это вводит в оцепенение, в опьянение. Это страшно потому, что я и не против. Я не против, чтоб моя душа осталась на твоих губах, я готов испустить свою душу вместе с протяжным ?ах?, я готов послать всё нах... И превратиться в блик солнца на золотых куполах. Андрей, ты самое яркое, что есть у меня. Ты — одна из плах, а я к смерти приговорён, я шепчу, как ты мне важен, я шепчу, как ты нужен, я перед тобой безоружен, я любовью к тебе как лошадь нагружен, я тяну к тебе руки, я губами как рыба воздух хватаю, я дышу, но не более. А ты? А ты всегда кого-то вместо меня предпочитаешь, ты про меня будто забываешь, ты меня будто не знаешь, ты... Ты мне не доверяешь? Не уходи от разговора, Андрей. Не оставляй меня здесь. Не бери куртку, останься, дай руку. Не ласковый. Грубый. Оставляешь меня наедине с бутылкой вина. Ну, кто в этот раз? Он или она? Гусь Арнольд, кот Леопольд, удар в двести двадцать вольт, — кого ещё ты предпочтёшь мне, Андрей? Как же мне нужно, как же мне, сука, нужно, чтобы ты сказал три самых важных слова: ?Шуров, не пей?. А ?я тебя люблю? как-то приложится. Но пока только я прикладываюсь к бутылке. Моя любовь отдаёт тупой болью в затылке. Я сижу у стенки и пьян, кажется, в стельку. Я не допил даже бутылку вина. Я допил бутылку коньяка, бутылку креплёного пива ?Тетерев?, но не грёбанного вина. В этом есть моя вина? Швыряю, швыряю — разбиваю, остатки вина, куски стекла. Меня на это любовь обрекла. Не будь пьян — поклон бы отвесил. Спасибо. Спасибо, сэнк ю вери мач. — Дима, не плачь, — обращаюсь к себе, — только не плачь.Это сказать должен был ты. Неужели тебе совсем всё равно? Я прошу слишком много, я слишком много хочу, когда я в говно. Или потому, что я говно, мысли спутались, мысли спились, запылились, в угол забились. Ничего от тебя мне на надо! Слышишь? Ничего от тебя не хочу. Катись к чёрту! К чёрту катись, но будь рядом. Пожалуйста. В мясо убитый, ужратый в хлам, гениальный пианист, одним словом. Я ненавижу любовь. Я ненавижу себя, ненавижу тебя, задыхаюсь от ненависти и слёз, от слабости и от рухнувших грёз. Засыпаю в пустом коридоре, засыпаю в коридоре опустошённый и с напрочь отсутствующим чувством собственной нужности, ломит кости, обжигает язык так и просящееся наружу дурацкое слово ?прости?. Я засыпаю в пустом коридоре и не верю, что ты любишь меня, что я нужен тебе, что ты веришь мне. И тогда появишься ты. Появишься, возьмёшь меня на руки и в тёплую постель отнесёшь. Погладишь кудряшки, в лоб поцелуешь, и скажешь: — Спокойной ночи, Пианобой.