9. Я дописал реквием. (1/1)

Вольфганг побежал в зал и его взгляду предстала ужасная картина, настолько страшная, что он даже подумал, будто всё ещё спит, но слабый шёпот Сальери вернул его в реальность.—?Будь счастлив, Вольфганг. Я верю, ты напишешь ещё много произведений, найдёшь свою любовь и…—?Сальери, прошу, не надо… —?одними губами проговорил Амадей, кинувшись к Антонио. Итальянец сидел на полу, облокотившись о стену. Нож лежал неподалёку, а из многочисленных ран на запястьях текла алая кровь. Она уже залила небольшую часть ковра и дотекла до ног Моцарта.—?Лучше забудь меня. Навсегда забудь… —?на лице Сальери была лишь обречённость, а говорить он мог с большим трудом, но отдать последний силы для того, чтобы сказать что-нибудь Амадею было не жалко.Моцарт испуганно оглядел комнату, надеясь найти бинт или хоть что-нибудь подобное, тряпку или просто чистую ткань. Не найдя, Вольфганг схватил платок Сальери и трясущимися руками стал останавливать кровь. Он перевязал раны, прижав вены пальцами чуть выше, но это мало помогало, слабые руки Амадея не хотели подчиняться его желанию зажать вены немного сильнее.—?Я не забуду тебя потому, что ты не умрёшь. Ты мне нужен, Сальери… —?из глаз Амадея потекли слёзы,?— Не умирай, пожалуйста… Я прошу тебя… Ты единственный, кто не покидал меня всё это время, когда я думал, что все отвернулись и мне дорога лишь на смерть, когда я допишу реквием.—?Я его дописал… —?так же тихо сказал Антонио и еле заметно улыбнулся.Вольфганг вздрогнул, на мгновение окаменев, но спохватился и продолжил сжимать руки Антонио.—?Нет, нет, нет… Антонио, зачем?! Он опасный, он тебя убивает, ведь тебе нельзя к нему прикасаться… Ты не хотел умирать, это всё из-за реквиема. —?Моцарт взглянул в глаза Сальери, полные боли. Нет, Вольфганг. Это не из-за реквиема. Это моя вина и любовь к тебе забирают меня на тот свет. Но я так не хочу видеть твои слёзы, особенно из-за моей смерти. Когда ты успел так привязаться ко мне? Никогда не думал, что ты заплачешь из-за меня. Я смеюсь над своей низостью. Почему я был так уверен в том, что не мог знать? Я тебя не знаю. Оказывается, я совершенно тебя не знаю, Вольфганг… Я создал иллюзию тебя и любил её, но ты не такой. Ты лучше моей иллюзии. Ты идеальный, такого не может создать даже моё воображение. Ты прекрасен, Вольфганг…—?Что смешного? —?Моцарт сорвался на фальцет от неуместного смеха Антонио.—?Ты прекрасен… Ты как всегда прекрасен, Вольфганг… —?итальянец закрыл глаза, продолжая улыбаться.—?Господи, ты с ума сошёл! Я не знаю… я не умею останавливать кровь. Что мне сделать? —?Вольфганг отчаянно искал помощи в Антонио, которого должен спасти сам. Бледный, как снег капельмейстер, но улыбающийся, словно безумный, и даже не пытающийся спастись. Это было страшно, страшно видеть холодность и обречённость в глазах, дарящих всегда надежду и такую заботу.—?Ничего. Не надо, Вольфганг. Не надо.—?Антонио! —?Моцарт дрожал, понимая, что в одиночку ничего не может сделать. Он слишком глуп для элементарный вещей. Все мои знания, умения, способности, всё заканчивается на музыке. На нотах и музыкальных инструментах. Я ничего не знаю, ничего на самом деле не умею. Почему такой человек как Антонио помогал мне, если В полночь итальянец очнулся, тело смогло выработать достаточно крови, чтобы он мог осознавать всё вокруг. Первое, что он почувствовал, это жутко-жгучая боль в запястьях. Антонио развязал платки на руках, что когда-то были его одним целым нашейным украшением и рукам стало менее больно. Раны были аккуратно забинтованы, и Сальери не решился смотреть, на сколько сильны были повреждения. С трудом встав с холодного пола, зажмурившись от того, что почти не чувствует конечности, в которые сейчас доходит очень мало крови. Сальери понял и принял тот факт, что добрая четверть комнаты залита его кровью, композитор в темноте нашёл свечу наощуп, примерно помня, где оставлял одну из них, зажёг её, чтобы найти Моцарта в комнате, куда не светит ни один лучик лунного света из окна из-за туч, или, возможно, в лабиринтах его дома. Итальянцу самому не верилось, что он некоторое время назад хотел совершить самоубийство, тем более зная, что австриец точно увидит его мёртвое, истекающее кровью, тело. Видимо, Вольфганг был прав, и это вина реквиема, который Антонио правда дописал. У Сальери всё внутри похолодело, когда он увидел Амадея, лежащего на полу с закрытыми глазами. Все его волосы были в крови, как и половина лица, про одежду говорить уж не стоит. Поставив свечу на стол, Антонио поднял Моцарта на руки и положил на ближайшее кресло. Новая вспышка боли в ранах не помешала ему обнять младшего композитора.Прости меня… Вольфганг, я не хотел, чтобы всё так вышло. Я хотел быстрой смерти, но совсем забыл о том, что заставляло меня до этого жить. Кто будет заботиться о тебе, если я буду лежать в могиле? Я хочу, чтобы ты был счастлив, но кто будет защищать и помогать тебе, если я люблю тебя безумнее всех? Я готов на всё ради тебя, только ты этого не видишь. Я буду жить, если ты этого хочешь. Может, мы нарушим Божьи законы, может, за мной придёт Сатана, как за тобой тот Чёрный Человек… Я готов к этому. Антонио подошёл к столу и взял реквием, отнёс его в другую комнату, хоть голова кружилась и итальянцу пришлось держаться за стены, чтобы не упасть. Вот когда Чёрный Человек придёт, тогда Сальери вновь достанет это произведение, а пока путь проклятый реквием лежит подальше от Моцарта. Итальянец сел рядом с Амадеем и, как ангел-хранитель крыльями, Антонио руками, обнял его, защищая от всего мира. Так прошла оставшаяся ночь. Когда Вольфганг сонно открыл глаза, то невольно вздрогнул, увидев, как кровавые руки Чёрного Человека обнимают его, но скоро увидел карие глаза Антонио, слабую улыбку на его бледном лице и успокоился. После, сам вцепился в Сальери, и это сложно было назвать объятиями потому, что капельмейстеру стало больно от того, как тонкие пальцы музыканта впились в его рубашку и плечи, возможно, даже на коже останутся следы, но это не волновало и тем более не пугало Антонио. Именно о таких объятиях, чтобы сам Вольфганг так его обнял, он мечтал.—?Не покидай меня, Антонио… Никогда больше не делай так! Никогда!—?Как пожелаешь.Моцарт не замечал этих неоднозначных, ненароком брошенных фраз, которые для Сальери были правда олицетворением его желаний.—?Ты весь испачкался в крови, тебе нужно помыться. —?Антонио взял Моцарта на руки и понес в сторону ванной комнаты.—?Тебе тоже. —?Сказал Вольфганг, проводя рукой по спутанным грязным волосам Сальери.—?Позже. Мне ещё гостиную убирать. —?Зайдя в ванную комнату, капельмейстер поставил Моцарта на пол. Вольфганг даже ничего не успел сказать, как ноги подкосились и он упал бы, но Сальери его вовремя поймал. После он отвёл взгляд, проклиная себя за глупые мысли. Амадей снова был слаб как никогда и капельмейстер уже нашёл связь. Реквием, что приманивает гения потому, что связан с ним, также легко контролирует его состояние, превращая нематериальные эмоции в болезни.—?Ты сам сможешь помыться?—?Наверное… Просто я немного устал, но скоро это пройдёт.Ты переволновался за меня, и это всё только моя вина. Кто из нас старше, если я веду себя как ребёнок эгоист, совсем не думая о последствиях своих поступков? Как такой человек как я сможет заботиться о тебе, Вольфганг? Почему я ещё жив, если всё порчу?Несмотря на это, щёки Сальери немного покраснели.—?Ты уверен? Я могу помочь, если… ты не против…Кто я после этого, если использую слабости Вольфганга для своего удовлетворения? Я не понимаю тебя, почему ты хочешь, чтобы я жил? Я этого не достоин.—?Не стоит. У тебя и без меня полно работы. —?До последнего пытался быть самостоятельным, но очень сомневался в своих словах.—?Ты же знаешь, что это не так. Я правда могу помочь, если ты разрешишь.—?Тогда я не против. —?Увереннее сказал Вольфганг. Он оценил свои настоящие возможно и понял, что если Антонио отпустит его, то он безвольно упадёт на пол и неизвестно когда сможет самостоятельно встать и хоть что-нибудь сделать.—?Хорошо. —?Сальери сдержал неуместную улыбку и, больше ничего не говоря, приступил к делу. Моцарт чувствовал нежные прикосновения капельмейстера, буквально растворяясь в них, подставляясь под новые и новые, прижимая руки Антонио к себе, совсем забыв о его ранах. Сальери был только рад этому, потому продолжал ласкать Амадея, так что вскоре это было уже не мытьё, а самое настоящее отражения всего безумства композиторов, которое только есть у них. Вольфганг шептал какую-то неразбериху и как полоумный обнимал ту часть Сальери, до которой может достать не вставая. Капельмейстер тоже поддался безумию и делал самые странные и необъяснимые движения, совершенно упуская тот факт, что мыльная вода давно попала на недавние порезы и очень ухудшала ситуацию. Нет, вовсе не от этого хотелось кричать, Антонио хотелось лишь выкрикивать имя того единственного и идеально Вольфганга Моцарта, что сейчас был полностью в его власти. Эта мысль резко привела итальянца в чувство, вернув в реальность. Он тут же прекратил все свои грязные деяния и чуть ли не со слезами на глазах избавился от грёз.—?Антонио, что случилось? —?Тихо спросил Моцарт, смотря, как Сальери с огромным количеством эмоций на лице уставился в одну точку в стене, будто проснулся.—?Так не должно быть… Это безумие, Моцарт. Мы делаем совсем не то, что должны,?— покрасневший Антонио сделал небольшую паузу, —?или ты правда этого хочешь?—?Я уже ничего не хочу… —?устало прошептал Амадей и закрыл глаза, чтобы смыть мыло с головы. Сальери быстро закончил всё, как и начал. Сердце часто билось, но капельмейстер смутно осознавал, что нужно прислушаться к разуму, что говорил прекратить. Происходящее было по-правде безумным, и Сальери был в шаге от того, чтобы совершить непоправимое. К счастью, он смог вовремя остановиться и вернуть всё на прежние места. После, отнёс Вольфганга в комнату на кровать и, больше не говоря ничего, пошёл приводить себя и дом в порядок. Мысли всё ещё были где-то на втором планете, не давая итальянцу возможности сосредоточиться.Я плохо тебя знаю, Вольфганг, но понимаю, что мои мечты не могут так просто исполниться. Происходящее было ошибкой и я смог это остановить. Но что же так изменило тебя, пусть и на время? Оставшийся день они не разговаривали. Вольфганг задремал, но проснулся, как только капельмейстер зашёл в комнату и принёс ему обед вместе с лекарствами. Никто не проронил ни слова, а Вольфганг казался грустнее обычного. Итальянец не знал что сказать, что сделать, и делать ли вообще. Им обоим стоит отдохнуть и поразмыслить о прожитых вместе днях. Антонио ушёл в другую комнату и самостоятельно перевязал раны потому, что мокрые мыльные бинты делали только хуже, но вышло не так аккуратно, как было ранее сделано Моцартом. Такие порезы будет заживать долго, за это время ему придётся придумать способ, чтобы никто их не видел, особенно Розенберг и все кто имеют отношение к императору, считая самого императора. Молчание длилось до вечера, да и взгляды всегда были виновато опущены, так что даже в глаза другу не посмотришь и молчанием совершенно не поможешь. Ночью Антонио ушёл спать также как и позапрошлой ночью отдельно от Амадея. Заснуть всё равно не получалось, а предчувствие чего-то ужасного пугало. Уже скоро Сальери вернулся в комнату Моцарта и молча, почти в полной темноте наблюдал за ним, видя лишь очертания от света звёзд, ведь тучи стали расходиться. Вольфганг часто ворочался и что-то шептал, беспокойно хватаясь за одеяло и подушку. Капельмейстер несколько раз порывался подойти, но отдёргивал себя?— он дал себе обещание. Пусть хоть сегодня он отдастся разуму, а не чувствам. Так прошло довольно долгое время, пока итальянец не почувствовал запах горелой бумаги. Он часто жёг свои произведения, а потому не мог спутать этот запах ни с чем. Он сорвался с места и побежал искать. Реквием, когда-то спокойно лежавший на столе, горел, словно сами дьяволы вышли их ада и подожгли его пламенем ада. Попытки потушить огонь не увенчалась успехом и только когда все листы, написанные капельмейстером сгорели, огонь самостоятельно стих. Антонио облокотился о стену, прерывисто дыша, понимая, что дьявол мог сжечь весь его до дом, но Бог защитил его. Главное, что защитил его Амадея. Казалось, ничего уже не может случиться неожиданного, а слух итальянца очень свыкся с тишиной. Как в прошлый раз, два громких звонка в дверь отразились от каждой стены дома и эхом, от которого Сальери закрыл уши, достали капельмейстера из зоны спокойной человеческой жизни. Антонио судорожно вздохнул, но и без того знал, что за дверью. Нет смысла сопротивляться, глупые людские постройки и замки на дверях никак не могли бы ему сейчас помочь. Он пошёл по коридорам, приближаясь к неизбежному.