Глава 2. Pas d'action (1/1)

Кто такой Персиваль Грейвз? Никто не может быть уверен, что знает точно. Впрочем, так было всегда, с самого детства. Красивая оболочка, мужественное лицо, широкий разворот плеч, ранняя седина на висках. Геллерт появился в его жизни и продолжил воплощать в жизнь роль повелителя судеб. Геллерт решал за двоих.Геллерт Гриндевальд оставался загадочной переменной, манящей, неизведанной. Персиваль Грейвз казался себе корнем уравнения, значения которого никто не искал.Сначала Грейвз думал, что он просто привык быть один, привык работать на износ, привык к пустому дому и фильтр-кофе на завтрак, обед и ужин. Что именно он запивал в той прошлой жизни — еще до Гелерта, было незначительным.В перерывах между трехчасовыми репетициями тоже был кофе.Автоматы в Линкольн-центре(1) боготворили Грейвза, и он отвечал им взаимностью.В общем-то, единственное, что можно было с определенностью сказать про Персиваля Грейвза того времени, — это то, что он любил кофе.Тогда он ненавидел ходить по магазинам. Не признавал безделушек. Месяцами забывал купить теплое одеяло и мерз под пледом. Хватал с полок первый попавшийся одеколон, не задумываясь, нравится ему или нет. Пробовал встречаться с кем-нибудь, но ни женщины, ни мужчины не интересовали его настолько серьезно, чтобы определиться окончательно. Все в его жизни было вторично — кроме одного.Он жил балетом. Бредил им. Дышал — с детства, с первого неловкого гран-батмана. Ровно до той секунды, пока не увидел Геллерта в пустующем балетном классе.Незнакомец, одетый в черное трико и борцовку, едва заметно морщась, растирал покрасневшие ступни с изуродованными шишковатыми пальцами. Пальцы эти — да у всех, кто занимается балетом, такие же — почему-то больше всего запомнились тогда, они показались удивительно неправильными, как будто идеальную статуэтку водрузили на неподходящий постамент. Рядом лежали — только подумать! — пуанты. Черные, атласные, вызывающе мужские.(2) Сбитые, потертые мысы, смятые ленты — Грейвз легко мог представить не одну тысячу фуэте и черно-белый вихрь, в котором кружился незнакомец.Словно злой волшебник из позабытой детской сказки.Впервые в жизни Грейвзу захотелось плюнуть на самому себе данный зарок — не смешивать отношения, пусть даже мимолетную интрижку, и работу. Стоит ли? Незнакомец поднял глаза.— У меня есть запасные вставки,(3) если нужно, — бросил пробный камешек Грейвз.— Спасибо, — ровным, безучастно вежливым голосом ответил незнакомец. — Но не интересует.Грейвз развернулся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Нет значит нет. К лучшему.Через день труппе представили нового балетмейстера. Генри Шоу, премьер, обласканный публикой и дамским вниманием, презрительно скривил губы, узнав в нем Геллерта Гриндевальда, со скандалом покинувшего Лондон за год до того, как из балетной школы Линкольн-центра выпустился Грейвз.Он выбегал пить кофе каждый раз, когда находилась свободная минута: атмосфера на репетициях была та еще.Новый балетмейстер, не боясь ни черта, ни полицию, ни штрафов, курил прямо в помещении Театра Коха, привычным жестом стягивал с забранных в хвост белоснежных волос резинку и периодически затягивался, гипнотизируя замершего, словно дикое животное в свете фар, Грейвза и его картонные стаканчики.Была весна, май, кажется.В мае контраст стекла и бетона с зеленью Центрального парка особенно бросается в глаза.В мае Грейвзу, за всю жизнь до этого не танцевавшего ничего важнее партии Тибальта или Дроссельмейера (4)во втором составе и к тридцати двум давно махнувшему рукой на детское (да его ли собственное или такой же влюбленной в балет матери?) желание быть премьером, предложили пройти прослушивание в ?Брокадеро?(5). Грейвз подумал и согласился — отношения с новым балетмейстером не складывались, Шоу старательно выставлял себя идиотом и оспаривал каждый элемент постановки, что не могло не сказаться на атмосфере всеобщей нервозности.Контракт с ?Брокадеро? подразумевал исключительно мужской коллектив и исполнение женских партий. Вставший на пуанты Грейвз казался себе деревянным, нелепым и беззащитным. Плие, чертово плие, годами отточенное и привычное, в них казалось извращением особого толка. Громко выругавшись, он вцепился в станок, словно утопающий, и сделал один шаг.И взвыл. Инквизиторские колодки полетели через плечо и, жалобно стукнувшись о стену, остались лежать бессловесным укором. Грейвз, плюнув на всех и вся, остался допоздна в балетном классе, закрылся изнутри и до седьмого пота гонял себя, чередуя револьтад, глиссад и со де баск, пока не опустился прямо на пол — гудящие от перенапряжения ноги не держали, но экзерсис сделал свое дело — в голове было пусто. Злость ушла.— Я могу чем-нибудь помочь, мистер Грейвз? — раздался вопрос, и эхо, собирая по углам пустого класса его имя, заставило вздрогнуть от неожиданности. — Силиконовые вставки, рука помощи, совет?— Вас же не интересует, — хрипло ответил он. — Мистер Гриндевальд.Новый балетмейстер опустился рядом с ним, не спрашивая разрешения, взял его двумя пальцами за подбородок и потянул осторожно вверх, заставляя приподнять лицо. Глаза их: голубые — льдистые, почти прозрачные, с расширившимися зрачками — и его собственные — темно-карие — встретились, Грейвз не смог отвести взгляд и с обреченностью понял, что никакая другая труппа ему уже, в общем-то, и не нужна.— Теперь, пожалуй, может быть интересно, — проговорил Гриндевальд, продолжая искать что-то в глубине его глаз. И, кажется, нашел, удовлетворенно хмыкнув.* * *— Что ты нашел во мне? — спрашивает его Грейвз, когда они съезжаются.Геллерт красив, дьявольски, завораживающе красив. Грейвз — все такой же, отражение в зеркале не меняется, даже виски не седеют больше. Как будто их время замерло, выжидая, готовясь к прыжку.— У тебя отличная квартира и неплохой потенциал, — серьезно отвечает Геллерт. — И тебе идет этот дурацкий балетный бандаж(6), а это дорогого стоит.Грейвз не понимает, шутит он или…— Но полное отсутствие чувства юмора, — констатирует Геллерт, заваривая очередной травяной чай.— Я хочу знать, — упрямо сжимает скулы Грейвз.— Не забивай себе голову ерундой, Грейвз. Ты не поймешь.Съезжаются они где-то между вторым и третьим свиданием. Если, конечно, посиделки в покрытой грязью по самую крышу лапшичной на задворках Чайна-тауна можно назвать свиданиями. Геллерт, ни секунды не сомневаясь в своем праве, перетаскивает в холостяцкую квартирку Грейвза в Бруклине такое количество странного барахла, что тот вскоре перестает узнавать собственное жилье. Какие-то странного вида статуэтки, африканские маски, разношерстная коллекция фарфоровых чайников и шелковые халаты — они, словно вражеские захватчики или мексиканцы-нелегалы, пробираются через границу честного налогоплательщика и добропорядочного гражданина Персиваля Грейвза.Перебираются и раз и навсегда устанавливают свой собственный порядок.— Я всегда сверху, — уверенно говорит Грейвз и проводит рукой по предмету торга. Геллерт едва заметно улыбается, сбрасывает его руку со своей задницы и качает головой. Он перехватывает инициативу, всегда настаивает на своем, всегда побеждает — удивительно, почему при всем при этом он так и не воплотил в жизнь свою мечту. Воображаемый Альбус, переодетый в сиреневое трико и загримированный, точно он не Зигфрид, а фея Драже, разводит руками.— Нет, это я всегда сверху, — просто отвечает Геллерт.Грейвз, заласканный, одуревший от тепла и обжигающих нутро прикосновений, соглашается.Он теперь соглашается на все. Грейвз зависим от Геллерта.Геллерт не стесняется этим пользоваться.— Я никогда не буду звать тебя по имени.— Мне никогда не нравилось ?Перси?. Звучит слишком пидористично.Геллерт смеется.— Мы не будем приезжать вместе на работу.— Я люблю сабвей.— Ты бросишь пить кофе литрами.— А ты — курить.— А ты начнешь работать со мной по индивидуальному графику.Грейвз честно выполняет все обещания. Геллерт так и не бросает травиться сигаретами, но покупает мундштук, что делает его вид еще более богемным, почти гротескным — не хватает подведенных черным глаз.Грейвз в сочельник мечется в поисках идеального подарка. Геллерт неспешно кладет перед ним контракт.— Кто-то был очень хорошим мальчиком в этом году, — шепчет он и прикусывает кожу у основания шеи. Грейвз прикрывает глаза.Что он нашел в тебе? Ты не поймешь.— Танцуй, — говорит Геллерт, запирая дверь. — Танцуй, мать твою, Грейвз, отпусти себя. Или у нас ничего не выйдет.Шесть дней в неделю у них дополнительная репетиция, во время которой он чувствует себя Пигмалионом, а Грейвз — куском отбитого мяса не первой свежести.— Филе весьма неплохое, — делает беззаботное лицо Геллерт и сжимает его ягодицы, обтянутые черным трико. Грейвз — уставший, измотанный, он едва держится на трясущихся ногах — в эти минуты готов подняться и еще три часа пахать до седьмого пота. Геллерт протягивает руки, рывком сдергивает с него трико и клятый балетный бандаж. Тонкая полоска синтетики, натиравшая кожу, обжигает и рвется.— К черту это, я хочу в душ, — умоляюще стонет Грейвз.— К черту душ, — возражает Геллерт, и зеркала в балетном классе отражают вырывающееся наружу безумие. Безумие, которое поймало его и держит который месяц.— Я тебя не отпускал, — шепчет оно, и зеркала разлетаются миллионом осколков.Дома так хорошо, так правильно и достаточно не бывает никогда, но Грейвз не думает об этом.Не хочет думать.