3. Симптомы. (1/1)

Уже вечер. Вольфганг, вы всё ещё здесь, как маленький беззащитный ребёнок, спите у меня дома. Я не могу смотреть на вас без сочувствия. Вы готовы умереть ради своей музыки. Это ведь и есть настоящая любовь? Тогда я люблю вас. Безумно люблю. Больше, чем вы музыку. Антонио нежно провёл рукой во лицу Вольфганга. Его кожа была такой мягкой, тонкой. И всё равно он был слишком бледным, но это делало его таким красивым сейчас. Простите, но мне придётся вас разбудить. Нужно принять лекарство и поесть. Хотя, когда болеют, обычно больше пьют. Надо было дать вам чай днём. Или хотя бы воду. Какой же я идиот! Сальери невесомо поцеловал его в щёку. Кажется, температура немного снизилась за это длительное время. Антонио хотелось верить, что ему это не кажется.—?Вольфганг, проснитесь. —?прошептал Моцарту на ухо капельмейстер, улыбаясь, и ненароком коснулся пальцем его шеи, подумав, не стал далеко убирать руку. Гений приоткрыл глаза, но вскоре вновь их закрыл и медленно достал рукой до холодной руки Сальери. Антонио удивился, что пальцы его руки стали гладить, а после и всю кисть, но когда коснулись белых кружевных манжет на рукавах, тут же прекратили.?— Сальери?! Вы меня хотели задушить? —?Амадей, широко открыв глаза, смотрел на Антонио. Несколько секунд назад он был уверен, что проснулся от своего странного сна, где его забрал к себе капельмейстер, и вот с ним уже сидит его любимая жена, которая, возможно, нашла способ заработать денег и вернулась обрадовать этой новостью Амадея. Надежды были жестоко обрушены.—?Конечно нет, Моцарт, как вы могли это подумать? —?изумительно спросил итальянец, но заметно погрустнел. Понял, что его принял за кого-то другого, но Амадей никогда не будет относиться так к нему. Нет, гений не может его ненавидеть, гений слишком чист для этого грешного чувства. Но ему абсолютно неважен такой человек, как Антонио Сальери. Это не грех. Самое обидное, что капельмейстер никогда и ничего не сможет с этим поделать. Он подошёл к столу, наливая в ложку лекарство. Было логичнее сделать это непосредственно рядом с больным, чтобы не рисковать пролить его по пути, но Сальери мог заставить себя повернуться и посмотреть на гения сейчас. Было отвратительное чувство в сердце, тягучее чёрное и липкое как дёготь. От него очень хотелось избавиться, но как, если всё сердце окуталось им? Может, вырезать себе сердце? Нет, это бессмысленно, и Вольфгангу от этого лучше не станет, как и хуже, наверное, тоже. Капельмейстер повернулся, взглянул на Моцарта. Тот даже не смотрел в ответ, перебирая пальцами край одеяла и думая о своём. О том, почему он так себя ведёт? Почему бы просто взять и не спросить всё, что волнует его, а не пугаться и дёргаться каждый раз? Моцарт, конечно, хотел поступить разумно, но точно не мог понять, что именно его так сильно волнует и пугает. Молча смотревший на него итальянец, к сожалению, не мог прочитать его мыслей и так и не услышал ответа на свой вопрос. Видимо, Моцарт не заинтересован в разговоре с ним. Закусил губу, чтобы хоть немного успокоиться и подойти к Амадею, не разлив ни капли лекарства.—?Надеюсь, вам лучше? —?заботливо спросил Антонио, поднося ложку с лекарством к Вольфгангу.—?Да. —?монотонно ответил?Моцарт и выпил лекарство, уже привыкнув к его вкусу.—?Хорошо. Теперь нужно поужинать.—?Нет, спасибо. Не хочу. —?сказал Вольфганг чуть живее, чем прежде, и взглянул на Антонио. Ведь… Сальери не сделал ему ничего плохого за этот день.—?Но тогда вы не выздоровеете.—?Я правда не голоден,?— Амадей посмотрел в окно, на горизонт и облака вдали. Оттуда веяло такой свободой, что, будь у него силы, он обязательно вышел бы на улицу,?— к тому же я утром позавтракал.—?Так нельзя. Организму нужны силы для выздоровления сейчас. —?сказал Сальери и вышел из комнаты, не собираясь более слушать несогласия. Да, на кухне будет спокойнее. Там капельмейстер побудет наедине с собой и успокоится. Там будет тишина и слова амадея не будут, словно иглы, вонзаться в кожу. Моцарт продолжал смотреть в окно. Было по прежнему холодно, но не настолько, чтобы снова полностью накрываться одеялом. Из окна открывался прекрасный вид на Вену, на знатные дома и маленькие домики простых людей. Они были поодаль от дома капельмейстера и в слабо заметном овраге, а, возможно, это Моцарт находился в доме на возвышенности. Композитор не смотрел вниз, потому не видел сада прекрасных ярких роз. Вскоре Моцарт понял, что находится на втором этаже. Отсюда прекрасно был виден закат, что покрасил бело-голубой горизонт неба в пастельные радужные цвета. С белыми пушистыми облаками сочетался розовый и фиолетовый, чуть жёлтого и, конечно, оранжевого с красным Ещё немного, и белые края облаков поймали лучи солнца и заблестели пурпурными оттенками. Всё это рождало в голове композитора ноты, которые складывались в весёлую приятную, но задумчивую мелодию. Послышались шаги по лестнице или коридору. Вольфганг ещё не научился это определять, но очень постарался хотя бы по дальности звука услышать, как далеко итальянец. Слышать Вольфганг умел даже слишком хорошо для обычного человека. Моцарт усмехнулся и, закрыв глаза, накрылся одеялом, притворяясь спящим. Антонио зашёл в комнату. Вид Амадея вызвал у него улыбку. Сальери не настолько смешон, чтобы не отличить спящее божественное создание от маленького глупого ребенка, думающего, что может обхитрить кого угодно.—?Вольфганг, не притворяйтесь. Я же знаю, вы не спите. —?Сальери улыбался, говоря это. Поставил бокал на стол и, снова подойдя к Моцарту, провёл рукой по его шее. Вольфганг в этот раз звонко весело засмеялся, переставая видеть в тёмном итальянце угрозу. Капельмейстеру очень нравился смех Амадея и потому он продолжал щекотать его. Моцарт искренне смеялся, пока это вдруг не переросло в болезненный кашель и хриплые вдохи. Сальери сразу прекратил, испуганно схватив больного за руку. С опаской и надеждой смотрел в лицо страдальца, не зная как помочь в это мгновение.—?Простите. Сейчас Сальери как никогда чувствовал ответственность за этого ребёнка-композитора. Конечно, подарить Моцарту лишние минуты смеха не было худшей идеей, но если бы Антонио прекратил щекотать его чуть раньше, болеющий бы не задыхался в кашле, а было бы как раньше. Я просто хочу подарить вам счастье…—?Вы не виноваты. —?тихо и хрипло сказал Амадей, пряча руку под одеялом. Только он видел капли алло-красной жидкости, которые проглядел капельмейстер. Антонио намотал на вилку итальянскую пасту карбонара и поднёс ко рту Моцарта. Он, грустно улыбнувшись, съел их.—?Вкусно? Моцарт кивнул. Очень вкусно и есть правда хотелось, но болело горло. Сальери повторил свои действия и Вольфганг съел ещё немного пасты. Он признавал правильность действий Сальери в данной ситуации, поэтому ничего не говоря доел остальное, там было немого. После было ?вознаграждение? чаем. По крайней мере таковым его видел Амадей. Залпом опустошил бокал, и теперь Антонио смог понять по виду Моцарта, что он любит этот чай. Очень любит.—?Вам принести ещё чай?—?Если вам не сложно… Но… Я уже сам могу ходить. —?австриец очень не хотел выглядеть беспомощным, ведь если ему и суждено скоро умереть, то нужно прожить жизнь, даже её последние дни, ярко и сильно.—?Не стоит. Вам лучше лежать.—?Вы слишком обо мне беспокоитесь. Мне намного лучше, чем раньше. Что за глупый ребёнок…—?Мне будет доставлять удовольствие делать что-либо для вас. Вольфганг немного удивлённо посмотрел на Антонио, а тот отвёл взгляд, поняв, что сказал лишнего.—?Просто отдыхайте. Я не разрешаю вам делать что-либо, пока вы полностью не выздоровите. Безумно хочу, чтобы этого не произошло, чтобы вы были здесь, со мной, всегда, только мой… Какой же я эгоист! Ненавижу… Я ненавижу себя за это… Бессмысленно надеяться на любовь. Как можно любить такого как я? Я лишь хочу себе и для себя. Если я сам себя ненавижу, как божество полюбит? Сальери торопливо ушёл на кухню, а его щёки горели румянцем от мыслей о любви, о прекрасном гении, что был сейчас полностью его, но совершенно принадлежал и даже не думал, что Сальери тоже человек с чувствами, которые свойственны всем людям, как, например, доброта, сочувствие и желание позаботиться о ближнем. Моцарт удивлённо смотрел ему вслед, сжав рукав своего свитера. Антонио… не тот, кем был раньше. Он и не был ?тем?. Предрассудки, уйдите прочь! Что происходит с Антонио? Он всегда был бледный, бесчувственный и очень хладнокровный ко всем. Почему в нём произошли такие перемены? И почему он так беспокоиться… обо мне? Разве мы не враги?.. Я идиот! Напридумывал себе игр и противников, но ведь ничего этого не было! Слухи создали мне врага, да и я сам хорош. Я хоть раз давал капельмейстеру шанс показать себя настоящего? О, конечно нет, Вольфганг, ты выше всего этого. Глупец. Вольфганг вздохнул и, подождав несколько секунд, понял, что Сальери вернётся нескоро, встал и подошёл к столу. Там лежала опера, которую Антонио должен дописать. Моцарт заинтересованно горящим от любопытства взглядом изучил пару листов, понял мотив, интонацию, тему. Ему самому захотелось написать продолжение, он предполагал, что Сальери вряд ли скажет ему ?спасибо? за такую наглость, но очень уж хотелось. Он нарисовал несколько нот, почти целую строчку, но вскоре одернул себя, вспомнив о мимолётном закате. Завтра такого уже не будет. Вольфганг нашёл чистый лист и начал писать музыку, даже не смотря на нотный стан. Только небо на горизонте привлекало его взгляд. Он увлечённо писал сонату посвященную небу. А после… он, не заметив как это произошло, продолжил писать уже реквием. Не понимал зачем и почему предал небосвод заупокойной мессе, которую можно дописать чуть позже. Похоронные ноты, летающие в воздухе, были слишком яркими, громкими, что Амадей не мог больше думать о последних лучах солнца, теперь уже скрывшихся за венскими домами и его любимым горизонтом. За этим занятием он и не заметил прихода итальянца. Он остановился на пороге комнаты, отмечая в мыслях, насколько Моцарт непослушный и легкомысленный.—?Вольфганг… —?с досадой сказал Сальери, но снова был не замечен и не услышан. По комнате быстрым вихрем пролетели звуки шагов, на мгновение рушивших гармонию грустных нотных созвучий. Антонио грустно взглянул, чем занимается композитор. Вольфганг сейчас слышал только реквием и видел ноты. Больше ничего.—?Моцарт! —?разозлился Сальери и резко забрал реквием, из-за чего на нём появилась клякса. Мысленно итальянец поблагодарил Бога, что не порвал произведение в эту секунду.—?Антонио, верните! —?Вольфганг предпринял безуспешную попытку забрать работу. Сальери свободной рукой взял Моцарта за запястье правой руки, но Амадей крепко схватил его за руку другой рукой. Старые шрамы под рукавом камзола заболели, а с самой недавней раны содралась засохшая кровяная корка. Оставалось надеяться, что вновь не пойдёт кровь, ведь отстирывать ещё одну рубашку у Сальери времени совсем не будет в ближайшие дни. К счастью, было не так больно, как в первое мгновение, и капельмейстер, не проронив ни звука, изменил позу, отпустив руку гения и отойдя на шаг, почти упираясь в стену. Вольфганг смотрел на Сальери глазами полными ненависти, и это пугало. Гений не должен и не может ненавидеть. Эти низкие чувства не может испытывать столь высокий человек. Капельмейстер видел свою вину во всём этом, но не мог потакать всем желаниям Моцарта, ведь тогда он они с Антонио рано или поздно окажутся в могиле. Не ненавидь меня, прошу, я лишь хочу помочь…—?Вольфганг, я не могу. —?тихо говорил Антонио, прижимая реквием к себе. —?Вы не должны писать этот реквием сейчас. Он делает вам хуже, неужели вы не понимаете? Хотите, я сам его допишу? Ещё некоторое время Амадей смотрел на Антонио удивлённо, но злость почти покинула его взгляд. Австриец вздрогнул и растерянно отошёл, чуть не споткнувшись о резную ножку стула, стоявшего рядом.—?Нет, Антонио… я допишу его сам. —?испугавшись сам себя шёпотом говорил Моцарт, опустив голову.—?Сейчас я отнесу его в другую комнату, чтобы вы забыли о нём, хотя бы на время.—?Хорошо… Сальери стал собирать оставшиеся листы реквиема со стола, что были в форме демонической звезды. Закончив под пристальным взглядом гения своё занятие, направился к выходу из комнаты. За спиной послышался глухой звук падения об пол. Капельмейстер тут же обернулся и увидел лежавшего Моцарта. Через секунду он уже сидел на полу, расфокусированным взглядом смотря на стену. Возможно, он так ничего и не увидел, ведь скоро закрыл глаза, схватившись за голову и что-то стал шептать. Вольфганг зажмурился и свернулся клубочком, совершенно не надеясь встать. Он лишь хотел, чтобы это прекратилось. Такое однажды было с ним дома. Там он потерял сознание и очень боялся, что это произойдёт снова. А вдруг в этот раз он уже не очнётся? Вдруг это его последние минуты жизни? Кровавый кашель был неспроста, наверное. Нет, нет, только не снова! Эти звуки меня убьют. Lacrimosa… Похоронные ноты будто играют над моей могилой. Мне страшно. Я боюсь, Сальери. Помогите мне. Я не хочу умирать, я столько всего ещё не сделал. Мне очень страшно, что реквием?— это мой конец. И больше меня пугает то, что я должен его дописать. Как и любое произведение. Я не могу иначе. Ведь если произведение плохое?— это не его вина, а автора. Также и с незаконченным. Я плачу. Впервые плачу из-за страха и музыки, которую слышу всю жизнь, которую помню себя.—?Моцарт, что с вами? Я не могу произнести ни слова. Лишь беззвучный крик. Конец Lacrimosa… Я должен это записать. Должен! Но я не могу двигаться. Будто то, что я написал уже забрало все мои силы. А может, так и есть… Антонио испуганно подбежал к Моцарту и, взяв его плечи, посадил себе на колени, бросив реквием в сторону.—?Вам больно? Амадей, собрав остатки сил, отрицательно покачал головой. Ужасное чувство, но это не боль. Взяв со стола какой-то лист, Антонио махнул им около головы Моцарта. Неизвестно зачем, просто так надо. В таких ситуациях человеку нужен воздух. Сальери медленно соображал, что делать дальше, и уже правда сожалел, что решил взять на себя ответственность за жизнь и здоровье Вольфганга, но эта мысль вмиг сменилась новой. Если бы не я, то никто. Он остался совсем один. Он мог умереть, а я себе такого не прощу. Никогда. Этот поступок был лучшим вариантом, я не имею права сейчас сдаваться и сбегать как трус. Он боялся, очень боялся, что не справится с такой ответственностью. Был вариант, написать письмо брату с просьбой приехать, но Антонио уже слишком взрослый для такого. Пора учиться справляться со всеми трудностями до единой самостоятельно, пусть бессонных ночей и дней, полных страха, будет несчётное количество. Сальери перенёс Моцарта на кровать и открыл окно. В комнате тут же стало холодно, но Амадея это уже не волновало. Он жадно хватал ртом воздух Было, правда, тяжело дышать, а говорить и вовсе невозможно.—?Я унесу этот проклятый реквием подальше отсюда. Сальери, по-прежнему прижимая к себе ноты, которые, казалось, хотели вонзить в него невидимые иглы, выбежал из комнаты и направился в дальнюю часть дома. Больше всего сейчас он боялся вернуться в комнату и увидеть мёртвое тело Вольфганга. Но уйти было нужно. Антонио не понимал, почему ему так хочется избавиться от реквиема, но в правильности своих действий он был уверен. Просто знал, будто сам Бог указал ему путь.