4. Колыбельная (1/1)
Вольфганг смотрел в окно, оттуда дул холодный ветер, напоминавший о приближении осени. Каждый композитор и любой творческий человек по-своему относился к этому времени года. Для некоторых это была многодневная потеря вдохновения, к другим же оно приходило от ярких красок листьев, частого дождя за окном, кучевых и тучевых облаков. Моцарту казалось, что ангельские перья, которые он видит, которые так красиво кружатся за окном, как белоснежные снежинки, настоящие. А после пролетело чёрное большое, будто воронье, перо. Амадей укутался в одеяло и, чуть дрожа, стал ждать Антонио. Секунды казались вечностью и Моцарт уже думал, что его бросили здесь навсегда или, возможно, реквием расправился с капельмейстером, и тот уже лежит холодным безжизненным телом. Нет, всё ещё тёплым. Не так много времени прошло. Амадей на это надеялся. Неужели… он станет причиной смерти человека, что старался его спасти? Это так страшно. Это чувство невозможно описать, но почувствовав однажды, будешь помнить всю жизнь. Мёртвая тишина была нарушена торопливыми шагами по комнате, отчего гений зажмурился. Это дьяволы пришли за мной… Антонио не смог меня спасти, простите меня все, что не оправдал ваших надежд. Прости за недописанные произведения и…
Кто-то сел рядом с Амадеем и осторожно убрал одеяло с его головы, опустив до губ.—?Так нельзя спать, Вольфганг. Вы можете задохнуться. Моцарт распахнул глаза и увидел нежную улыбку Сальери. Он казался сейчас таким добрым, будто это совершенно не тот человек, что был во дворце при Иосифе, что, излучая тёмные лучи, шептался с Розенбергом в сторонке. Дома Антонио правда выглядит иначе, или стал так выглядеть, когда гений заболел. Моцарт всё ещё не мог поверить, что итальянца так беспокоит его болезнь, его самочувствие, здоровье и жизнь. Но так и есть, Амадей не мог больше отворачиваться от правды, закрывать на неё глаза и находить добрым поступкам итальянца корыстные причины. Вольфганг обнял Антонио, прижавшись к его тёплому, но не горячему телу. К сожалению, у австрийца всё ещё была температура, и он уже начинал думать, что она вина всех его остальных симптомов. Этот жар так выматывал все силы, что бодро встав с кровати, пришлось бы лечь через несколько минут и отдыхать, заснув крепким сном. Но и крепкий сон был вне досягаемости Амадея, а потому, копить силы на какие-либо движения приходилось по полдня. Сальери обнял Вольфганга в ответ, светясь от счастья, молясь, что Вольфганг принял его как друга, как брата. С большими усилиями попытался надеть маску спокойствия, что так привычна и неудобна ему, что он готов был с отвращением проклинать себя. Хотя, были ли дни, когда итальянец этого не делал? Сальери бы посчитал их на пальцах, если брать в расчёт только отрочество, юность и взрослость, ведь дети слишком глупы для этого. И он любит эту детскую наивность в Моцарте, нравится его самолюбие. Хоть один человек может быть счастливым при виде себя в зеркале. Как странно, что именно такого человека выбрал Антонио для вечной любви. Он, конечно, не выбирал, но ни за что не променяет это чудо на кого-нибудь другого. Смириться быть один всю жизнь, не получив взаимности, лишь подозрение и недоверие со стороны прекрасного Амадео. Между тем Антонио подтвердил мысль, что чем дальше реквием, тем лучше для Амадея.—?Я думал, меня убьют дьяволы… —?шёпотом признался Вольфганг и сильнее прижался к Антонио, веря, что тот подарит ему минуты ощущения безопасности, хотя бы пока они так сидят, что дьявол не подберётся к ним не попавшись на глаза Сальери.—?Этого никогда не произойдет. Я не позволю им ни за что. —?шёпотом сказал капельмейстер и провёл рукой, чуть дрожащей от волнения за всё это время, по скулам и подбородку гения. Я люблю вас. Разве я могу допустить вашей смерти? Никогда. Я защищу вас от всего. Доверьтесь мне, я всегда буду с вами. Нет… Не всегда. Только до того момента, пока вы этого хотите.—?Правда? Вы будете защищать меня даже если за мной придёт нечисть? Даже если это будет настолько страшно, что приснится в кошмарах? —?волнительно проговорил австриец, совершенно не думая о действиях капельмейстера. —?Антонио, не молчите, пожалуйста. —?чуть тише, но внимательно смотря в глаза итальянца, а не тараторя своё.—?Конечно, я буду защищать вас, мой гений,?— Сальери закрыл глаза, не готовый ещё к таким близким взглядам. Ведь если в будущем он разочарует Моцарта, стыдно будет даже жить, что уж говорить о взглядах. —?Ничто не заставит меня изменить этого решения.—?Вы очень смелый человек, Антонио. —?улыбнувшись, сказал Моцарт радостно. Даже Констанц теперь не казалась пределом нежности. А главное, что Антонио был мужчиной, которым, как известно, это даётся с трудом. Это было странным для Амадея. Зачем Сальери лишний раз себе жизнь усложняет? Хотя… он делает это всё время, Моцарт почти смирился, что итальянец?— второй безумец, и им не по пути. Такие похожие люди не живут рядом, ведь рано или поздно один теряет всё. Ну, или как Вольфганг, даже не получают, например, место капельмейстера при дворе.—?Возможно, Вольфганг. Мне очень приятно, что вы так считаете. —?Антонио взглянул на стол и, увидев чашку с чаем, вспомнил о нём. Вовсе нет. На что люди не готовы ради любви? Такого нет, если любовь от всего сердца. Вольфганг, как радостный ребёнок, выпил чай, что уже подостыл, но от этого ничуть не становился хуже. Моцарт и Сальери могли беззвучно общаться взглядами, когда оба счастливы. Они просто смотрели друг другу в глаза, улыбаясь, радуясь друг за друга и за мир хотя бы в их небольшом доме, в комнате. Кажется, именно в этот день что-то поменялось, именно в этот день австриец принял ту правду, которую видеть мог лишь он, ведь никому больше Антонио с этой стороны не покажется. И Моцарт хотел верить в эту правду, в доброго, бескорыстного итальянца, а не в его образ, который мил лишь императору.—?Пора спать. —?неловко послышалось в комнате небольшим хрипом. Сальери несильно откашлялся, отвернувшись от Амадея. —?Закрыть окно? —?спросил он уже обычным и, как можно понять, если прислушаться хоть раз, очень приятным голосом. Взглянул на тёмное мрачное небо за стеклом. Тучи делали его ещё темнее, а пушистые и громадные их края, которые виднелись только в двух местах, показывали громадность этих не очень приятных созданий. Влажности в воздухе не было, значит, пока дождь не подавал признаков своего прихода.—?Да. Там дьявольские перья, я боюсь, они попадут в дом. Антонио немного удивился, но, ничего не говоря, закрыл окно, убедившись, что перьев там совершенно нет. В любом случае, если гений видит что-то неподвластное глазам Сальери, он за него будет рад.—?А вы где будете спать? —?наконец поинтересовался австриец, укутываясь получше в одеяло и пригреваясь в мягкой постели.—?Обо мне не беспокойтесь. В прошлую ночь спал же где-то. —?отмахнулся, с глупой улыбкой, что так некрасиво на нём смотрелась.—?За столом? Я чувствовал ваше присутствие в комнате. Антонио усмехнулся. И как во время сна можно знать о происходящем в комнате? Моцарт гений и, возможно, не только в музыке.—?Это верно.—?Но я не хочу, чтобы вы снова спали так. Этого не должно быть, ведь это ваш дом и ваша комната.—?Вольфганг… —?вздохнул, но подошёл и вновь сел рядом. —?Доброй ночи. Как ребёнка, как младшего брата и просто дорого человека, Сальери стал гладить его по лбу и волосам. Было уже темно и в комнате, в такой умиротворяющей атмосфере, конечно, хочется спать, но Моцарт упрямо держался, чувствуя, что если заснёт, упустит что-то очень важное. Капельмейстер же просто не мог позволить себе заснуть после Вольфганга и вскоре он придумал что с этим делать. Тишина в комнате вмиг улетучилась. Антонио тихо пел колыбельную, такую сладкую, нежную, что Амадей затаил дыхание, прислушиваясь и утопая в чистых звуках, послушно закрывая глаза и поддаваясь сну. Он бы очень хотел выразить своё невероятное восхищение, но не посмел бы и звука произнести сейчас, пока Антонио поёт. Поклялся себе сделать это завтра, уходя в царство Морфея.Buona notte, mio bel,Tutto sparso di fiori.Calmo dormi cosìFino al sorgere del di.Il mattino che vienSe il Signore lo vuol.Ti ridesti, mio bel,Nella gloria del sol.Buona notte, mio bel,Passan gli angeli d’oro,Se guidare vicinAl fanciullo divin,Il mattino che vienSenza nebbia o neve.Ti ridesti, mio bel,Nella gloria del ciel.