Рана (1/1)

Он не успел.Эта промашка чуть не стоила ему жизни?— так глупо вышло. Не спал двое суток, шёл по следам, почти догнал?— торопиться было нельзя, только ждать, а ждать он умел, но проклятая усталость давила на затылок. Спрятался в ближайшем сарае, лёг отдохнуть на пару часов, потому что гудело во всём теле и в глазах шло пятнами.Проснулся от треска, спасибо его неудачливому убийце-жертве, что не умел тихо передвигаться. Вскочил, выхватил нож из широкого рукава, но преследователь оказался слишком близко?— кинжал вошёл в бок, синоби еле успел оттолкнуть нападавшего и легко перерезал ему глотку коротким лезвием.Замотал, чертыхаясь про себя, рану?— как глупо, бедовый, никогда так не ошибался?— завершал задание, целые сутки шипя от крови, которую не сдерживал бинт на боку. Никогда до этого не замечал, как противно в это время года бродить по бедняцким кварталам, как холодной сыростью морозит кости и чёрной грязью марает взгляд. Не умел бы терпеть?— остался лежать на берегу прямо перед лодкой, в метре от спасения, но сумел перехитрить смерть.По пути домой понял, что рана ещё хуже той, что была во время их с Мэй побега от преследования?— он ненавидит рваные раны, а это была как раз из таких, проклятый умудрился всадить ему нож с резным лезвием, разве что провернуть не успел. Синоби нашли свои?— в причалившей к берегу лодке тот лежал совсем бледный, с бурой кляксой на полживота, еле шептал что-то сухими потрескавшимися губами и мелко дрожал. Дотащили до деревни, где уже заподозрили что-то неладное, и сразу передали Чонгану, который выигрывал у смерти бесчисленное количество раз. Кадзу открывает глаза.В комнату Чонгана налит серый сумеречный свет, позволяющий видеть чуть больше, чем просто силуэты. Последняя неделя слилась в голове в одну тягучую линию, кажется, никогда он не видел столько ночей сразу, чтобы они шли друг за другом, не сменяясь днями. Он пытается вспомнить, сколько раз уже просыпался?— либо один, либо не сосчитать, что вообще можно запомнить в бреду, когда ошмётки мира крошатся и перемешиваются.Кадзу пытается пошевелиться?— упирается руками в жёсткий матрас, отталкивается, рычит сквозь зубы, запрокинув голову, и без сил валится на спину. Бок горит, изнутри проткнутый тупой иглой, и синоби тяжело дышит, стирая ладонью испарину со лба. В тесной комнате пахнет сушёными травами, засохшей кровью и чем-то ещё, что разгоняет сердце и заставляет цепляться взглядом за малейшие подсказки вокруг. Он рад, что никто из клана не заходит?— особенно Такао, меньше всего Кадзу сейчас хочется что-то объяснять, снова кривиться от ощущения провала, потому что вернуться еле живым?— это не успех для синоби. Но он кривится только от ноющей раны в боку, считает про себя, вычисляя ритм болезненных пульсаций, подстраивает под них дыхание. Во рту сухо, волнами накатывает колкий резкий кашель, от которого сводит рёбра.Он вспоминает. Всё до деталей. Пропускает через себя колючий зимний ветер, снова и снова слушает треск шагов человека с кинжалом, вздрагивает от лезвия в теле, крадётся тенью вдоль высокого тёмного забора, и мышцы опять бьёт озноб от мороза и раны, синоби в бреду трясущейся рукой натягивает на грудь одеяло, стискивая зубы и тяжело сглатывая…Кадзу открывает глаза.Он не может сдержать лёгкий протяжный стон из груди, потому что вокруг всё темно, а внутри всё больно и жарко, неясно горько во рту, и ниндзя практически ничего не чувствует, кроме сухого нёба и пульсации в боку. Он зовёт кого-то время от времени, зовёт так жалобно, что не признался бы в этом самому себе, и темнота щедро заливает больные глаза, сжимает зубы, давит на рёбра. Как же ему хочется увидеть свет?— он бы стоял под солнцем на краю обрыва, слушал разбивающийся о камень водопад и забирал у мира всю энергию, пока мысли снова не улеглись как надо, перестав хаотично летать по голове.С тяжёлым сердцем он проваливается ещё ниже этой тьмы, чтобы бредить во сне, разгребать руками чёрный густой дым, пытаться выбраться наружу, с каждым вздохом?— как с последним, с паническим жаром в голове, что вот сейчас уже точно всё, хотя прекрасно знаешь, что таких ?всё? за этот сон будет несколько бесконечностей.***Она приходит вместе с зимним утренним светом, согревает его в тонких ладонях и впускает в комнату. Кадзу просыпается неожиданно легко, как от мягкого толчка, и ясным умом понимает, за что недавно цеплялся, что гнало кровь по венам?— её запах, столько же заметный, сколько неуловимый. Синоби уверен, что это ему точно не приснилось?— с момента их знакомства он запомнил этот магический шлейф, тянущийся за ней.Мэй заходит осторожно, неслышно ступая, и с нескрываемым облегчением улыбается, когда видит, что он в сознании.—?Ты очнулся,?— кицунэ приседает на краешек кровати, аккуратно кладёт прохладную руку ему на лоб, и хоть жар больше не мучает, Кадзу с удовольствием ощущает эту прохладу у себя на коже.—?Сколько спал? —?голос звучит непривычно хрипло.—?Два дня,?— у неё незаметно дрожит голос.—?Чонган рядом был, с раной возился, травами отпаивал…В голове проносится осознание?— вот почему горько во рту было.—?…никого только не пускал, даже Такао, сказал, нечего нам тут делать. —?Она снова улыбается.Тонкая изящная рука скользит со лба по скуле, поглаживает пальцами щёки, проводит по жилистой шее, гладит ключицу. Он кожей чувствует зудящее беспокойство Мэй, её горячую радость, что он выжил, её горьковатую усталость. Видит синяки, которые залегли под сияющими глазами с персиковыми тенями на веках, подрагивающие кончики пальцев.—?Мэй… —?срывается с языка, и Кадзу не знает, что хочет ей сказать.Ему страшно попросить её?— он никогда ни у кого не просит без крайней необходимости, считая это проявлением слабости?— но сейчас ему сводит скулы от желания остаться с ней, потому что надрезанное сознание внезапно перекидывает страх со своей жизни на жизнь Мэй?— кажется, если она уйдет, её больше не будет, и тогда не факт, что она была раньше, что он не выдумал её от боли, заставляющей выплёвывать остатки души по ночам. А какой смысл быть в этой жизни, если любовь в ней можно только выдумать?Очередная корка льда болезненно откалывается с промёрзшего сердца, в груди лопается струна, Кадзу сжимает зубы, Мэй вопросительно смотрит в его тёмные, подёрнутые мутной болью глаза.И тогда он просит её остаться. Она, кажется, впервые ловит в этом колком взгляде страх, почти детский, когда за спиной нет никого, кто защитит, и все кошмары оживают, тянут свои корявые руки, а тебе ничего не остаётся, только стоять зажмурившись, скрестить пальцы, что всё пройдёт. Кицунэ сжимает губы, потому что его холод слишком понятен её сердцу, которое так часто хватали холодными лапами и грозились растоптать на её глазах; потому что она точно так же боялась, лежа маленькой девочкой в незнакомом окия, где требуют манер и танцев, но совершенно не собираются смотреть в напуганные глаза.Мэй видит страх в его взгляде лишь секунду, но ей этого достаточно.Кадзу видит, с каким испугом она смотрит на бурый бинт на боку, но слова только засыхают на языке, становятся слишком пустыми и бессмысленными?— то, о чём они оба думают, лучше не говорить, об этом хорошо молчать, долго расплетая страхи друг друга.Синоби дёргает щекой?— жалко, что так выдал свой страх, это не её забота, в конце концов, ей хватает своих демонов в голове, на которую пыльным мешком свалилась эта новая жизнь, о которой юная красавица-гейша не просила. Он мягко накрывает её ладонь своей, тепло улыбается уголком потрескавшихся губ, снова становится маяком и опорой, потому что ему так, кажется, легче всего, он просто не привык к этому странному чувству, когда о нём заботятся.Мэй всегда понимает о нём больше, чем Кадзу бы хотелось. И остаётся с ним в светлое морозное утро.