Глава 61 (1/1)
Она проснулась через два дня. Или, хотя бы так казалось, потому что перед глазами все равно оставалась черная плотная пелена перевязки. Ночью она даже успела поднять руку и почесать нос ставшими неимоверно длинными ногтями.
Первое ощущение, которое захлестнуло ее с головой - это было отвращение к самой себе. Алексис ощущала свой болезненный запах, исходящий от инвалидов и прикованных к постели, совмещавший в себе аромат медикаментов и нечистоты, которую не мог прогнать даже самый тщательный уход. Человек пахнет чистотой тогда, когда движется. Когда владеет своим телом полностью им неограниченно, делая с ним, что захочет. Именно этой власти ей безумно не хватало, и она не могла более ждать момента, когда встанет на ноги. Еще ее раздражало то, что даже тогда, когда была в неосознанной прострации, выслушивала день и ночь мать и отцов. Кажется, они все молились, а это раздражало еще сильнее. Потому что именно сейчас ее неприязнь к богу дошла до точки кипения, когда она сожалела, что не подожгла школьную церковь. Что за глупость... разве этот святой дух спас ее, когда ей была нужна помощь? Когда стригой вонзал в ее бедро иглу для волос раз за разом, извращенно облизывая ее мокрую от крови щеку и губы? Нет, его не было, и не будь отцов, она бы умерла. Мучительно и долго. В последние секунды искренне завидуя Сервину, который умер от быстрого и безболезненного перелома шеи. Хруст... и все. Обмяк в своих фекалиях, взирая на нее в полном ужасе от происходящего. Не успел он и понять, что происходит... а все и закончилось. Черт, как она ему завидовала! И вновь, этот непрестанный ропот, которым галдела мать. "Боже, пожалуйста, спаси...". В ее голове формировалась целая тирада по поводу всех этих молитв, но когда она впервые открыла рот, язык успел выдавить лишь следующее: - Мама...тихо,- она шептала умоляюще, почти беззвучно так, что ей казалось, будто мать ее не расслышала. Пожалуйста, замолчи, дай насладиться мерным стеканием медикаментов в капельнице, насладиться шумом аппарата, отчитывающее каждое сокращение сердечной мышцы.
Дыхание матери переменилось, и Алексис осознала, что стала разбираться в эмоциях людей без того, чтобы видеть их лица.
Нежная рука погладила ее по щеке, и это прикосновение прошлось электрическим разрядом по ее телу.
Вдруг, она ощутила боль в ребрах, но вместе с тем еще и небывалую силу. Как если б была медведем после зимней спячки. Кажется, ее губы искривились в улыбку. Она повернула голову в сторону матери, хоть и не видела ее. Ей было достаточно и того, что любила ее после всех молитв и религиозного воспитания, полученного за все это время.
- Алексис, детка,- шептала мама, покрывая ее холодные щеки поцелуями,- девочка моя.
В палату зашел Машков - она узнала его по тяжелым изнуренным шагам. Как всегда, он сначала остановился в двух шагах от ее койки, как если бы оценивал вероятность заражения или какого-нибудь другого форс-мажора. Потом, вытащив руки из карманов халата, подошел поближе и прикоснулся к тыльной стороне ее руки, оценивая пульс. Аппарат при этом стал отчетливо выдавать ускорившиеся сокращения сердца. - Алексис?- тихо произнес он, а холодный металл стетоскопа уже прикасался к груди: туп-туп-туп, размеренно и точно, словно марш.- Ты меня слышишь? - Слышу,- произнесла она, чувствуя, как с каждым новым словом голос становится все громче и громче,- какой сегодня день? Мать взглянула на врача, не зная, что ответить дочери. Наконец, Машков кивнул утвердительно, и она произнесла: - Среда. Ты была бес сознания пять дней. Девушка вспомнила обведенный красным маркером день в календаре - когда ее мир вдруг ни с того ни с чего рухнул. - Я проспала свой день рождения,- хмыкнула она, пытаясь сесть, но руки мягко толкнули ее обратно на подушку.- Доктор, у меня вся спина затекла! - Ты пришла в себя совсем недавно и все нужно делать постепенно. Алексис ничего не ответила. Позволила ему пару раз тыкнуть в колено на рефлексы и сделала пару упражнений, чтобы убедиться, что травма проходит.
Но как только он ушел, и дверь за ним мягко захлопнулась, она резко села и схватила мать за руку. Иннгиборг с изумлением сжала ее лишь затем, чтобы через минуту дочь уже почти встала и попросила ее: - Уведи меня в ванную, мне нужно помыться. - Но Алекс... - Мама,- перебила девушка,- пожалуйста, от меня воняет. Я не могу терпеть себя такой,- и убрала с груди все аппараты, сняв также иглы с вен.- Не могу позволить вам с папой видеть меня такой, когда я в силах принять нормальный душ. Запах теплой воды приободрил. Но когда мать хотела снять с нее больничную одежду, она резко вывернулась и протянула руки: - Дай мне шампунь и гель для душа. Я знаю, ты пару раз отмывала мне руки и ноги. Кажется, мать закусила губу и нахмурилась, но это пока что были только догадки. - Но ты не справишься, ты ведь,- мать запнулась, боясь закончить фразу. - Слепа, да, знаю,- что-то глубоко в душе отдалось отчетливым мощным ударом по самообладанию.- Так что отдай мне все принадлежности и оставь наконец-то наедине с собой. Мать долгое время обдумывала сказанное, сжимая два флакончика. То, что дочь уже знала о своем недуге, конечно же, облегчало задачу, но не делало ее приятнее. Горький ком застрял в горле, когда она еще раз оглядывала выцветающий по краям синяк на скуле дочери и исцарапанные руки, на которых были видны порезы, но в итоге, она осторожно вставила в ее руки бутылки и губку.
- Если что, я буду за дверью,- произнесла она опасливо. - Хорошо. И да, еще кое-что,- дочь слегка наклонилась к ней,- сними повязку, а? А то голову помыть сложно будет.
Бинты бледной змеей извивались у ног девушки, пока ее намасленные и длинные волосы не остались свисать по обе стороны осунувшегося лица. Лишь глаза закрывал бинт, которого снимать было нежелательно. Кивнув, Алексис зашла в ванную и заперла дверь. И потом, внезапно, ее прорвало. Неизвестно почему, горячие прикосновения воды к телу изначально вызвали мощное желание выйти из душа и походить еще пару дней грязной. Возмужав, однако, она подошла к крану и повернула его, чутко ощущая малейшее изменение в температуре. Она провела пальцами по шее, где звонкой болью отозвался синяк, спустилась к ключице, которая чесалась, к груди и ниже, обводя ссадину на животе, ожоги на бедрах и две колотые раны чуть ниже. Из всего перечисленного, больше всего болели именно последние, маленькие дырочки, как будто сделанные перфоратором. И вдруг, девушка задрожала. Всем телом, как будто в помещение проник морозный сквозняк, вернувший внезапно воспоминания той ночи, когда ее изнасиловали. В таком же месте. Колени коснулись холодного пола, и ноги отозвались тянущей болью скованных мышц. Она ощущала, как повязка на глазах становится все влажнее, но слезы еще не текут. Тем лучше.
В черноте перед глазами она не знала, зажгла ли мама свет или нет. Отчаянно хотелось верить, что да. Почему-то Алексис не вспоминала об испытании, а о том, что именно ощущала. Без вида, без лица убийцы, без кровавого тумана. Она вспоминала его руки, его клыки, покусывающие щеку и губы, его холодный язык и эйфорию. Костлявые руки вонзились в мокрые волосы. Она со всех сил старалась не сойти с ума.
- Лекси,- в дверь постучались,- все хорошо? - Да,- гаркнула она слегка сконфуженно и тут же принялась ползать по полу в направление к полке, где оставила все вещи. В двух углах она ударилась об трубы, а вода била ей в спину. Наконец, дрожащей рукой Алексис нащупала шампунь и вылила в ладонь столько, что хватило бы на три купания. Но ей было все равно. Надо было смыть с себя эту грязь, прежде чем она полностью въелась в кожу... Прошел уже час, а дочь не выходила из душа. Генрих и еще заспанный Сергей стояли перед дверью, прислушиваясь к исходящим из-за нее звукам. - Может, нам зайти?- предложил Дроздов, за что тут же удостоился недовольным взглядом со стороны Инны и ее супруга.- Она уже слишком долго там стоит. - Оставь ее,- произнес мужчина, присев на стул неподалеку,- ей нужно собраться с мыслями. Генрих Лангерман-Гуттенберг вгляделся в белую дверь, стараясь проникнуть за ней в голову дочери. Слова жены подтверждали то, чего он ожидал с первого же дня – у дочери начнется нервоз, если не повести ее к психиатру. Все это спокойствие было слишком странным и непривычным для вспыльчивого характера Алексис. А тут еще и эта травма, которая за одну ночь сделала ее калекой на всю жизнь. Он был готов выцарапать себе глаза, если таким образом восстановилось бы зрение любимой. Алексис сидела, прижав колени к груди и немо содрогаясь в истерике. С нее стекала пена, забиваясь в нос и рот, но ей было все равно - выплевывала вместе со слюной и проглоченными слезами. Наконец, среди разбросанных вокруг вещей, она нащупала теплую пластмассу бритвы. Можно запросто порезать вены и лечь умирать, подставив тело горячей воде. Она содрогнулась и еще больше сжалась. Боль была не снаружи. Боль была внутри.
*** Дмитрий сидел и тупо смотрел по сторонам, считая в уме, сколько человек прошло мимо за тридцать две минуты. Мозги полностью отключились, и никто не пытался вставить их вилку обратно в розетку. Виктор понимал, что друга лучше сейчас не трогать, поэтому сидел рядом и занимался тем же, а девчонки постоянно куда-то пропадали, со слезами на глазах помогая матери девушки собирать багаж. Почему-то в голову не лезло ее имя. Что-то на «А». Мелодичное, но выдающее истинную силу характера. Девочка, которую он не успел сломать за один учебный год… - Дима!- пронесся по столовой писк Иры, когда она подбегала к ним, мягко и почти бесшумно касаясь пола своими потертыми кедами.- Дима, очнись!- затрясла она его за плечо. - Что?- буркнул он. - Алексис,- выдохнула девушка,- она завтра уезжает! На рассвете! - Что?!- Виктор рядом оживился и приблизился к однокласснице.- Это точно? - Я разговаривала с ее матерью. Алекс пришла в себя несколько часов назад, и Дроздов дал распоряжения, чтобы готовили самолет… С меня хватит,- подумал Дмитрий и встал. Одноклассница тут же умолкла, глядя снизу вверх на парня, чье скованное спокойствием лицо не выдавало единой эмоции. Более не взглянув ни на кого, он направился к выходу – и исчез в толпе проголодавшихся учеников. Ира взглянула на Вика с вопросом в глазах, но тот лишь пожал плечами: мол, сам не знаю, что с ним.*** Дрожащий свет, исходивший от небольшого количества свечек, поставленных перед иконами, отбрасывал легкие блики на лакированную поверхность брусьев, из которой была сделана небольшая церквушка на опушке леса. Сквозь стекло высоких и довольно больших окон пробивался темно-синий атлас неба с блестящими на нем звездами, подобным которым он не видел. В этой бескрайней материи таились все чувства человечества: от горя до экстаза, все ощущаемые ежедневно каждым из семи миллиардов муравьев. Наверное, в таком огромном пространстве вряд ли было бы заметно его отсутствие… Церковь утопала в запахе ладана и пчелиного воска, а также в слегка тяжелом аромате старой древесины и краски. Все вокруг обрело смытые светлые контуры, постепенно сливаясь в единой пятно, в котором он был ничем и никем. Он склонил голову, стараясь выдавить из себя молитву, но голос не подчинялся. Он знал, сегодня Бог не заслуживает, чтобы его возносили на лаврах. Сегодня Он такой же никчемный, как и его смиренный раб, и упал до его уровня, оттряхивая свою бороду от пыли пола. И только один вопрос иногда возникал из глубин разума и вновь утопал: «где ты был?». И он не знал, кому его обращает и зачем, но был уверен, что тогда рядом с ней должен был быть кто-то, кто смог бы защитить ее от всего последовавшего. А это был он… - Все думаешь об этом?- тихо спросил неизвестно откуда взявшийся священник.- Разве что-нибудь сможешь изменить, постоянно вымучивая себя этим? Дмитрий провел пальцами по отросшим волосам. Ему не хотелось говорить, но вопрос висел в воздухе, постоянно подкалывая его. - Нет, не смогу,- произнес он, вконец.
Священник кивнул, крутя в руках скромный золотой крест и глядя куда-то за алтарем и вообще, зданием храма.
- Ты бы не смог спасти ее, Дмитрий,- произнес мужчина,- она бы бросилась тебя защищать. Такая сильная девочка… - Чего вы от меня хотите, отче?- грубо перебил Дмитрий, взглянув на него зло.- Ну, чего? Чтобы я тут расплакался и рассказал обо всем больном? Не дождетесь. - Мне и не нужно,- пожал плечами священник,- но я хочу чтобы ты понял: если судьба будет милостива, вы встретитесь вновь, обещаю. Не могу поверить, что такое изнывающее от любви сердце не сможет воссоединиться со своей половинкой. Но, подумай вот над чем,- он склонился к парню,- продолжишь сейчас быть с ней, со сломленной куклой, то вскоре пыл угаснет, и любовь уйдет; встретишь ее слишком поздно – старые чувства не вернуть. Именно поэтому Бог создал судьбу – чтобы именно в определенный момент человек сделал хоть одно правильное дело из сотни повседневных ошибочных. - Что вы хотите сказать?- его взгляд пересекся с добрыми глазами священнослужителя. - Отпусти ее. Но продолжай лелеять в сердце любовь к той, кем она была. Она обязательно станет прежней. Просто подожди.