Глава 1. Гобой, увертюра и ?белое адажио? (1/1)

— Так все-таки почему, — откидываясь на спинку стула, спрашивает темнокожая женщина-инспектор, — вы убили мистера Бэрбоуна, мистер Гриндевальд?— Я никого не убивал,— устало отвечает он, проведя руками по лицу. Гриму несколько часов — лицо чешется, краска, которую он так яростно пытается оттереть смоченным специальным средством платком, течет, размазывается, и на влажных ладонях остается узор, отдаленно напоминающий перья. Черное, белое — все смешалось, растеклось по тонкой ткани серой грязью. — Я — не Геллерт Гриндевальд.И который раз за этот бесконечный вечер повторяет:— Меня зовут Персиваль Грейвз.* * *— Партия Зигфрида(1). Могу тебя поздравить, мой мальчик, — говорит Геллерт, делает глоток из крошечной чашки и морщится. — Мне за пятнадцать лет так и не удалось этого добиться.— Тебе удалось больше, — отвечает Грейвз. — Балетмейстер в Театре Коха(2) в неполные тридцать пять — еще скажи, что это не круче, чем прекрасный принц в белом трико. Мне просто повезло. Тем более, Зигфрид — это слишком прямолинейно для тебя.— Таинственный Ротбарт(3), колдовство, темная стихия, страсть, развевающийся плащ, — ровным голосом перечисляет Геллерт, отставляет чашку и привычным движением вкручивает сигарету в мундштук. — Спасибо, что напомнил, Грейвз.Он сидит, провожает взглядом дым, задумчиво смотрит на серый истлевший столбик, упавший в пепельницу. В кухне почти нечем дышать, и Грейвз уже в который раз ругается про себя и включает вытяжку. Молча.Он никогда не возражает, хотя терпеть не может табачный дым.Грейвз подходит к Геллерту со спины и кладет ладонь на плечо. Шелковый халат приятно скользит, и он сжимает пальцы. Мышцы напряжены, не тело — сжатый комок нервов. Не стоило напоминать о прошлом. Любой интересующийся балетом в курсе, что Геллерт и Альбус в молодости путешествовали вместе в Швангау (4)— посмотреть вживую на Нойшванштайн и, как любит говорить Геллерт, плюнуть с моста Мариенбрюке(5) в облака.Интернет пестрит любительскими фото, на которых Ротбарт-Геллерт и Зигфрид-Альбус позируют на фоне настоящего лебединого озера. Они так явно, так настойчиво пожирают друг друга взглядами, что даже после стольких лет смотреть на фотографии немного неловко.История закончилась, и закончилась она печально. Альбус танцевал партию Зигфрида на протяжении десяти лет. Геллерт, грезивший о ней годами, блистал — насколько может блистать темный колдун Ротбарт. Расстались они плохо, даже по меркам ко всему привыкших нью-йоркцев. Королевский балет(6) устоял чудом, Альбус остался в Лондоне.Геллерт исчез.Исчез, чтобы появиться в Нью-Йорке несколько лет спустя. И сидеть на кухне, прикуривая одну сигарету за другой, делая вид, что теплая ладонь на плече его совершенно не интересует.Он накрывает руку Грейвза своей и, чуть помедлив, отводит ее в сторону.— Не сейчас. Ты опоздаешь.Они никогда не появляются вместе на Манхэттене. Геллерт обычно берет такси. Грейвз спускается в сабвей, оттого и добирается быстрее. Он, наверное, один из немногих жителей Нью-Йорка, которому нравится эта путаница линий, нелогичное движение поездов и тысячи лиц. В этой толпе, стиснутый чужими телами со всех сторон, Грейвз не чувствует себя одиноким.Дома, в постели, когда Геллерт переворачивает его лицом вниз и резким движением входит, Грейвз знает — боль преходяща, она нахлынет, она отпустит. Одиночество не отпускает никогда. И после, отдышавшись, даже засыпая в обнимку после душа или без него — он не чувствует тепла.Если оно, это тепло, еще есть.Геллерт в своем красном шелковом халате, расшитом птицами, распускает длинные белые волосы до плеч и закуривает снова и снова, а светло-голубые, почти прозрачные глаза смеются. От этого смеха Грейвзу часто становится страшно, но он не может не смотреть.Грейвз до сих пор не понимает, почему он никогда не может возразить Геллерту.Ему почему-то кажется, что он не очень любит испытывать боль.Впрочем, он не может быть в этом до конца уверен.