Глава 8 - Изумрудное зеркало (1/1)

Легче воздуха, сна и ветра ступени в высь... Дай мне руку- узнать тот свет, что бежит под кожей. Белый ветер бессонницы тихо листает жизнь, Не жалей о вчерашнем дне, он не зря ведь прожит!И не бойся падать! Мы встанем еще не раз На неровный выступ грохочущей жестью крыши, Где бескрайнее небо: смотри, сколько хватит глаз,- Ждет, укрывшись парчой из звезд, и спокойно дышит...(Индиго) Молча, не объясняя, что же именно напугало их обоих, шаман поднялся, и, на негнущихся ногах, прошел в дальний угол комнаты, к большому сундуку. Пытаясь не терять из вида ни замершую соляным столбом Эшьялу, ни, ставшего непривычно молчаливым, старика, я ощупывал пальцами свое лицо, силясь понять, что же именно с ним не так. Хлопнув, откинулась тяжелая крышка сундука, я вытянул шею, пытаясь заглянуть внутрь, однако, изрядно помятое тело прострелило острой болью вдоль позвоночника, и мне пришлось довольствоваться неведением. Раздался повторный хлопок – крышка сундука снова погребла под собой содержимое, надежно укрывая его от посторонних глаз. Сжимая в руках небольшой, плоский округлый сверток, Грел вернулся на стул возле моей кровати. Когда он бережно размотал тонко выделанный кусочек шкуры, моим глазам предстало небольшое овальное зеркало в витой серебристой оправе. Шаман осторожно передал зеркальце мне. Эшьяла всхлипнула, так и не сдвинувшись с места. Все еще не понимая, что же именно произошло – ощупав лицо, я не нашел в нем никаких изменений, я принял у Грела серебристый овал, и, удивившись тому, что зеркало не серебряное, как обычно, а, кажется, стеклянное, попытался рассмотреть, что же именно повергло сестру в такой шок. Сначала, я не заметил никаких отличий своего нынешнего вида от того, каким я всегда помнил свое отражение в бочке с водой, которая служила мне умывальником каждое утро. Зеркало было удивительно гладким, и изображение было непривычно правильным, без малейшего искажения. Я оглянулся на оставшихся неподвижными шамана и сестру, и снова заглянул в серебристую глубину. Из недр зеркальной бесконечности, все также взирало мое привычное лицо. Чуть более бледное и немного осунувшееся (сколько же времени я проболел?), чем обычно, на скуле небольшой след сходящего синяка. Придерживая зеркало одной рукой, я провел по лицу ладонью, ощупывая реальность того, что показывала мне стеклянная гладь. Нос, уши, губы – все было целым, не болело и на ощупь совершенно соответствовало тому, что я видел в отражении. Взъерошенные волосы торчали во все стороны после долгого сна, и я пригладил непослушную длинную челку. Рука замерла на лбу, едва я коснулся волос – сдвинувшиеся пряди челки открыли мои вечно зашторенные глаза, которые я всегда старался спрятать, скрыть от пристальных взглядов. Я не любил, когда окружающие разглядывали их - непривычно-желтые, чужие, они разительно отличали меня от жителей деревни, в очередной раз подчеркивая, что я здесь – чужак. И вот теперь, зеркало показывало мне тонкую розовую нитку наметившегося шрама – она перечеркивала лицо от виска к виску, проходя по переносице. По всему, рана должна была задеть оба моих глаза. В груди сжался трусливый, скользкий комок – я представил, что было бы, потеряй я зрение.

Сердце продолжало глухо бухать в груди, словно метроном, но его удары никто не считал. ?Успокойся? - пытался вывести себя из оцепенения я, - ?твое зрение никуда не делось. Ты можешь видеть?. Взгляд, словно ища подтверждения этим обнадеживающим мыслям, снова скользнул к зеркалу, увидеть, убедиться – все хорошо, ничего не произошло… Из серебристой глубины на меня смотрели мои глаза. Чистые, не поврежденные. Совершенно целые. И… изумрудно-зеленые.*** Все еще не веря собственному, чудом уцелевшему зрению, я продолжал сжимать хрупкий стеклянный овал, вглядываясь в отражение. Время текло мимо, не в силах сдвинуть с места три замершие в неподвижности фигуры.

Первым вышел из оцепенения Грел. Нервно, резко дернув головой, он обернулся к Эшьяле. Скрипучий голос разорвал толстое одеяло тишины, укрывшее шатер: - И долго, ты, красавица, будешь стоять над разбитой посудой? Мало того, что намусорила, так еще и пациента голодным оставила! Марш на кухню за новой порцией, я его не для того всю неделю с того света вытаскивал, чтобы он тут подох от голода! Шумно выдохнув, Эшьяла выпала обратно в нашу реальность. Грубые слова шамана подействовали, и она светлой тенью скрылась за занавеской. Грел поднялся, протянул руку: - Налюбовался? Давай-ка я его приберу, слишком ценная вещица. А то разобьешь часом. – Я вложил в его ладонь тонкий овал, напоследок пустивший мне в лицо желтоватый зайчик отраженного света свечи. Шаман наскоро укутал хрупкую вещицу в лоскут кожи, и спрятал обратно в сундук. Помня, как неприятно было двигаться в первый раз, я даже не попытался снова выглядеть укрытое в схроне содержимое. Когда хлопнула закрывшаяся крышка сундука, что-то внутри меня вздрогнуло. Оцепенение и непонимание происходящего сменилось облегчением. Жизнь продолжалась, зрение не пропало, а что именно произошло со мной в роще у алтаря (именно там я помнил себя в сознании последний раз), почему изменились мои глаза – шаман наверняка поможет найти мне ответы. Грел вернулся на свое место возле изголовья кровати. На кухне бряцала посудой Эшьяла, наскоро соображая новую порцию каши – от проникающего через неплотно задернутую занавеску запаха еды кружилась голова. - Сейчас ты поешь, и, если хватит сил, поведаешь мне все, что произошло с тобой после того, как я выпроводил тебя в абсолютно безопасное путешествие до Ока Дня – тихо проскрипел шаман. - Эшьяле мы скажем, что твои глаза изменили цвет во время лечения – тебя принесли залитого кровью с ног до головы, и приехавшая сестра видела тебя уже замотанного в повязки от кончиков ушей до хвоста. Я открыл было рот, пытаясь выбрать, что именно стоит спросить первым – сколько времени уже прошло, с того момента как я отправился к Оку (путь из моей деревни до поселения Серой Дымки составлял не меньше пяти дней, а Эшьяла вела себя так, будто у нее было достаточно времени освоиться), что вообще тут делает сестра, что произошло у алтаря, и конечно же – нашли ли Хенту и Шойхоту, но тут занавеска кухни колыхнулась, и в комнату вошла сестра с очередной миской каши. Шаман подскочил, словно ужаленный, суетливо вытащил из недр плаща любимую трубку, и, заявив, что ему нужно подумать на свежем воздухе, оставил нас с сестрой наедине.*** Эшьяла поставила поднос с кашей на прикроватную тумбу, и села на место шамана. Я чувствовал ее взгляд, скользящий по моему, наполовину скрытому одеялом, телу – словно сестра гадала, какие еще перемены произошли в непутевом приемном брате? В комнате повисла неловкая, напряженная тишина. Я не знал, куда девать себя из-под исследующего, напряженного взгляда сестры. Не знал, куда спрятать взгляд, когда она в очередной раз смотрит на мои, ставшие еще более чужими, непривычными, глаза. Когда Эшьяла в очередной раз посмотрела на мои изменившиеся глаза, я сдался. Я перехватил ее взгляд своим, не отводя глаз, не прячась – смотри, сестра, каким я стал. Решай, как ко мне относиться теперь! Встреча взглядов затянулась. Обычно чистые, аметистовые глаза сестры потеряли свой блеск. Веки устало припухли, белки покраснели. Во взгляде я не нашел неприязни, только усталость, волнение, и нескрываемую душевную боль. О боги, как мог думать о ней так плохо! С трудом оторвавшись от подбитых под спину подушек, я потянулся к Эшьяле, и, едва не упав, обнял ее. Моя маленькая, бедная сестренка! Сколько же ты пережила! Прости, прости дурака, что заставил тебя волноваться, что позволил увидеть себя таким. Это я виноват, что в твоих глазах не скачут сейчас привычные озорные бесенята... – Уткнувшись лицом в шею Эшьялы, я сжимал ее в объятиях так крепко, насколько только позволяло избитое, гудящее болью тело. Застывшая было, Эшьяла обняла меня в ответ, прильнув своим маленьким, горячим телом к моей груди. Я гладил ее по спутанным, нечесаным волосам, такую беззащитную, такую родную. Я гладил ее по вздрагивающей от всхлипов спине – она искренне, облегченно плакала. Я гладил ее плечи и руки, ни на секунду не останавливаясь, не позволяя ее мыслям даже на миг представить того, чего боялась она, проводя бессонные ночи у моей постели. Я гладил ее до тех пор, пока убаюканная моим теплом, державшаяся из последних сил, она не уснула на моих руках. Убедившись, что сестра крепко спит, я аккуратно подвинулся на кровати, укладывая заплаканную девушку на свою постель. Шаман вошел в комнату тихо: я не заметил его, пока, шипя от боли, пытался выпутаться из одеяла и накрыть Эшьялу. - Я боялся, что она сорвется. Удивительная девочка. – тихий голос Грела напугал меня своей неожиданностью, погруженный в свои мысли я вздрогнул, и едва не сверзился с кровати, на самом краю котором теперь сидел. Одеяло, наконец, поддалось, я накинул его на свернувшуюся калачиком сестру, и, не стесняясь шамана, погладил ее по мокрой от слез щеке. Повернувшись к Грелу, я проследил его взгляд, заметил забытую чашку с остывшей кашей. Шаман хотел поговорить со мной, когда я поем. Значит я поем, и мы поговорим – слишком много у нас обоих накопилось друг ко другу вопросов. Аккуратно держа едва теплую чашку, я принялся жадно поглощать ее содержимое. Грел молча дожидался рядом, сидя на привычном уже стуле.*** Выскоблив дно миски ложкой дочиста, я без утайки рассказал шаману все, что помнил. Он молча слушал, кивая, и изредка уточняя некоторые детали. После того, как я, на одном дыхании, поведал все, что со мной произошло, Грел впал в глубокую задумчивость. Если в течении рассказа он бесстрастно слушал, то теперь, после того, как я закончил, стало заметно, как сильно взволновали мои слова старика на самом деле. Наконец, шаман кивнул каким-то своим мыслям, видимо, придя к определенным выводам, и, увидев, что я не собираюсь отдыхать, пока не узнаю все известные ему детали случившегося, медленно и тихо заговорил. Как оказалось, Грел не знал про кобольдов поселившихся по пути к алтарю. Сам он был там незадолго до церемонии посвящения в воины – мара просил старика возложить духам подношения, дабы те не были слишком строги с молодыми воинами, и все котята благополучно вернулись с испытания в целости. Поэтому в путь он отправил меня без всякой задней мысли, надеясь, что я не захочу ночевать в незнакомых горах, и вернусь под утро. Сам же хитрый старик за это время связался с оставшимся в деревне Тулбой, сравнивая мой рассказ с историей младшего шамана деревни. Когда сова принесла письмо, подтверждающее мои слова, Грел успокоился, но не надолго – Тулба рассказал, что мара, подначиваемый Дашгалом, узнав о смерти единственного сына, объявил Дашгала своим приемником, пообещав передать ему привилегии мара через год, на следующем посвящении в воины. Вдохновленный такой удачей, воин настоял на позволении мара собрать нескольких сильных воинов, и явить очам вождя убийцу его сына, чтобы он предстал перед судом. И получил это позволение. Я начал покрываться каплями холодного пота. Но, как оказалось, это было только начало. После того, как Дашгал получил знак приемника мара, он заявился в дом моих родителей, прихватив с собой нескольких дружков. Нагло, не ожидая приглашения, они ворвались в шатер, где воин заявил, что собирается в рейд на поиски убийцы Онаги, и предупредил, что вернувшись, заберет Эшьялу в свой шатер – сейчас у него нет времени забавляться, но вернувшись, он от души наиграется с будущей женой. Попытавшийся помешать Дагшалу облапать Эшьялу, мой отец был жестоко избит сопровождающими наглеца воинами. Наигравшись с бессильными жертвами, воины покинули шатер. Эшьяла сбегала за Тулбой, чтобы тот хоть немного помог отцу. Пока младший шаман накладывал компрессы Канхару, сестра быстро собрала вещи и незаметно ускользнула в темноту. Утром она встретила торговый обоз, который подбросил ее до самого поселения Серой Дымки, и сильно обогнала пеших воинов Канхара, разминувшись со мной всего на несколько часов. Через три дня после того, как я отправился к Оку дня, шаман начал серьезно волноваться – до алтаря вела натоптанная дорога, позволяющая даже неспешному путешественнику, заночевавшему в горах, обернуться за сутки. Оставив Эшьялу присматривать за шатром, он решил отправиться на поиски нерадивого ученика, и уже на выходе из деревни, к нему подлетела сова с письмом от давнего знакомого, того самого монаха, которого я встретил у алтаря. Тот, не скупясь на детали, описывал удивительную встречу юного воина с самим Таяном Кальджитом, его храбрый поступок, когда он без оглядки бросился спасать пропавшего воина, и ужасное поражение от неизвестного монстра.

Как оказалось, моя лодка причалила к берегу всего в трехстах метрах от места, где ждал вестей о пропавшем друге Шойхота. Монах, не замеченный юношей, наблюдал за ним, все время находясь неподалеку. Однако, когда из расположенных неподалеку зарослей кустарника послышался дикий, леденящий душу, рев, он забыл о том, что не хотел показываться на глаза юноше. Монстра они так и не увидели, однако, еще издалека, подбегая к месту, куда причалила лодка, видели яркий свет, после чего чудовище снова взревело, но теперь не яростно, а как-то обиженно, и умчалось, шумно ломая ветки. Еще сутки после этого монах и Шойхота выхаживали двух раненых в землянке отшельника. И если Хента быстро пришел в себя, и поправлялся прямо на глазах, то я все сильнее походил на труп. Да и не давали особого повода для надежды огромные рваные раны, покрывающие мое тело, и не желающие заживать, несмотря на добытый благодарными юными воинами мох, такой же, как тот, который я лечил Хенту. Когда монах окончательно убедился в своем бессилии что-либо сделать, а Хента достаточно оправился, чтобы самостоятельно добраться до деревни, старик вывел из стоявшего неподалеку крошечного сарая маленького ослика с грустными глазами, запряг его в легкую телегу, и велел юнцам как можно быстрее доставить мое слабеющее тело его знакомому шаману, совершенно случайно оказавшемуся в поселении Серой Дымки. После прочтения письма, Грел поспешил навстречу молодым воинам, перехватив их уже на тракте. Состояние мое было совершенно ужасным, раны не хотели заживать, и я провел в постели, не приходя в себя, еще неделю. Все это время ни шаман, ни Эшьяла почти не смыкали глаз. На этой ноте, Грел решил закончить повествование, широко зевнул, и отправился в соседнюю комнату отдыхать, чего пожелал и мне. Взволнованный рассказом шамана, я и думать забыл об усталости, однако взгляд упал на мирно посапывающую рядом Эшьялу. Вид умиротворенно спящей сестры успокоил меня, и я почувствовал накопившуюся в ослабевшем от долгой болезни теле непреодолимую усталость. Неуклюже поправив подушки, я заполз под краешек одеяла, устраиваясь на узкой кровати, и мгновенно уснул, прижавшись к теплому боку сестры.