Желание жить (1/1)

Оставалось лишь удивляться, как маленький японец ухитрился сдержать Феличиано и не свалиться вслед за ним на тело Людвига. Италия даже не поинтересовался, кто его ухватил, он так и застыл, протянув руку вслед упавшему Германии и не веря в случившееся. Это выглядело, словно Людвиг упал не на пол, а в бездонную пропасть, а Италия остался стоять на обрыве, всё ещё бессмысленно вытянув руку и пытаясь поймать его. Сейчас была бы так уместна шокированная тишина?— но о ней не могло быть и речи: Пруссия гневно орал что-то про то, чтобы ?Запад не строил из себя придурка и сейчас же поднимался?; Австрия тщетно пытался его успокоить; Романо, испуганно уставившись на то место, где только что был Германия, яростно теребил рубашку Антонио и безуспешно пытался сказать что-либо внятное; Китай прижался к России, обнимающего его за плечи и закрывающего собой от страшного зрелища; Англия поднялся со стула и отступил на пару шагов. В воздухе повисло встревоженное, почти паническое ?О, Боже…?, ?Как?!?, ?Не может быть!?, ?Не верю…? По лицу Феличиано потекли слёзы. Сначала беззвучные, уже через пару секунд они сопровождались сдавленными всхлипами. Япония почувствовал, что пересечён какой-то невидимый рубеж, и отпустил итальянца. Тот на подгибающихся ногах подошёл к Людвигу и осел на колени рядом с ним, постоянно повторяя ?Германия… Германия…?, как заклинание, способное оживить его. Кровавая лужица, разрастающаяся под головой Людвига, наткнулась на ноги итальянца. Синяя ткань штанов моментально стала багровой, впитав свежую, но уже порядком остывшую кровь. Почувствовав это, Венециано окончательно перестал сдерживаться. Уткнувшись носом в плечо немца, он выпустил наружу рыдания, стоявшие комом в горле. Он рыдал, рыдал взахлёб, содрогаясь всем телом, прижавшись к Германии, стеная, не обращая внимания на других, он рыдал, словно маленький ребенок, отнятый у родителей, словно невеста, получившая похоронное извещение с фронта, словно солдат, потерявший в бою самого близкого друга, он рыдал, не в силах вынести этой вселенской боли. И рыдания его возносились к сводам круглого зала и, отражаясь от потолка, падали обратно, будто молитвы, не способные достичь небес. Англия, в отличие от большинства остальных воочию видящий плач итальянца, ощутил, как в уголках глаз защипало от слёз. Зажмурившись, он отвернулся. Ему вдруг стало жарко и как-то… невыносимо. Не было мочи терпеть дальше, внутри него чувство вины боролось с вакуумной пустотой, хотелось взять револьвер, набить его под завязку патронами, чтоб уж наверняка, и выстрелить в свою дурную голову. И на что он рассчитывал, выходя из той комнаты? Как он собрался жить с этим?.. —?Италия-кун… —?в это время Япония порывался успокоить Венециано, но не знал, с чего начать. Положение спас подошедший Греция. Присев на корточки рядом с Людвигом, он с трудом отцепил пальцы немца от револьвера. Истерика Италии чуть поутихла, и он, периодически всхлипывая, наблюдал за медленными действиями грека. А тот, вытряхнув из барабана гильзу и на её место вставив второй патрон, крутанул цилиндр и подал оружие Феличиано. —?У тебя ведь есть шанс пойти за ним. Попробуй… —?размеренно проговорил Греция. Взгляд его был настолько понимающим, что Венециано решился взять револьвер. Его руки, никогда не державшие оружия страшнее белого флага, мелко дрожали, в пальцах не чувствовалось сил спустить курок, но он отчаянно приставил дуло к виску. Все напряглись. Некоторые страны привстали, чтобы видеть происходящее, но большинство поберегли остатки своих нервов. —?Ты сможешь,?— уверенно кивнул Геракл, и младший Варгас, судорожно вздохнув, надавил на спусковой крючок. К счастью ли, к горю?— револьвер сухо щёлкнул, объявив всем, что Северному Италии суждено жить. Феличиано удивлённо и немного обиженно посмотрел на револьвер, словно тот подвёл его. И снова поднёс его к голове. —?Эй, друг, не переусердствуй… —?Греция взял у него оружие и поднялся. Увидев в руках Геракла пистолет, Испания облегчённо выдохнул. —?Что с ним? Что с Венециано?! —?тут же набросился на Испанию старший Варгас, который от волнения едва ли был в состоянии адекватно воспринимать действительность. —?Ита жив,?— заверил его Антонио. Услышав фразу Карьедо, многие слегка успокоились, но полностью расслабляться было нельзя: Греция подошёл к Японии и вопросительно взглянул на него. Кику, поняв всё без слов, кивнул и протянул руку. Грек вложил в неё револьвер, сомкнул на рукояти пальцы японца и обхватил их своей ладонью. Хонда наплевал на все японские правила приличия и посмотрел в глаза Гераклу. —?А Вы ведь взяли на себя ответственность за выбор судьбы Италии-куна, когда крутили за него барабан, Греция-сан… —?протянул японец, отчего-то мягко улыбаясь уголками губ. И никто, кроме Геракла, этой улыбки не видел. —?Я знаю… —?он нехотя отпустил руку Хонды. —?Удачи, Япония… Греция пошёл?— и, казалось, весьма целенаправленно?— к стене. Когда звук крутящегося барабана почти прекратился, он обернулся через плечо и увидел миниатюрную фигурку японца, стоящего к нему спиной и хладнокровно подносящего дуло к виску. Его руки не дрожали, дыхание не сбилось, в движениях не было резкости, лишь уверенность. По выражению его лица нельзя было понять ни одной эмоции, и у многих создалось впечатление, что ему, по большому счёту, всё равно, жить или умереть?— любой исход он примет безропотно и с достоинством. И весь первый этап для Японии это действительно было так. Однако сейчас он захотел жить. Захотел так сильно, как, возможно, не хочет ни один из собравшихся здесь игроков. Без промедления он нажал на курок, и?— удача. Пустое гнездо. Но своей радости он не выказал. Счастья пока только лишь половина. Греция едва уловимо улыбнулся и, дойдя до стены, наклонился и поднял кусочек свинца, чуть расплющенного от соприкосновения с твёрдой поверхностью. Пуля была тёплой, в слабых коричневых разводах запёкшейся крови. Грек вернулся к столу и положил на него пулю, та недовольно звякнула, не в силах укатиться со стола из-за своей деформации. —?Вот, значит, зачем столы здесь круглые… —?протянул Греция, и страны, поначалу не увидев параллели между столом и найденной пулей, удивленно переглянулись. —?Если бы мы сидели в ряд… то пуля, вылетев из другого виска, задела бы того, кто сидит следующим… —?неторопливо пояснил Геракл. —?Прекрасная догадка, Греция-сан! —?восхитился Кику. —?Спасибо… —?грек задумчиво взглянул ему в глаза. Японец терпеливо ждал, когда тот соберётся с мыслями. —?А ты… не пожелаешь мне удачи, Япония?.. —?Ох, сейчас же Ваша очередь… —?он печально посмотрел на револьвер в своей руке и снова поднял глаза на Грецию. —?Вы точно хотите стреляться, Греция-сан?.. Геракл кивнул. —?Другого выхода нет… —?он принял оружие из рук японца. —?Я хочу, чтобы Япония и все остальные выбрались отсюда… Даже если я сейчас проиграю, ты уже будешь на шаг ближе к свободе… Сказать, что Кику был тронут его заботой, значит не сказать ничего. Всё время до этого момента Япония как будто сидел один в холодной и тёмной комнате, никого не подпуская к себе и пресекая даже маленькое своё желание сблизиться с кем-либо. Но Геракл сумел приоткрыть дверь в эту комнату, согревая душу Хонды ласковым афинским солнцем. Он словно невзначай напомнил японцу, что сердце Кику способно не просто механически отбивать ритм, перекачивая кровь из вен в артерии. Оно способно ускорять темп от внезапных порывов эмоций или замирать от неконтролируемого страха за родного человека, оно способно болеть, когда страдает тот, кто тебе дорог, и трепетать от радости, если у близких всё получается, оно способно чувствовать… И любить. Японии ещё сильнее захотелось жить… и… —?Вы правы, Греция-сан… Но всё же… —…и делить жизнь с теми, кто бесконечно дорог. —?Не проиграйте. Удачи. —?Я постараюсь,?— Геракл неспешно, как в замедленной съёмке, крутанул барабан. И, подумав ещё немного, вновь обратился к Японии на всякий случай:?— Закрой глаза… Кику послушно сомкнул веки. Они оба?— единственные во всем зале?— так и не сели, и, стоя сейчас рядом с Грецией, слыша каждый шорох его одежды, каждый вдох, Япония ощущал какое-то особое единение с ним, и вместе с тем?— обособленность от остального мира. Он не молился, не просил у судьбы снисхождения. Он просто погрузился во тьму и ждал. Но даже в этой темноте прикрытых век он не терял ориентир: своего желания делить впредь с ним свою жизнь. Каждый день, каждый час. Всегда.