15. Sois honnet avec toi-memе. - Будь честен с самим собой. (1/1)

Вольфганг проснулся в наиужаснейшем состоянии, которое только может быть у человека. Голова не болела?— она раскалывалась так, будто с каждым вздохом по ней бьют молотом. Перед глазами мелькали какие-то белые круги, во рту?— сухая помойная яма.—?Воды…Трактирщик хмыкнул, но на удивление протянул стакан с водой, который был опустошён в ту же секунду, как он попал в поле зрение Моцарта. На удивление, вокруг было достаточно тихо: кто-то подобно Амадею отсыпался после бессонной и очень ?приятной? ночи, кто-то зашёл выпить совсем недавно, и всего присутствующих было не больше пяти человек. А вчера тут словно премьера новой оперы была: крики, восклицания, плач, ссоры и звон посуды.—?С вас 43 крейцера…Мозг был слишком похмелён, чтобы забить панику, но кое-как композитор осмыслил названную цену.—?С-сколько? А… а разве вчера мой друг не заплатил? Как там его звали…—?А, тот граф из Вены, что сегодня уже собирался вернуться туда? Нет, он заверил, что деньги все у вас.Паника, несмотря на ужасное состояние тела, дала о себе знать, и стало хуже, чем при мгновении просыпания.Нож в спину, чёрт возьми… Сперва сел рядом, после разговор какой-то, говорил, что… меня разорить могут, а сам так и поступил. Выпили чего-то, что до сих пор в желудке словно яд, что наизнанку выворачивает. Зачем я вообще тут задержался, я ведь шёл к… ну же, вспоминай, что глупости! Как я мог забыть, даже вчера говорили о чём! Сальери… Да, Антонио. Нужно собираться быстрее, взять себя в руки и больше не позволять себе такого.—?Так деньги у вас же, да? —?Настойчивее поинтересовался трактирщик, сжимая воротник рубашки Амадея.—?Граф должен был заплатить, он говорил, что… что все расходы на себя возьмёт, он…—?Мне далеко наплевать, что он там тебе пообещал, но раз ты здесь, платить придётся!Физическое состояние Вольфганга явно заявляло, что сражаться бы даже не подумало?— ляжет плашмя, и бейте. Только, проблема была в том, что деньги у него всё же были, но это последние и единственные, на оплату кучеру, на покупку еды в дороге и на снятие комнаты где-то в Леньяго, если в первый день не удастся найти Антонио. Если заплатить сейчас, хватит только на что-то одно из всего вышеперечисленного. Дрожащими руками он вынул необходимую сумму и кинул на стол. Когда трактирщик стал пересчитывать деньги, отпустив Амадея, тот пулей полетел покидать проклятую заманиловку ложного счастья. Тело страдальчески ныло, Вольфганг задел всех прохожих, кому не повезло повстречаться ему на пути. Далеко сбежать не удалось, неподалёку его стошнило от слишком большого количества выпитого. Люди презрительно на него посмотрели, и теперь он как никогда осознал своё положение: раньше, в какой бы он ни был ситуации, он мог гордо поднять голову и сказать, что всё ещё достойнее многих, но сейчас он был в противоположном положении. Низко, словно необразованный пьяница, глупо, словно животное, без денег, а добавить ко всему этому любовь к мужчине?— в ад можно отправиться прямо сейчас. Моцарт взглянул на воду в грязной реке. На удивление, его река его не манила в свои воды, а точнее, не так сильно манила, как могла бы. Да-да, ко всем своим грехам он ещё хотел прибавить самоубийство и попасть в четвертый круг ада. Нет, это он так восхваляет причинение себе смерти, это чёртов алкоголь всё ещё туманит разум. На небе светило солнце, но всё равно морально Амадей был убит, словно тухлое вино. Только вино протухнуть не может, а значит, ему ещё предстояло что-либо совершить в своей жизни. Он постарался вспомнить, где остановилась карета, и направился туда торопливым шагом.А ведь я не собирался заходить в трактир. Зачем тогда пошёл? Это всё погода?— она словно истощает силы. Глупо, глупо! Я человек, венец природы, я Вольфганг Амадей Моцарт, и я преклонюсь перед погодой?! Никогда! Также, как и не преклонялся ни перед кем.***Кучер, которого, кстати, зовут герр Аттья, сидел, лениво держа в руках книгу Амадея. Некоторое время назад он уже полистал её, чуть почитал, но его знания итальянского были слабы, от того он бросил эту затею и просто ждал прогульщика.—?Явились вы… —?Он не стал осуждать вслух внешность Моцарта, видимо, и так понимал, что тот чувствует, насколько одежда грязна, насколько сам он низок. —?Нагулялись, выспались? Солнце уже в зените. Или, может, решили вернуться домой, не поедем ни к какому Сальери?—?Как вы могли такое подумать?!—?Потому что гуляете вы так хорошо, словно в последний раз. И даже не говорите мне ?один раз живём?, ведь за ваш один раз можно и жизнь себе погубить.—?Да… Вы правы. —?Моцарт опустил взгляд.—?Так что же, едем?—?Да! Как можно скорее, прошу! —?Амадей уже забрался в карету и захлопнул дверь. Да, сейчас будет трясти на каждой кочке, на каждом резком повороте его будет кидать из стороны в сторону, от того ко всем внутренним кошмарным ощущения прибавятся внешние, что, объединяясь, создадут самые неприятные мгновения в жизни, словно пытку, но такова цена. Можно счесть это наказанием, за то, что отвлёкся от изначальной цели, за то, что позволил минутной радости овладеть путем к счастью в жизни.—?Вон как вы заговорили сегодня, а вчера видимо совсем рассудка лишись со своим трактиром.Извозчик взмахнул поводьями, и лошади с громким ржанием и топотом копыт бросились вперёд. Вольфганг из-за ударился головой об дверь, из которой собирался выглянуть. Зашипев от того, насколько раскалывается голова. он потёр ушибленное место и чуть усмехнулся себе. Сам же просил скорее ехать. Минутой позже он всё же выглянул, спрашивая громко, чтобы перекричать шум кареты.—?Мы вчера виделись в трактире?—?Господи, Моцарт, лучше просто молчите. —?Отрезал кучер, со злостью вспоминая пьянь друга. Ярким нездоровым блеском сияющие глаза, которые темнели то ли от злобы, ли от того, что тени от огня падали на них, румяные до красноты щёки и запах спирта, что даже взрослому мужчине становилось душно.Дальнейшие несколько часов музыкант и правда ехал молча. Он больше не думал ни о поездке, ни о том, как придётся потом расплачиваться с кучером и хватит ли остатка монет. Да, он подло не предупредил, что теперь практически без гроша, боясь, что тот оставит его, боясь не добраться в Леньяго. А когда он окажется там, уже нечего будет терять, придётся считаться с жизнью как есть. На весь проходящий день он уснул тем крепким сном, которым спят беззаботные.***Австрия, Вена—?Что значит ?уехал из города?? Кто ему разрешал? Выходит, мы теперь совсем без придворных композиторов?—?Ваше величество… —?начал оправдываться Розенберг, но его прервали:—?Если сегодня же вы не найдёте мне кого-то, кто в силах написать благозвучную симфонию, будете писать её сами! Неужели я не император, что не могу иметь лучших музыкантов в стране?—?Нет, что вы, в Вене много прекрасных музыкантов, нужно только найти замену сбежавшим. Джузеппе Ригини мог бы сделать это, он молодой композитор, но достаточно умелый в жанре симфонии. Он как-то приходил сюда давно, только однажды. Сальери старался помочь ему попасть в высшее общество, но вы на него даже не взглянули.—?Это тот, который по-немецки говорить разборчиво не может, только по-французски?—?Уверяю вас, теперь он более чем образованный музыкант.—?Хорошо. За дело, Розенберг.***Вольфганг проснулся к вечеру. Занавеска чуть не порвалась от того, насколько резко Моцарт её убрал, чтобы посмотреть, что за окном. Сумерки вновь сгущались, мрачнело. Амадей вздохнул, предчувствуя бессонную ночь. Он хорошо выспался этим днём, организм отдохнул, остатки алкоголя выветрились и стало приятно жить. Он быстро переоделся из своего грязного костюма. Появилась досадная мысль, что стоило предвидеть свою неаккуратность, всё может случиться (конечно, часто мы ходит в трактир, чтобы утром выглядеть так, словно нас пожевал дьявол) и стоило взять хотя бы на одну больше запасной одежды. Неужели идти к речке и стирать эту? Сколько времени даром уйдёт! Пора просто выдохнуть и наблюдать за гонимыми ветром облаками.Погода за окном не предвещала счастья, но… сколько можно, я снова виню погоду в своей слабости! Соберись, тебе всего лишь нужно доехать до Леньяго. А что потом? Что будет, если Антонио и видеть меня не хочет? Куда идти после? Но разве стал бы приходить его брат (или племянник, Моцарт не знал наверняка), если сам Антонио ненавидит меня, не хочет слышать и видеть, хочет забыть или уже забыл? Он ведь мог написать хотя бы весточку… Он-то знает, где я живу, неужели он настолько ненавидит меня?.. Снова, снова! Почему я позволяю себе эти слабости, страхи, почему позволяю себе усомниться в Антонио? Кто я после этого? Сомневался ли он во мне?..Так они проехали ещё ночь. Светало. Восход стал для композитора праздником, о любил смотреть, как солнечные лучи пробиваются сквозь тёмные облака. Солнце сильнее, оно освещает землю даже в самые пасмурные дни, просто это плохо заметно, но ведь даже самый пасмурный день не спутаешь с ночью. Моцарт улыбался, думая так.К несчастью… как же хотелось есть. Последний хлеб он съел вчера вечером, а сейчас голод был ощутим как никогда. Он не мог выйти в ближайшем городе и просто поглядеть в магазине на продукты, ведь не хочет рисковать потратить остатки денег. Нужно оставить их для оплаты кучеру.Нужно терпеть. Ещё несколько дней пути, мы уже в Италии, кажется, судя по теплоте и влажности воздуха. Не так страшно, что я окажусь голодным, главное добраться. И, если Сальери вздумает угостить меня, не съесть всё, как голодный хищник. Это будет выглядеть странно.В обед, снаружи, как на зло, в карету просачивался запах вкусного итальянского кушанья?— кажется, горячая паста карбонара. Ну, ничего, просто посмотреть можно всегда. Моцарт крикнул кучеру остановиться и торопливо перебрался к нему, после сам взял поводья и, дёрнув ими, отправляя лошадей вскачь.—?Мы торопимся, и даже если я прошу вас остановиться, то, пожалуйста, не расходуйте время даром.—?Впервые везу столь нетерпеливого юношу,?— улыбнулся мужчина, возвращая поводья себе. —?Отчего же вы тогда не сели на лошадь верхом и не помчались сквозь леса, поля?—?Я похож на того, кто не умрёт от страха в лесу в одиночестве? На того, кто может ехать на лошади, скачущей галопом, а не обычным пешим шагом? Я с детства путешествовал только в каретах, притом настолько часто и вместе с отцом, что один только вид кареты даёт мне ощущение отца рядом. Я не могу быть один, я не переживу этого.Сложно сказать однозначно, что заставило Моцарта так откровенничать: желание поговорить с кем-то по душам или голод, который от вида еды сжал желудок с новой силой, и нужно было отвлечься.—?Что же такое одиночество?—?Ненужность никому. —?Моцарту не составило труда ответить на этот вопрос.—?А вдруг вы уже ненужны никому, просто не знаете этого?—?Я сбежал из Вены, где ненужен никому, кроме Смерти, но я встречусь с Антонио и… буду нужен ему. Я уверен.—?Мне кажется, вы с Антонио… ну… вы так часто его упоминаете, что мне стоит обратиться в церковь. Что?! Как вы могли такое подумать?! Мы не… —?Моцарт прервался, слыша смех Не сказать, что смех был солнечным и счастливым, скорее, словно облачное небо. Разве имеет это значение? Что этот мужчина себе позволяет?! Смеяться над чувствами, если уже догадался! Да и сам хорош, упоминал Сальери при каждом удобном случаи, словно умалишённый. —?Прекратите, пожалуйста,?— сквозь зубы прошипел композитор, готовый зажечься, словно керосиновая лампа.—?Извините, Моцарт. Всего лишь кое-что вспомнилось… Жизнь циклична, как бы мне не хотелось в это не верить. Вы, Моцарт, содомит, я погляжу, раз кипите только при одном смешке над вашим ?другом?.—?Ещё одно слово, и я за себя не ручаюсь!Как-же в Италии на них странно смотрели мирные итальянцы, идущие мимо по главной улице небольшого города…—?Успокойтесь, я совсем не собираюсь писать на вас донос в церковь… —?Звучало так, будто должно быть продолжение, наподобие: ?Если заплатите мне 50 гульденов, ??— но ничего подобного Аттья не сказал. Моцарт немного успокоился, понимая, что своим ?праведным гневом? скорее навлечёт на себя беду, чем точно будет уверен, что церковь останется непричастна.—?Поклянитесь.Кучер поклялся, после поклялся, что и к Сальери это относится, и это утихомирило композитора. Ещё несколько минут они ехали молча. Амадеус смотрел на невысокие домишки итальянцев, столь украшенные на главной улице, на гладко уложенную мостовую, что ехал экипаж плавнее и тише, чем на бездорожье, на самих чужестранцев ему, которые жили такой весёлой жизнью, что Моцарт не поминал, отчего ему одному так мрачно в солнечной стране.—?Моцарт, вы голодны? —?Вдруг задумался об этом Аттья и протянул юноше маковую булку.Австриец не торопился принимать в дар это, чувствуя, что придётся после заплатить, но всё же решил, что никто его не заставит, потому что деньги всё равно из воздуха не возьмутся, оттого и очередной долг не станет чем-то неприятным.—?Благодарю. —?Он тут же откусил немаленький кусочек и с удовольствием понял, что помимо мака там и сахар. Продукт не из дешёвых.И нравится им всем помогать мне? Не надоело им? Они ведь, кажется, безвозмездно это делают. Жизнь меня балует.—?А о чём же столь смешном вы вспомнили тогда? Что такого ?цикличного? вы нашли? —?С набитым ртом решил разнообразить тишину Вольфганг.Кучер немного помрачнел, что было почти незаметно обычным людям, как и Моцарту, зато дьявол, сопровождавший их всю дорогу, ухмыльнулся. Настал его черёд, давно он не развлекался с этим мужчиной. Лошади, словно от выстрела, помчались вперёд. Пока испуганные итальянцы разбегались их, пока Моцарт, вскрикнув от неожиданности, вцепился в сиденье экипажа, Аттья усердно, но безуспешно пытался остановить лошадей. Когда несколько попыток стали тщетными, он надеялся хотя бы никого не сбить, стараясь управиться с лошадьми. Они скакали так весь оставшийся участок города, и, когда кучер уже приноровился к такой скорой езде, придерживая композитора за руку, так как того шатало из стороны в сторону на поворотах, кони послушались одной из бессчётных попыток остановиться.—?Что с ними было?!—?Испугались чего-то, видимо.—?Вы так спокойны, будто у вас такое не редкость. Это ведь не нормальное поведение для лошадей.—?Всё кончилось благополучно. Не навлекайте ещё одну беду на нас.—?Я? Ещё одну?! —?Амадей даже оскорбился.—?Не совсем. Прошлая скорее всего была моей виной. Послушайте, Моцарт, если внешние обстоятельства, силы чем-то угрожают человеку, значит свой внутренний бой он уже проиграл. Бой с самим собой. Не победив то ?нечто?, окружающий мир запросто убьёт такое хрупкое создание как человек. Понимаете о чём я? —?говорил он на полном серьёзе, чем ввёл молодого композитора в замешательство.То ?нечто? было для меня Чёрным Человеком, которому я уже явно проиграл сотню раз, опять же, не будь Сальери тогда рядом. Главная мысль сказанного кучером не расходилась с действительностью?— капельмейстер был достаточно сильным, он был выше всего этого, он подчинил дьявола, преднозначенного мне, только… Какой ценой? Где он сейчас?—?Да, я понимаю. Значит, вы проиграли себе несколько минут назад?—?Да. Чем дольше я не проигрывал лет, тем дороже мне стоил один проигрыш.—?Чем же вы проиграли? Вы ничего не сделали, не сдались…—?Уныние?— одно из самых скрытых и тихих чувств, но тем не менее является немалым грехом.—?Вы верите в Бога? —?Отчего-то решил уточнить композитор, хотя любому другому это казалось бы очевидным.—?Нет. Я давно в него не верю.А вот и у Вольфганга появилось, что сообщить церкви, но интерес к этому человеку возрос стократно. Как, без веры, можно жить долго и благополучно?—?Отчего же? Что случилось такого, что лишило вас пути?—?То же, что и рассмешило меня в тот раз.Австриец уже заранее вцепился в сиденье, боясь, что лошади вновь решат побегать, но этого не произошло.—?Так вы расскажете мне?