2. Тихий огонь становится ярче. (1/1)

Сальери улыбнулся. Доброжелательно, чисто, искренне, ведь только присутствие Амадея рядом могло так радовать Антонио. Это сложно описать словами или действиями, но не почувствовав любви в душе однажды, человек не сможет понять её никогда. И не важно, будут ли ответные чувства, любовь всегда будет греть душу, только, если ответа всё же не будет, душа будет сгорать от своего же огня, как в адском пламени. Не покидай меня, Вольфганг… Прошу, будь со мной до моего последнего вздоха. Я ведь старше тебя, ты не можешь умереть раньше… Моцарт позавтракал, и Сальери унёс посуду. Молчание по-прежнему не было нарушено. Когда он вернулся, увидел, как Моцарт куда-то собрался, точнее, застал его в дверях комнаты и тут же взял за руки по-прежнему горячие. Вольфганг держался за стену, что не очень удобно и логично. Как можно вообще ходить в таком состоянии? Удивительно, что он ещё по комнате прошёл не упав, ведь иначе Сальери бы это услышал.—?Куда вы? —?смертельно удивлённый спросил Сальери.—?Я вам не сказал раньше, но… Мне нужно дописать реквием. Он дома,?— Вольфганг сделал попытку выйти из комнаты, которую Антонио тут же предотвратил,?— Простите. Но это очень важно. Сальери вздохнул. Он удивлялся и одновременно злился на безрассудство гения. Куда несёт этого ребёнка? Для него самого скоро реквием придётся писать, и, наверное, сам Антонио этим займётся, а Моцарт ещё что-то вытворяет. И всё же капельмейстер его любил. Он готов был сделать что угодно для Амадея, и принять, если тот считает реквием столь важным, что нужно бежать за ним на другой конец города, то Антонио исполнит его желание.—?Останьтесь здесь… Я… я принесу вам партитуры реквиема.—?Правда? —?Моцарт продолжал удивляться и, не найдя объяснения, почему капельмейстер себя так ведёт, готов был признать, что это сон и наслаждаться им. Оставалось загадкой, что он увидит, когда проснётся? Пустой холодный тёмный дом и себя, лежащего где-то рядом со столом, и заснувшего с пером в руке, а другой рукой в чернильнице, чернила из которой скорее всего уже испачкали пол.—?Да, правда. Вольфганг, только, пожалуйста, ложитесь в кровать и спите. Иначе вы никогда не выздоровеете. —?заботливо сказал Сальери и помог тому дойти до кровати. Неужели это Антонио Сальери? Он так волнуется обо мне или я умер и попал рай? Эх, если бы здесь была Констанц, а не капельмейстер… Антонио пошёл выполнять просьбу младшего композитора. Вернувшись через полчаса, он тихо зашёл в комнату. Его надежда сбылась, и Вольфганг сейчас спал, свернувшись комочком. Скинутое одеяло неаккуратно лежало недалеко на полу. Сальери положил реквием на стол, чуть поодаль от своих произведений. Конечно, он очень не хотел, чтобы случайно перепутались их нотные листы. При этом он готов был отдать всё, чтобы его мастерство в импровизациях и небесное вдохновение были как у Моцарта. Ещё тише подошёл к Амадею и, взяв одеяло, аккуратно и заботливо укрыл гения. Вольфганг что-то неразборчиво волнительно прошептал, но не проснулся. Я ни на что не надеюсь, Вольфганг, вы живёте лишь музыкой. Только главное, продолжайте жить. Иначе умрём мы оба. Я не хочу. Не смогу иначе. Не смогу без вас. Сальери сел за стол и принялся писать уже давно заказанную знатным человеком оперу. Так прошло много времени. Капельмейстер был сосредоточен музыке, контрапунктах мелодий, что никак не могли соединиться в целое звучание. Глупая противная какофония! Он не может написать третий акт уже две недели. Обречённо вздохнул. Нельзя так нервничать из-за заказа. То, что ему не заплатят один раз, ничуть не повлияет на его положение, правда репутация идеального композитора пошатнётся. Нет, это ничего. Сейчас главное Вольфганг. Итальянец обернулся к нему. Тишины в комнате не было, ведь Моцарт периодически тихо говорил совершенно бессвязные вещи, начиная от нот, заканчивая именами неизвестных Сальери людей. Он уже стал привыкать к подобному, да и к тому же Моцарту сейчас всё простительно, но когда тот выкрикнул имя ?Антонио? и проснулся, Сальери правда испугался.—?Что с вами? —?встревоженно спросил он подходя к Вольфгангу, который закрыл бледное лицо руками.—?Всего лишь кошмар. —?успокаивая себя и Антонио, сказал Моцарт и вытер заплаканные глаза, вновь заставляя себя улыбнуться. —?Вы принесли реквием?—?Да. Амадей тут же собрался слететь с кровати за ним, но Сальери его остановил.—?Не вставайте. Я сам. Сальери принёс реквием и перо с чернилами Вольфгангу, который принялся за работу, не показывая ни капли усталости. Думать о работе в такое время, Вольфганг… Вы правда самый величайший композитор. Но что за кошмар вам снился с моим присутствием? Я отчего-то уверен, что это именно я. Но ничего из этого Антонио вслух не произнёс и просто сел рядом с Амадеем, стараясь не спугнуть вдохновение. Завороженно наблюдал за его рукой, так умело пишущий ноты, так неаккуратно и всё равно безумно красиво. Оставалось лишь представить, насколько красиво это будет звучать. Вольфганг писал ноты очень быстро, и пусть он величайший гений, его испуганный, бегающий из стороны в сторону взгляд, Сальери настораживал.—?И всё же, Вольфганг, (Антонио получал искреннее наслаждение, произнося его имя) вам сейчас важнее спать, а не писать реквием. Вам так не кажется? —?осторожно поинтересовался в тишине комнаты. Амадей будто не услышал слова Антонио и продолжил дальше, закусив губу. Сальери пристально посмотрел в лицо Моцарта. Ему было интересно, какое лицо гения за работой, но ничего небесного и красивого он не увидел. Его предрассудки были уничтожены, а вскоре он задумался по этому поводу с другой стороны. Только из-за реквиема всё было так, ни к каким другим произведением это не относилось. Итальянец помнил, что сегодня Вольфганг выглядел немного лучше, чем вечера, а теперь снова всё стало по-прежнему. Сейчас Моцарт был похож на белоснежного трупа, с самым уставшим видом, который только может быть у человека. Это вина реквиема?—?Моцарт… отдайте реквием. —?Антонио забрал реквием из рук Амадея и наконец за всё это время, пока Моцарт был с реквиемом, на Сальери обратили внимание. Пару секунд он растерянно смотрел на капельмейстера, совершенно не понимая смысла его действий, но после потянулся за партитурами, ведь это его произведение.—?Верните. —?Таким же хриплым голосом как и вчера сказал композитор и закашлялся, зажмурившись.—?Нет. Не сейчас, Амадей. Вам от него хуже.—?Не называйте… меня Амадеем,?— сказал Моцарт сквозь кашель. Закрыл рот руками, что вряд ли бы помогло, если бы он болел чем-то заразным.—?Как скажете. Вам сегодня ещё нужно принять лекарства, и, надеюсь, вы не боитесь уколов? —?попытался перевести тему, чтобы Моцарт оставил реквием, хотя бы на время.—?За что мне это… —?прошептал?Вольфганг, сжался в комочек и прижался к стене, стараясь быть как можно дальше от всего, что может его уколоть.—?Всё будет хорошо. Вольфганг, доверьтесь мне. —?успокаивающе сказал Сальери и решительно подошёл к столу, на котором теперь из-за бумаг выглянули очертания пузырьков с лекарствами. Они выглядели вполне безобидно, что не сказать о двух шприцах, выглядевших очень устрашающе. Моцарт вздохнул, но доверился. Если бы его спросили ?почему?? он бы не смог дать четкий ответ, но за время, которое он провёл в доме капельмейстера, он стал значительно лучше себя чувствовать. Это, к сожалению, не повлияло на его физическое состояние, но на душе стало чем-то легче. Раньше он думал, что если попадёт к капельмейстеру домой, то нужно остерегаться всего, что выглядит опасно. Антонио не из тех людей, что одеваются лишь по моде. Он и в душе казался таким же чёрно-белым. Он был таким холодным, серьёзным на работе, что никак нельзя было рассчитывать на его человечность. Оказалось, Вольфганг ошибался. Молча убрал одеяло и снял тонкую льняную рубашку. Сальери увидел, что не только руки Моцарта тонкие, как спички, но и всё тело хрупкое и такое же тонкое, болезненно бледное. Амадей прерывисто дышал и с нетерпением ждал, когда Антонио прекратит тянуть время и наконец-то сделает это. То ли от холода, то ли от страха Моцарт дрожал, крепко сжимая рубашку в руках. Сальери очень нежно провёл рукой по спине Моцарта, надеясь того успокоить. Австриец вздрогнул, чем вызвал грустную улыбку на лице Антонио.—?Расслабьтесь. Немного расслабился, как его попросили. Всегда так говорят перед уколами, композитор помнил это прекрасно ещё с детства, не заботясь о том, зачем это нужно. Когда ватка со спиртом коснулась кожи, он зажмурился. Можно ли так доверять совершенно незнакомому человеку? Вдруг Амадей почувствовал, как игла коснулась спины и прошла под кожу. Он закрыл рот руками, надеясь не кричать, как маленький ребёнок, но не было той боли, которой ожидал Моцарт; Антонио сделал очень аккуратно. Вольфганг улыбнулся, но на глазах всё равно появились меленькие капельки слёз, что были слишком небольшими и лёгкими, чтобы скатиться по щекам.—?Неужели настолько больно? —?грустно спросил Сальери, заметив.—?Нет, совсем не больно. Наверняка это ложь. Я ненавижу себя, я не хотел делать Вольфгангу больно. Никогда. Вольфганг не видел грусти во взгляде Антонио, смотря совершенно в другую сторону. Такой заботы со стороны он никогда не встречал и не мог разобраться со своими чувствами на это в ответ. Врачи, что приходили в детстве к часто болеющему Моцарту просто делали укол и уходили. Отец тоже никогда не спрашивал, больно ли Амадею после всех этих процедур. Мама с сестрой лишь говорили, что нужно потерпеть, но это было совсем не так. Они были семьёй и их поступки вполне очевидны, по сравнению с тем, что делает Антонио. Да, возможно, у него есть причины так поступать и, возможно, он это делает для своей выгоды, чтобы после получить что-то взамен, но… разве можно делать что-нибудь корыстное так заботливо?.. Композитор продолжал дрожать от холода, но одевать рубашку не было никакого желания. Он хотел, чтобы Сальери ещё раз также нежно его коснулся, но этого не происходило. Капельмейстер запретил себе трогать Моцарта когда вздумается, тем более прикрывать свои странные желания, не имеющие конкретных целей, заботой о больном. В комнате уже было немного теплее, чем утром, солнце прогрело комнату, но тело Моцарта по прежнему было самым горячим объектом.—?Вам всё ещё холодно?—?Да. Температура, наверное, высокая.—?Накройтесь пока одеялом, я сейчас принесу вам свитер и лекарство,?— Антонио подошёл к шкафу в поисках нужной одежды,?— лекарство надо принимать три раза в день. Уколы вам придётся потерпеть пять дней по одному разу. —?Сальери нашёл свитер и дал его Моцарту, после пошёл к столу за лекарством. Моцарт надел оранжевый свитер с голубыми полосками, который оказался велик ему, но ничто не заставило бы его сейчас отказаться от этой мягкой, прекрасной одежды. Сальери, улыбнувшись, поднёс ко рту Вольфганга ту же утреннюю невкусную субстанцию. Моцарт выпил это.—?А теперь спите, мой друг. Моцарт укутался в одеяло и пригрелся, но вид Амадея показывал, что он чего-то ждал, украдкой смотря на итальянца, но притворяясь, что смотрит в пол. Он бы не решился произнесли вслух такие просьбы. Ведь это капельмейстер, а не кто-то близкий. Хотя… Кажется, сейчас мне нет кого-то ближе, кроме Антонио Сальери.—?Вы что-то хотели? —?тут же заметил Антонио.—?Нет. Ничего. —?Прошептал Моцарт, усмехнувшись своим мыслям, и, отвернувшись к стене, уснул. Хочу ваш прекрасный чай…