1979 год (1/1)

Торговец джанком не продаёт свой товар потребителю, он продаёт потребителя своему товару. У. Берроуз ?Голый завтрак?Джимми спешил, перепрыгивая через две ступеньки, несясь по устеленной болотного цвета ковролином лестнице на пятый этаж отеля, где группа остановились на одном из двух их выступлений-разогревов в Дании перед фестивалем в Небворте. Ему даже в голову не пришло вызвать лифт, бег словно готовил организм к ожидающему его отправлению в страну радости и блаженства, вокзал которой находился на тонком кончике инсулиновой иглы. В голове мыслей не было, просто странная пульсация, какая бывает при сексуальном возбуждении внизу живота. Но секс – это все же такая глупость в сравнении с тем прозрачным пакетиком, что приятно грел и оттягивал карман его кремовых брюк. Он с первого раза загнал ключ в замочную скважину, что удивительно при диком треморе рук. Ругнулся сквозь зубы, когда едва переступив порог номера, не смог попасть по выключателю с первого раза и пнул ногой дверь – чертова защелка отказывалась проворачиваться. Наконец, справившись с мелкими препятствиями на пути к новой дозе, Джимми расслабил дурацкий галстук и скинул с плеч пиджак, который тут же кремовой лужицей расплылся по спинке стула. В спальню он прошел бодрым пружинистым шагом, невольно подпевая слова из Tears of Rage любимых The Band. Пароль от сейфа снова забылся, но ничего страшного. Известная комбинация: два поворота вправо до ?59?, рычаг налево, отметка на нуле, дверца распахивается. Там две полки. На первой – какие-то бумаги Питера, которые он почему-то всунул ему и сказал, что-то про то, что ?пусть запасной остается у тебя?, в последнее время он ему важные дела не особо доверял и поручал все Джонси. Но Джимми было наплевать, пусть делают, что хотят. На этой же полке наличка; быстро пробежался пальцами по купюрам – как раз Коулу на шесть-семь ближайших доз. Менеджер раньше ему подгонял все сам, но затем Рич начал нервничать и дергаться и стал говорить, что будет лучше, если музыкант сам оплатит очередной подгон. И Джимми было опять же плевать. Честно говоря, он бы сделал все, о чем просил Коул. И деньги были наименьшим из того, что Пейдж готов был отдать за то, что лежало на второй полке сейфа. Он предельно осторожно достал вафельное желтое полотенце, в которое был завернут весь его багаж в страну блаженства. Разложил все на бюро и замер на мгновение, впиваясь взглядом в то, к чему сводилось его наслаждение весь этот год. ?Вторяки? (он задолбался догоняться ими, почему-то привычной дозы в вену было мало и приходилось как идиоту нюхать и жевать кусочки ваты, промоченной в героиновом растворе), два ?весла?, ?фурики?, фильтры, жгут, ну и самое главное лежало в кармане – белое счастье, измельченное до состояния стирального порошка. Джимми иногда просто смотрел на него и трогал рассыпчатую массу через целлофан пакета, вглядывался в цвет, вовсе не кипельно-белый, а с примесью бледновато-розового оттенка, ему часто снился этот цвет холодными одинокими ночами. С Робертом он разошелся еще три года назад, с женой он почти не виделся, девушки на один раз наскучили, он предпочитал быть один. Даже после прихода эйфории, которая неизбежно вызывала всплеск сексуальной энергии, он предпочитал просто дрочить себе, распластавшись в позе морской звезды на кровати. И фантазии были не о том, как он ласкает теплые женские тела, а о том, как массирует холодные пакетики с сыпучим веществом внутри, не о том, как он раздевает хорошенькую девушку, а о том, как раскрывает с характерным шорохом квадратный пакетик, не о том, как входит членом в девушку, а о том, как игла проникает ему под кожу.Руки трясутся мелкой дрожью, но нужная доза отмеряется словно сама по себе – ни граммом больше, ни граммом меньше – и сыпется в чайную покореженную ложечку. Дно ее уже порядком закопчено многочисленными варками, оно оставляет очередной штрих копоти на желтом полотенце. Заметить это трудно – полотенце и так все в этих разводах. Колпачок со шприца снимается с характерным глухим хлопком. Вода прямо из кружки, заранее оставленной стоять на этом самом столе-бюро, – в шприц – поршень вверх. Шприц над ложкой – поршень вниз. Накалитель – и вот уже раствор пузыриться и закипает в ?весле?. Фильтр в ложку – промокает – шприц в фильтр – поршень вверх. Все эти движения доведены до автоматизма, все это проделывается быстро и с практически ювелирной точностью. Он это лучше делает, чем играет на любимом Лес Поле. Хотя сравнение, возможно, не из лучших. В недавнее время на гитаре он играет уже далеко не так гениально, как раньше. Ему слишком часто об этом напоминают, будто гитарист и сам об этом знает. Знает, но да какая в сущности своей разница? Это раньше данный музыкальный инструмент был для него всем. Сейчас приоритеты поменялись. Опять гребаные пузырьки воздуха – нетерпеливо стукнуть ногтями пару раз по цилиндру шприца. Джимми быстро расстегивает пуговицы на манжете рубашки и закатывает рукав до плеча. Оценивает примерное ?место отправления?, для которого места на исхудавшей руке почти не осталось. Но цепкий взгляд сразу же находит место между двумя инъекционными гематомами. Жгут. Попадание в полуразрушенную вену. Снять жгут, вытащить иглу и прижать больное место. Ждать недолго. И вот привычное скапливание энергии в районе колен – удар, ноги подкашиваются от кайфа. По шее – раскаленным удовольствием. В голову – эйфория. Все тело будто растворяется в эфире и Джимми наконец-то чувствует себя счастливым. По щекам катятся слезы – счастье дается ему таким трудом. Почему ему так сложно дается счастье? Перед глазами мелькает Бонзо с сыном, Джонси с женой, Роберт с Кармен (несмотря на потерю Карака, способный оставаться счастливым Роберт; Джимми убежден, это потому, что Роберт самый сильный из них) – почему они могут, а он нет? Почему в сердце опустели все занятые дорогими ему людьми комнаты? Вместо них только бледновато-розовый туман. Пейдж был благодарен ему, молился на него, он единственное, что все еще может его встряхнуть, заставить улыбаться и смеяться. Он жил благодаря этому туману. Он понимал, что в итоге именно этот туман отнимет у него все, включая его никчемную суетно-взбалмошную жизнь. И эта цена, которую музыкант согласился платить. Точнее, эта цена, которую он уже не мог отказаться платить. Потому что согласия этот туман ни у кого не спрашивал, но Джимми это понял уже слишком поздно. ?Сколько лет нанизано на кровавую иглу??А сколько настоящего счастья, искренней радости, бурлящих эмоций, драгоценных чувств было нанизано на нее? Сколько она забрала?Сколько еще заберет?И когда она придет за последним, что останется у Джимми – за его тупо болящей, уютно-онемелой, выжженно-опустевшей изнутри оболочкой?