Часть 3 (1/1)

Что есть, то и будет,Так было и прежде,Сгорают без пеплаБольшие надежды.Ветрам бы дать крылья,Морям - изумруда,Снегам - перламутра.Вы думали, это так просто,Так просто как будто. В гостинице в пригороде Петропавловска-Камчасткого они снимают один номер с раздельными кроватями и по очереди принимают душ. Пока Леша отфыркивается под струями воды, Зинченко, уже переодевшись в свежее, коротко отписывается Шестакову – долетели, мол, все в порядке. Закончить сообщение Зинченко хочет фразой ?я о нем позабочусь?, но в последнее мгновение перед отправкой стирает ее и пишет командирское ?Гущин под контролем?. Теперь то что надо. Гущин после сна в полете и освежающего душа выглядит удивительно отдохнувшим. Впрочем, бодрится он сверх меры, и внимательному командиру это заметно. Переигрывает стажер – слишком уж беспокойные у него глаза при такой широкой улыбке… День длится бесконечно-долго. Организм шалеет от смены часовых поясов. Гущин, наплевав на ворчание командира, покупает две бутылочки энергетиков. Когда Зинченко отказывается от своей порции, Гущин выпивает ее сам. Зинченко ловит его за запястье и считает пульс. Как и полагается, зашкаливает. Гущин хохочет, выдергивает руку. Зинченко пытается взбодриться по старинке – заказывает себе в уличном кафе двойной эспрессо без сливок и сахара. День все же слишком долгий. К семи вечера Зинченко начинает вырубать на ходу даже после очередного эспрессо, а Гущин, удалившись якобы в туалет, возвращается посвежевшим, изо рта у него неприятно и резко пахнет энергетиком. -Сердце бы не сажал, - недовольно хмурится Зинченко, но Леша беспечно поводит плечами. -Все в порядке, Леонид Саввич. -Поехали в гостиницу, стажер. Я спать хочу уже невыносимо. -Ну Леонид Саввич!.. Давайте еще на набережную сходим, закат встретим!! -Что ты как ребенок? – огрызается Зинченко. – Закат ему подавай! Я тебе нянька, что ли? Хочешь на закат – иди! А я еду в гостиницу, хватит, баста!! Леша опускает подбородок виновато. -Ладно. Езжайте.Зинченко уверенной походкой направляется к запримеченной им стоянке такси, и Гущин плетется следом. Договорившись с водителем, Зинченко хочет сесть в машину, но оборачивается на Гущина. -Ну, ты едешь? -Нет, спасибо, я еще погуляю… Зинченко сверкает на него черными глазами исподлобья. -Найдешь еще на свою задницу приключений, вытаскивай тебя потом… Садись в машину сейчас же. -Нет, я позже приеду, вы не волнуйтесь… -Стажер Гущин, это приказ!! – рявкает Зинченко. Леша вздрагивает и понуро подходит к машине. Прежде чем сесть, пересекается с Зинченко взглядом. -Вы бы определились, Леонид Саввич… - тихо вздыхает он. До самой гостиницы они молчат, снова глядя по сторонам – каждый в свое окно. Прежде чем зайти в гостиницу, Леша удерживает Зинченко за локоть. -Леонид Саввич, подождите… Я хочу отдельный номер взять. Зинченко смотрит досадливо, с брезгливостью. -Поверь, Гущин, меня твое тело интересует только ради сохранения твоей жизни и здоровья. Гущин удивленно вскидывает брови, уголки губ приподнимаются на несколько мгновений. -Я имел в виду, что я кричу ночами и могу потревожить ваш сон. Леша может поклясться, что заметил, как покраснели кончики ушей командира! Тот нервно дергает плечом. -Дай мне только до постели дойти – и пушкой не добудишься. Зинченко не ждет ответа и заходит в гостиницу, Леша спешит следом. Своим словам Зинченко изменять не собирался – переодевшись и приняв быстрый душ, он падает на кровать, натягивая на себя тонкое хрусткое одеяло. Гущин принимает душ, стараясь плескаться как можно тише, вывешивает за дверь табличку ?не беспокоить? - и плевать, что подумает персонал. Он кутается в гостиничный халат и садится на пол около своей кровати. Ложиться в постель сейчас не хочется. Он вообще не хочет засыпать… слишком долгий, удивительный день был, слишком много переживаний он вместил в себя, чтобы закончить его просто очередным кошмаром. Может, это вообще был сон?.. Ведь так не бывает – Зинченко, внезапно появившийся в самолете, поцелуй в туалете, обещание ?я с тобой еще не закончил?… Сердце бухает в груди мощно и часто, отдается в ушах и немного ноет за грудиной. Прав Леонид Саввич, не надо было глушить энергетики без меры. Но так хорошо было быть с ним вот так, запросто, без условностей, без обязанностей… только вот под вечер – снова приказ. Гущин никогда не перестанет быть стажером в глазах Зинченко, стань он хоть маршалом авиации. Только вот Гущин хочет не просто перестать быть стажером для Зинченко. Но другого места для себя в его жизни он найти не может. Леша держится до заката – пока лучик солнца, пробивающийся через щель между задернутыми шторами, не тускнеет и не исчезает. Как можно было так бездарно тратить эту ночь, просто на сон?.. Леша злится на себя. Он затаскал Зинченко по городу до такой степени, что тот рухнул в постель без сил и моментально уснул. А ведь если бы они выспались днем, то сейчас… ночью можно сказать друг другу то, что не получается сказать днем. Леша однажды уже не сказал ему важного. Два месяца назад, когда Зинченко ввалился в кабину израненный, с ошалелым взглядом, и рухнул на место второго пилота. Леша тогда должен был сказать. Но взгляд командира хлестнул по нему сердито – и момент был упущен. Возможно, навсегда. А если бы Зинченко позволил?.. Какие слова смог бы подобрать Гущин? Как он рад? Как боялся потерять командира? Как ему страшно теперь? Как много для него значит Леонид Саввич?.. Гущин иногда снится такой кошмар. Он необдуманно выдает – ?Леонид Саввич, я хотел вам сказать…? - а Зинченко не прерывает его ни словом, ни взглядом. И Леша должен говорить. При Саше, при Андрее, при рабочей группе на связи в Москве… а главное – при самом Зинченко, глядя ему в глаза. Только слов нет, они вихрем проносятся в голове и рассыпаются бесцветным алеутским пеплом. Потому даже самое пылко сказанное ?люблю? обесценивается и опошляется, когда речь идет о Зинченко. Леша просыпается в три утра и долго не может понять, сколько сейчас времени – кварцевые наручные часы показывают шесть – утра? вечера? – а внутренние биоритмы прочно сбились. Леша, на удивление, чувствует себя отдохнувшим – за два месяца проблем со сном он научился восстанавливать силы за несколько коротких ?подходов? по паре часов в течение ночи, а сейчас он и вовсе проспал без сновидений часов пять. Леонид Саввич спит, но не крепко – ворочается и бормочет что-то. Леша осторожно подходит к окну и приоткрывает створку, чтобы пустить свежий воздух в комнату. Телефон Зинченко на тумбочке вдруг тихонько завибрировал, загорается подсветка экрана. После короткого колебания, Леша подхватывает телефон, чтобы от звука вибрации не проснулся командир. На экране – уведомление о сообщении от Шестакова. Леша, быстро взглянув на Зинченко, проводит пальцем по экрану. Надо же, ни графического ключа, ни пин-кода. Леша открывает сообщение: ?Когда в Москву? Сообщи, я найду служебные места?Гущин хочет убрать телефон, но взгляд цепляется за переписку: 01:53 мск, отправлено: ?Приземлились в PKC, все в порядке. Гущин под контролем?09:14 мск, получено: ?Доложили про твой ?порядок?. Ему нельзя летать.?09:17 мск, отправлено: ?В Москве поговорим?09:18 мск, отправлено: ?Гущин должен летать.?11:20 мск, получено: ?Просто привези Гущина живым. Это все что от вас обоих требуется.?18:07 мск, получено: ?Когда в Москву? Сообщи, я найду служебные места? Леша, тяжело сглотнув комок в горле, закрывает переписку и в скудном списке бесед видит свое имя. Почти на автопилоте нажимает на кнопку. Всего одно сообщение – неудивительно, ведь Леше Зинченко всегда предпочитал звонить – и то, не отправлено, а сохранено в черновиках. Дата создания – неделю назад, после той страшной ночи, которая закончилась рассветом в аэропорту. 06:51 мск, черновик: ?Прости меня, Гущин. Давай поговорим.? -Начитался?Леша вздрагивает и телефон выпадает из ослабевших пальцев на мягкий ковролин. -Леонид Саввич…Зинченко по-прежнему лежит в постели, просто теперь Леша видит его сверкающие глаза. Поймав взгляд стажера, он выбирается из-под одеяла и подходит к Леше, сурово заглядывая ему в лицо снизу вверх – но Гущин как никогда чувствует себя маленьким и глупым. -Подними. Безропотно Леша наклоняется, едва не коснувшись макушкой живота командира, и подхватывает с пола телефон. Возвращает Зинченко в руки. -Извините. -Зачем чужое брал? Леша хочет объяснить, что он не хотел, чтобы Зинченко проснулся, но вместо этого нервно поводит подбородком, разминая шею. -Вы, кажется, поговорить со мной хотели, Леонид Саввич. Так я слушаю. -Мне не о чем с тобой говорить, - отрезает командир, но Гущин не унимается. -А извиняться-то за что собирались? Зинченко кладет телефон на тумбочку, натягивает в темноте джинсы и футболку. Гущин нетерпеливо включает верхнее освещение, и Зинченко, заспанный, щурится недовольно. -Вы не ответили! -Я же сказал, мне не о чем с тобой говорить. -Вы просто контролируете меня, да? Следите, чтобы я больше спал, правильно питался и – ах да, конечно же – не убил себя ненароком… - Леша горестно вздыхает. – А где же вы были два месяца, если так переживаете за мою жизнь? Вам наверное только легче стало бы, если б я… -Замолчи. -Правду неприятно слушать? -Отчего же, я всегда за правду. Вот только я не терплю глупости. Особенно от маленьких капризных избалованных мальчиков. Леша вздрагивает, словно от пощечины. Зинченко смотрит с такой неприязнью, какую Гущин видел только в начале их совместной работы, когда Зинченко отчитывал его и обещал в первый и последний раз не подавать рапорт о его промахах… -Вы ведете себя как подросток, стажер Гущин. Шантажируете суицидом, сбегаете из дома, нарушаете правила. Такое поведение недостойно пилота. -Не надо меня отчитывать, - сквозь зубы шипит Леша. – Потому что в отличие от вас я не прячусь за субординацией, и мне тоже есть что вам сказать. -Неужели? – Зинченко вскидывает брови, но взгляд его по-прежнему обжигающе-ледяной. – Наверное, те слова, что вы не сказали мне в кабине два месяца назад? Так я слушаю. Леша вспыхивает. Зинченко тоже помнит. Он понял тогда, что не извинения хотел бормотать Леша. Ночной кошмар, так некстати припомненный, начинает сбываться. Леше дают карт-бланш – но совсем другие слова сейчас просятся на язык. Обидные, злые, обвиняющие. -А вы, погляжу, трус, Леонид Саввич. Слушать готовы, но только чтобы наедине, а еще лучше чтобы я все в виде рапорта изложил, а потом сам же им и подтерся, да? Зинченко побелел, он едва ли не дрожит. -Еще одно обвинение в мой адрес, стажер Гущин… -Да не просите, я и сам с удовольствием! – огрызается Гущин. – Вы, наверное, думаете я псих, да? С катушек поехал после Канву? Может и поехал. Только не воображайте, что вы один тут такой нормальный! Вы себя видели? А вчера в самолетном туалете – вы себя видели?! Зинченко стискивает кулаки. -Это было недоразумение. Выброс адреналина. -Серьезно?! – Леша почти истерически хохочет. – Так вот почему с вами ни один нормальный пилот надолго не задерживается! Вы наверное налево и направо своим адреналином разбрасываетесь! Или скорее тестостероном? -Стажер Гущин, я вас предупреждаю в последний раз! – голос Зинченко звенит от напряжения. – Еще хоть слово… -Да вы только предупреждать горазды, - фыркает Леша. И вполне ожидаемо вскидывает подбородок навстречу резкому удару. Зинченко не стал размениваться на пощечины, а приложился по-мужски точно, по острой гущинской скуле. Леша отступает на полшага и инстинктивно касается места удара рукой, но тут же убирает руку и исподлобья смотрит на командира. -Доволен? Выговорился, щенок? Или еще есть, что сказать? Леша молча качает головой из стороны в сторону. Зинченко дышит тяжело, играет желваками. -Значит так, стажер. Утром я ищу себе билет до Москвы и возвращаюсь домой. Ты волен делать что хочешь. Просить за тебя Шестакова я тоже не буду, раз я тебе так неприятен. Но и ты в свою очередь, изволь избавить меня от своих проблем и своего общества. Зинченко спокойно отворачивается, справедливо не ожидания удара в спину, и подключает телефон к зарядному устройству. Садится на край своей кровати и натягивает носки. Леша недвижимо стоит на прежнем месте. Скула разбита не сильно, и кровь только набухла маленькими капельками на ссадине. У Леши пустой, растерянный взгляд. -Вы нарочно делаете мне каждый раз все больнее и больнее? Вы хотите проверить, сколько я еще смогу вынести? Да уже нисколько… Зинченко бросает на стажера мрачный взгляд. Тот смотрит в пол, и широко распахнутые глаза заплывают слезами. -Вы же мне крылья сломали, Леонид Саввич… Зинченко вздрагивает. -Леш… Гущин поднимает на него глаза, и от этого движения слезы срываются мокрыми дорожками по щекам. Он торопливо утирает щеки, стискивает переносицу. -Извините. -Леш… Зинченко, чертыхаясь про себя, подходит к Гущину, касается его плеч. Леша отшатывается назад, почти с ужасом глядя на командира. -Да что ж вас так штормит, Леонид Саввич?! То ближе, то дальше… Целуете, отталкиваете, снова целуете, снова отталкиваете… Определитесь, держите выбранную дистанцию! Зинченко, поддавшийся было порыву, снова суровеет. -Дистанцию – это вы хорошо сказали, стажер Гущин… Это именно то, что должно быть между нами. Дистанция. -Нет, Леонид Саввич, я не то имел в виду!.. -Что бы вы ни имели в виду, я думаю, я понял вас единственным верным образом, стажер Гущин. Леша несколько секунд молчит, только моргает торопливо, стремясь подсушить непрошенные слезы. -…а помните, вы назвали меня камикадзе? Без жены, без детей… -Помню. Что с того? -Иду на таран, - с улыбкой сквозь невысохшие слезы произносит Гущин и шагает вперед. До Зинченко оказалось всего полтора гущинских шага. -Ты не посмеешь, - успевает произнести Зинченко, встречая темным взглядом своего стажера, но не отступая ни на шаг. Леша не отвечает – он целует его в губы, жадно проникая в податливо приоткрывшийся рот языком. Зинченко делает наконец шаг назад, цепляется щиколоткой за ножку кровати и теряет равновесие. Но это не отступление, это – полная и безоговорочная капитуляция… -Леонид Саввич, презервативы есть? -Я пока что еще женатый человек, Гущин! Думаешь, я стюардесс трахаю?! -Конечно нет. Только пилотов, - ухмыляется Леша, энергично двигая рукой по члену командира. На губах еще остался вкус его спермы. Теперь нужно вернуть члену боеготовность – и как можно быстрее, потому что Леша уже изнемогает от желания. Вдруг Леша улыбается озаренно. -Леонид Саввич, у меня есть, я вспомнил!! Он бесцеремонно выпускает начавший крепнуть член и кубарем скатывается с кровати. Вытряхивает на свою постель содержимое своего рюкзака – и находит во внутреннем кармашке презерватив. -Леонид Саввич, есть!! – с победным видом Леша потрясает зажатым в руке квадратиком упаковки. -Для стюардесс берег? – ехидничает Зинченко, пока Леша губами быстро возвращает ему крепкую эрекцию и раскатывает по его члену презерватив. -Зачем для стюардесс? – обижается Леша. – Для себя. …Леша стоит в коленно-локтевом положении. Поза пошлая до невозможности – расставленные колени, прогиб в пояснице, до боли в копчике откляченная задница… Голову Леша опустил вниз, стараясь между своих расставленных ног увидеть, что происходит сзади него. Зинченко стоит на коленях позади него, поглаживая напряженный член. Тихо, молча. Что-то меняется прямо сейчас между ними. Поцелуи, оральные ласки – это то, что еще можно было оправдать, забыть, вычеркнуть из памяти. Адреналин, посттравматический синдром, стресс… Полноценный секс – единственным образом возможный между двумя мужчинами – неизбежно что-то меняет. Зинченко борется с дурнотой. Пилот-стажер Гущин, красавец под два метра ростом, волочащийся за каждой красивой юбкой, бегущий через зал аэропорта с букетом за Кузьминой… Такой молодой, горячий, желанный – он сейчас совершенно по-блядски раздвигает перед командиром ноги. Леша опускает одну руку между ног и поглаживает напряженный, истекающий смазкой член. Ему страшно не видеть, что происходит за спиной. Но сажать самолет по приборам с нулевой видимостью было страшнее. -Леонид Саввич, ну пожалуйста… Зинченко все медлит. Гущин по-прежнему называет его по имени-отчеству. Возможно, никогда и не перестанет. Эта пропасть – в возрасте, в субординации – никогда не исчезнет между ними, даже если их тела будут предельно близко друг к другу. Предельно близко… Зинченко протягивает руку и касается гущинской спины. Тот содрогается всем телом, ахает беззвучно. Так напряжен… от страха? От возбуждения? Зинченко опускает ладонь на мокрую от пота поясницу и ведет вверх – вдоль позвоночника, до выступивших, словно обрубленные крылья, лопаток. От прикосновений Лешу покрывает мурашками, он дышит чаще. -Л-леонид… Сав-вич… - шепчет он. Голова низко опущена. Зинченко прокатывается ладонью по позвоночнику вниз, задерживается на пояснице. Затем опускает руки через бедра – и к члену, коснуться его, убедиться, что у Леши стоит… В какой-то момент Зинченко хочет уйти. Просто одеться, взять свою сумку и сбежать, с одного конца страны на другой, подальше от Лешки, разорвать их тягу километрами… Зинченко торопливо убирает руку с поясницы Леши. В кабине самолета решения должны приниматься за доли секунды. Зинченко умеет делать выбор, правильный и быстрый. Почему же сейчас так тяжело?.. -Леня, ты здесь?.. Зинченко замирает, как преступник, застигнутый врасплох. -Здесь, - хрипловато выталкивает он из легких. И только потом осознает, что Леша назвал его коротким именем и на ?ты?. -Мне страшно, - шепчет Леша, его голос звучит надтреснуто, сдавленно. Зинченко снова осторожно касается его поясницы. -Ты вовсе не обязан… -Нет! Я хочу… только пожалуйста… я не могу больше ждать. Зинченко и сам не может. Голос Леши заземляет его, возвращает его из бесконечного путешествия в свои мысли. Он здесь и сейчас. Он с мужчиной, который готов ему отдаться и которого он безумно желает. И у него больше нет ни единой причины, о которой он был бы готов сейчас думать, чтобы отказывать – себе и ему… Зинченко занимает более удобную позицию, придвигаясь к Леше, и приставляет член. Зинченко по-прежнему достаточно брезглив, чтобы подготовить партнера пальцами. Он входит медленно, но напористо, стремясь погрузиться до предела. Леша втягивает в легкие воздух – и так замирает, не дыша, не шевелясь. Кулаки стиснуты до боли в ногтях. Зинченко внутри. Он придерживает Гущина за бедра и начинает двигаться – сначала с усилием, а затем все свободнее. Леша начинает дышать – судорожно, сбивчиво. Он утыкается лбом в сжатые перед собой кулаки. Это не то, чего он ожидал. Ему больно. Тело содрогается, перед глазами вспыхивают красные пятна, когда Зинченко ненароком касается простаты. Леша выдыхает каждый раз напряженно, покряхтывая, сдерживая стоны. Зинченко набирает темп, но до финала ему далеко. Леша кончает от стимуляции простаты без рук, забрызгивает простынь. Становится еще больнее. В какой-то момент что-то остро кольнуло внутри – и после этого каждое проникновение начинает отзываться резковатой, тянущей болью. Леша кусает кулак, слюна вязко стекает на постель. Хочется кричать – пронзительно, громко, в такт ударам внутри – не только от боли, от предельного физического и эмоционального напряжения, от любви, от разочарования… От разочарования. Сейчас, когда от монотонного движения и постоянного дискомфорта сознание притупилось, Леше очень хочется увидеть Зинченко. То, что происходит с ним сейчас, кажется, не имеет к его командиру никакого отношения. Зинченко не может – так… Зинченко не должен – так. Леша мечтает об оргазме командира. Быстрее все закончится. Хотя, конечно, он будет терпеть – столько, сколько надо. И даже не один раз. Слюна продолжает течь, как у бешеной собаки. Леша захлебывается, опускает глаза и видит тонкие ниточки влаги, свисающие с нижней губы. От монотонных толчков начинает немного укачивать. Леша пробует сжать мышцы в момент максимального проникновения – и едва не вскрикивает от боли. Сколько это еще может продолжаться?.. Леше не приходит в голову остановить командира. Он отдался ему – сам, по своей воле, даже по своей инициативе. Теперь надо терпеть. Зинченко ускоряется, проникает глубже – и наконец кончает с хриплым рычанием. Медленно вытаскивает член, снимает презерватив. -Я в душ, - тяжело дыша, сообщает он. Леша медленно ложится на бок, подтягивает колени к груди. В ванной начинает шуметь вода. Леша наконец разжимает кулаки. Пальцы дрожат от перенапряжения. Плохо подстриженный безымянный палец на левой руке проколол кожу ладони, выступила кровь. Глубокие следы-полумесяцы на ладонях покраснели и начинают чесаться. Леша прижимает ладони ко рту. Где-то в груди клокочут рыдания – грозовым фронтом они подступают к горлу, жгут глаза. Его немного тошнит. Леша чувствует себя бесконечно-одиноким – сейчас, оставшись наедине с собой после долгого, изнурительного секса. С мужчиной, которого он по-прежнему любит. Зинченко выходит из душа через десять минут, включает в комнате верхнее освещение. Он надеется увидеть невозмутимого, беззаботного Лешку с хитрой улыбкой на губах. Но Гущин до сих пор в постели. Лежит, свернувшись клубочком, спиной к Зинченко. Спина мокрая от пота, лоснится. Лопатки-крылышки разгладились на округлившейся спине. -Леш… - зовет Зинченко. Ему вдруг становится стыдно и горько. Лешина спина вздрагивает, напрягается. Леша вздыхает – и Зинченко отчетливо слышит всхлип. -Лешенька… Зинченко в два шага оказывается рядом. Садится на кровать позади Гущина, цепляется взглядом за следы крови – небольшое ее количество стекло по ягодицам и впиталось красно-бурым следом в простынь. Зинченко сглатывает комок в горле, касается плеча Гущина. -Лешенька, мальчик мой… Гущин откидывается на спину и смотрит на Зинченко снизу вверх. Открытый, беззащитный… Зинченко вспоминает, что так же, пузом кверху, ложился перед ним в детстве соседский щенок, признавая свое поражение в игре и прося ласки. У Гущина мокрый от пота лоб и красные глаза. Он смотрит открыто, чуть тревожно сдвинув брови. Грудь поднимается и опускается прерывисто, в такт сбитому дыханию. Леша пытается сказать что-то, но приоткрывшиеся губы вдруг кривятся. Он поспешно прикрывает рот ладонями, но поздно – глаза уже заполнились слезами, и они уже не вкатятся назад, как бы ни таращил Гущин взгляд в потолок, моргая слипшимися ресницами… -Все, все, мой мальчик… иди ко мне. Прости меня, Лешенька, прости, пожалуйста… Зинченко притягивает Лешу к себе, и тот подается ему навстречу с готовностью, со всей возможной поспешностью – приникает к его груди, цепляется за воротник махрового халата, позволяет укутать себя объятиями и качать, как ребенка. Леша плачет от переполняющих его эмоций – сначала навзрыд, а потом тише, тише, едва всхлипывая… Зинченко не ищет и не находит нужных слов. Он только бормочет бесконечно имя Гущина и целует его в макушку. Эмоциональный оргазм, так поздно, но так мощно накрывший Гущина, ослабевает. Обессиленный физически и морально, он расслабляется в сильных руках Зинченко и с предельной готовностью отдается ему – уже не в сексуальном плане, а в части доверия. Зинченко помогает Леше перебраться на вторую, чистую, кровать и ложится рядом, позволяя Гущину устроиться на своем плече. Леша улыбается сквозь дрему. Слезы высохли, но объятия, такие теплые и надежные, так и не разомкнулись. -Спи, мальчик мой. Все будет хорошо, - шепчет Зинченко, целуя его взъерошенные волосы. И Леша доверчиво проваливается в сон, впервые за долгое время не боясь прихода кошмаров. В Петропавловске-Камчатском начинается новый день.