Глава V. Местечко погорячее (1/1)

Есть дни, которых ждёшь, изматывая нервы, не зная, что делать – предвкушать победу или бояться поражения. Но только убеждённость в том, что всё сложится удачно и ты, именно ты победишь в этот раз, помогает не ударить в грязь лицом. Для Эддингтона вторая пятница каждого месяца была таким особенным днём. С первого взгляда этот день можно было назвать вполне невинным: члены Королевского астрономического общества собирались на ежемесячное заседание и обсуждали актуальные проблемы своей науки. Но кто сказал, что учёные – бескорыстные люди, не жаждущие хлеба и зрелищ? Всего лишь чуть более изысканного хлеба, испечённого из особой муки, и высоких зрелищ, трагедии и фарса вселенских масштабов.Рыцарские турниры вновь возникали из забвения в огромной аудитории, посреди столов и кафедр, а идущий ввысь амфитеатр с десятками зрителей добавлял капельку античного благородства происходящему. Разумеется, уверяли себя и участники, и наблюдатели, это не было похоже на битву Траляля и Труляля – в конце концов, вопросы астрофизики вам не сломанная погремушка. И оба рыцаря были, как полагается, под стать друг другу. (Пока ещё не) сэр Артур Эддингтон и (пока ещё не) сэр Джеймс Джинс* сходились в своём упорном поединке не впервые. Джинс, обаятельный, с лёгким характером и приятными манерами, чаще поднимал забрало и давал всем увидеть свой истинный облик, чем закрытый шлемом и доспехами Эддингтон, представавший одиноким рыцарем печального образа. Флегматичное округлое лицо Джинса, казалось, было не то сонным, не то прятало в ранних складках вокруг глаз постоянную думу о чём-то. На самом же деле болезнь, прогрессировавшая с юных лет, оставила отпечаток вечной усталости на этом человеке. Любители посплетничать, конечно, обратили бы ещё внимание на красавицу-жену, богатую американку из рода ювелиров Тиффани, и на страстную любовь к игре на органе, но господа королевские астрономы относились к этому индифферентно. Их пристальный, придирчивый интерес сосредотачивался на тех идеях, что высказывал Джинс.- Вы пытаетесь сказать, что таким образом будет нарушен второй закон термодинамики. Если звезда не затухает, значит, видите ли, это нонсенс. Пульсация звёзд – по-вашему, абсурд! Не кажется ли вам, что как раз ваши периодические взрывы на звезде, которая теряет ротационную устойчивость, - это и есть полнейшая бессмыслица? – так жёстко, непреклонно, едва не срываясь на насмешки, вопрошал Эддингтон, стоя напротив Джинса. В эти минуты он был совсем не похож на себя, тихого и миролюбивого. Турнир диктовал свои законы, и сразиться за благосклонность прекрасной дамы Истины было делом чести.Джинс не оставался в долгу. Не нанося прямых ударов, он подмечал слабые места своего противника и колол больно, хотя и честно:- Но что бы вы сказали насчёт якобы идеального газа? Я допускаю, что в неких условиях вещество в недрах звёзд может быть уподоблено газу. Логичнее, конечно, представить жидкость, а не газ, но вы стоите на своём. А ведь это бы потребовало невероятно высоких температур – сорок миллионов градусов недостаточны для тех реакций, что вы предполагаете.Эддингтон старался внимательно выслушать всё, что подвергал сомнению его оппонент. Было бы крайне бесчестно перебить на полуслове, и он этого не сделал, но кровь так и закипала у него внутри, он уже не понимал, почему должен раз за разом объяснять свою позицию. Квакерская сдержанность окончательно изменила ему. Яростно поправив дужку очков, ?лучший астрофизик Британии? (болезненно осознавать, что другие могут быть лучше него да ещё укажут на его ошибки) ядовито процедил:- Вам недостаточно сорока миллионов градусов? Так пойдите и найдите местечко погорячее!Что сталось с присутствующими! Королевское астрономическое общество повидало уже немало, и многие находили не только научный интерес, но и особый смак в том, чтобы видеть столкновения двух, а то и больше, противоположных точек зрения. Но чтобы один рыцарь опустился до почти прямого оскорбления второго? Невероятно. К тому же, значительное большинство склонялось ко мнению Джинса, идеи Эддингтона казались слишком неподтверждаемыми. Что же теперь, когда тот послал и Джинса, и всех несогласных к чёрту? Именно это подразумевал Эддингтон, любезно направляя ?искать погорячее?. К счастью, Джинс не стал дискредитировать их обоих ещё сильнее – он не ответил на выпад.Артур почувствовал, как упало сердце в груди. Эта пятница точно не его день. Даже те, кто поддерживал его теорию, наверняка испытывали острое разочарование, а ведь то был далеко не первый раз, когда он скатывался в жалкую демагогию. Едва досидев до конца заседания, он с мрачным и раздражённым видом поспешил покинуть аудиторию. Когда Артур уже на улице закидывал ногу, чтобы устроиться в седле велосипеда, его потревожили, тронув за руль.- Я верю, что вы выше этого, Эддингтон.Джеймс Джинс стоял перед ним с виноватым выражением утомлённых глаз. ?Господи, и кто из нас двоих должен виниться?? - недовольство собой и всем вокруг ещё больше захлестнуло Артура. Он сумел лишь рассеянно кивнуть, признавая неизвестно что.- Простите. Но я настаиваю на сорока миллионах.Джинс только попытался улыбнуться:- Мы увидимся на следующем обеде?- Конечно, - сглотнув, Артур сделал ещё один кивок на прощанье и, крутанув педали, быстро поехал прочь. Только бы не оглядываться на Джинса. Артур ощущал себя совершенно измотанным, рассерженным и подавленным – в последнее время он всё хуже сносил свою возможную неправоту. К тому же, пустой желудок горячо поддерживал его в этом. Артур сделал глубокий глоток свежего воздуха и отвлёкся на чудесные мысли о стряпне Уинни. Сегодня турнир был позорно проигран.***Мир казался не таким безнадёжным после скромного обеда в обществе Уинифред, мисс Пейн (та стала частой посетительницей директорского крыла) и двоих сотрудников обсерватории. А драгоценная трубка, уже переставшая быть его постыдным секретом, скрашивала одинокий вечер Эддингтона. Сидя в кресле у камина и пуская вверх табачный дымок, он мог почти представлять себя эдаким Шерлоком Холмсом от астрономии.Впрочем, сегодня он не был настроен на рациональный ход мыслей, снова и снова переживая случившееся на заседании. С детским негодованием он ругал себя и одновременно злился на Джинса: почему этот незаурядный, может быть, даже гениальный физик не принимает его доводов? Разве не может он додуматься, что в космосе всё сложнее, чем понимает современная наука? Но ведь и он, Эддингтон, поступает несправедливо. Что бы сказала на это Уинни? Артур сомневался, стоит ли рассказывать о своих угрызениях сестре. Она, всегда принципиальная, посоветовала бы ему искать ответ в себе, отринув раздражение и обиду, – только чистый Свет в сердце способен расставить всё по местам. Нет, Артуру не хотелось говорить с ней о своём поведении. А вот Уильям…Внезапная вспышка в сознании. Уильям бы отнёсся к другу критичнее, он бы точно сказал, где Артур поступил глупо, самодовольно и недостойно. Но Артур бы не обиделся, зная, что после таких слов, сказанных от чистого сердца, Уильям сочувственно приобнимет его за плечи и скажет… ну, что-нибудь вроде: ?Ты совсем несносен, когда тебя заносит?. И Артуру станет веселее и легче на душе от этого плохонького, но искреннего каламбура, и предстоящий обед с Джинсом в кембриджском клубе королевских астрономов покажется ему не самой дурной перспективой. Но Уильяма не было рядом. Его вообще больше не было, пришлось Артуру напомнить себе. Он опустил локти на ручки кресла, трубка завертелась в его длинных пальцах нервно.Из-за этого появление в комнате Сесилии Пейн с книгами, прижатыми к груди, было поначалу незамечено Артуром. Глаза Сесилии, кажется, лучились присущим ей воодушевлением, она уже явно хотела что-то рассказать – судя по всему, у неё возникли какие-то вопросы по прочитанному или, может, она намеревалась спросить об измерительной технике. Однако, увидев, что Эддингтон сидит, задумавшись, Сесилия в некоторой робкой почтительности остановилась подле профессорского кресла, даже отложив стопку книг в сторону.- Вы никогда не думали, что невозможно разумно объяснить смерть? – вдруг спросил Артур, настолько негромко, словно вздохнул себе под нос. – Не с биологической точки зрения, а… Когда знаешь, что вот этот человек мог бы, должен жить, но Господь распорядился иначе. Нет, это всё глупости, - возразил он сам себе. – Скорее… когда Бог отворачивается от мира. Тогда и происходит то, что не должно было случиться.Это было неожиданно. Вопрос, показавшийся ей совершенно отвлечённым, был как гром среди ясного неба. Сесилия хотела бы уловить тонкую мыслительную нить своего профессора, и, хотя ухватилась лишь за её кончик, попыталась заметить:- Знаете, мой отец никогда не был пьяницей, он не был гулящим, он… Никто бы не назвал его таким, - она тоже понизила голос, ощущая, что связки отказывают ей по неясной причине. – В один из вечеров он не вернулся домой. А наутро…Эддингтон поднял голову и бросил долгий проницательный взгляд из-под очков.- Наутро его обнаружили в пруду, в нашем маленьком имении. Я… - Сесилия не смогла отвести глаз и только взволнованно сжала руки. – Стараюсь не вспоминать, как он лежал там… мокрая спина… И ряска в волосах. Нет.Схватившись за висок, она помотала головой. И тут же почувствовала деликатное прикосновение к своей руке.- Выходит, вы испытали большую тяжесть, чем я. Я не помню даже, как мой отец болел. Мать не подпускала меня к его постели, считая, что я мал для этого.- Мне было четыре года, - невпопад ответила Сесилия, вся ещё посеревшая от того, что так на духу выдала Эддингтону. Такие истории закидывают подальше в ящик, запирают на ключ, тащат в лунную ночь на пустынное поле и, в диком исступлении разрывая землю руками, закапывают как можно глубже. Однако на лице Эддингтона словно читалось: ?Я понимаю вас?. Большего ей и не хотелось.- Простите, Сесилия, что я заговорил об этом, - неподдельное сожаление слышалось в голосе Эддингтона.- Что вы, - попыталась изобразить она, что всё действительно пустяки, не стоит пристально рассматривать кошмары детства – даже если они реальны. – Должно быть… многие переживают подобное. Никто бы не согласился, что это справедливо. Профессор? – от Сесилии не укрылось, что он тоже бледен, губы его сжались в тонкую линию. – Я не хотела…Только болезненное многозначительное молчание объяснило ей, что она со своей откровенностью не виновата. Она здесь ни при чём.- Сколькие погибли в эту войну. ?Великая?… Великая по количеству смертей, крови, боли, - он поднялся и оперся о стол, казалось, плечи его дрожат. С видимым усилием он спросил будничным тоном: - У вас ведь есть брат, Сесилия. Вы рассказывали. Он воевал?- Н-нет, - запнулась она. – Он как раз учился в Оксфорде во время войны…- Слава Богу.***Артур не мог заснуть вот уже второй час. В спальне были окна, но ни свежий воздух, ни попытки подслеповато вглядеться в небо не помогали – легко сквозивший ветерок кружил голову и делал её опустошённой, но не успокаивал, а убаюкать себя, пересчитывая звёзды, не получалось из-за того, что в темноте да без очков всё вокруг расплывалось в ночное чернильное пятно. Думать о чём-то было единственным выходом. О природе звёздной энергии, может, о субатомных превращениях элементов? Нет, это слишком напоминало о свежем споре с Джинсом, в котором Артур показал себя не с лучшей стороны. И в голове возникал не знакомый дружеский образ, а переплетения джинсовских слов и формул, больно ударявших по самоуверенности Артура, хотя и не пробивавших его броню. Ведь он верил, почти знал, что должен оказаться прав. Артур резко перевернулся на другой бок. А как насчёт лекций, которые он читает на будущей неделе? Он прекрасно был осведомлён, что студенты находят их скучными, может быть, даже непоследовательными и обрывочными. Он не мог сосредоточиться на единой мысли как следует, скакал с одного аспекта на другой. Хотя некоторые говорили ему, что потом помнят ещё долго эти лекции. Сесилия Пейн, например. Бедная девушка, Артур задумался, жмурясь и потягиваясь на подушках. В ней виден жгучий энтузиазм и неслабый потенциал, но научное сообщество здесь, в Англии, её не примет. Всё равно, он попытается подбодрить её и направить. Может, подкинуть ей задачу для изучения? Рассеянное скопление Мессье 36 как раз подойдёт, а потом он поможет ей опубликоваться в журнале. Да, несомненно, это будет хорошо. Подумать только, как откровенно она с ним говорила, словно считала Артура своим старым и надёжным другом. Другом…Друзей не забывают, странно и настойчиво зашептало где-то в мозгу. Чувство вины, с таким наслаждением выедавшее его изнутри, теперь, казалось, наполнило все сосуды тела Артура, он даже сел на постели в беспокойстве.- Уильям, это ужасно.Артур схватился за голову и покачал ей с почти беззвучным стоном.- Прости меня. Я больше не могу так.Собственный шёпот казался ему настолько громким, что он зажал рот рукой. В кого он превращается без Уильяма? На ум шли только злые и неутешительные определения. Надменный, честолюбивый, самонадеянный, язвительный, беспощадный…- Брось, Артур, ты совсем не такой, - родной голос, прошелестевший в тишине легче ветра, заставил его похолодеть.- Уильям? – позвал он беспомощно и вытянул руки вперёд, боясь, что нечто ему лишь кажется, сейчас он проснётся, подобно Алисе, или наденет очки – и всё пропало. Тем более удивительно было ощущение чужого плеча, руки, ладони… Тёплая и чуть вспотевшая, в противовес холодным дрожащим ладоням самого Артура. Он вспомнил с покалывающей нежностью в груди: ладони Уильяма вправду имели привычку потеть то от волнения, то от слишком больших физических усилий. Крепкое пожатие вселило в Артура какую-то уверенность, и, выдохнув шумно, он опустился обратно. В затишье и забытьи так хорошо чувствовать, как те же тёплые руки гладят его по плечам, по лбу, по макушке, он не возражал, когда коснулись и его щеки… Через полуприкрытые веки он вдруг различил режущий глаза свет. Что это? Нет, прошу, не покидай, не надо. Темнота, дававшая надежду, была изгнана обыкновенной лампой.- Господи, Артур, ну почему ты себя не жалеешь, - тяжкий вздох где-то высоко над ним, шуршание юбок, звук шагов и холодная отрезвляюще-мокрая ткань на лбу. – Лежи-лежи, тише…Целые субботу и воскресенье Уинни пришлось просидеть у постели Артура, выслушивая время от времени его речи об обеде с Джинсом в аду, где никак не меньше сорока миллионов градусов, о скоплении звёзд в оксфордском пруду и о том, когда же Уильям зайдёт их навестить. К счастью, когда Артуру стало лучше, она не стала приводить ему ни одной его цитаты.***Как навсегда врезалось в память Эддингтона, королевский астроном сэр Фрэнк Дайсон чуть ли не из кожи вон лез, но готов был организовать экспедиции в Бразилию и на Принсипи, а ведь вокруг ещё шла война, едва ли не самый мрачный её период. Совершать в те годы морское путешествие казалось не только небезопасным, но и безумным. К счастью, когда все энергичные дайсоновские приготовления завершились, войне уже был положен долгожданный конец, и они могли свободно ехать и наблюдать, как на несколько минут вокруг настанет тьма, а потом снова воссияет Солнце. Странно, как это напоминало войну в самом сжатом и самом сказочном изложении.Чем ещё Артур был обязан Фрэнку Дайсону? Несмотря на то, что тот казался учёным старой закалки, он был открыт новым взглядам. Он говорил, что ?теория Эйнштейна слишком хороша, чтобы быть правдой?, и был удивлён, но горд не меньше Эддингтона после их несомненной удачи. И ведь именно Дайсон яростно встал на защиту Артура, когда за четыре немирных года его, отказавшегося служить в армии по религиозным убеждениям, привлекали к суду. А когда Артур, увидевший в газете списки погибших с мутно отпечатанными портретами, в каком-то тумане развернулся и ушёл, зная, что ни закричать, ни заплакать, ни даже сказать что-либо тихо об Уильяме он не может… В тот момент Дайсон, не такой уж хороший бегун, задыхаясь, нагнал его и серьёзно, с волнением и сожалением спросил: ?Уильям ведь был хорошим другом, да??Что Артур мог на это сказать? Но понимание, с каким Дайсон отнёсся к его отчаянью и скорби, глубоко тронуло Артура.Появился Дайсон в обсерватории немного внезапно – он, нынче бывший в Кембридже по делам, проездом, забыл отправить телеграмму. Уинни всё пыталась внушить нежданному гостю, что Артур ещё не опомнился от слабости, но тот проявил твёрдость и настойчивость в своём желании увидаться с давним товарищем (?Уинни, не записывай меня в инвалиды до поры до времени?). Она была вынуждена пойти на уступки и позволить брату видеться, с кем хочется.- Пожалуйста, будьте поаккуратнее с ним, - тем не менее, шепнула она Дайсону тайком.Он в своей вечной полуспешке-полузаторможенности, конечно, рассыпался перед Уинифред в обещаниях ничем не повредить состоянию Эддингтона, но лихорадочный блеск в глазах и нервные телодвижения говорили об ином. Артур, по правде, ничего не заподозрил. Не вставая с кресла, он радостно приветствовал Дайсона и не успел даже спросить, как обстоят дела в Гринвичской обсерватории (Дайсон был её директором), а тот уже подробно и не без увлечения сообщал всё произошедшее – от новейших наблюдений до того, чью статью не опубликовали в результате ожесточённой конкуренции между учёными. Эддингтон, которому выдался случай просто слушать и изредка вставлять односложные замечания, вспомнил вновь о Джинсе, но подавил непрошеный порыв пожаловаться Дайсону. Артур знал, что сэр Фрэнк гораздо легче, с должным оптимизмом, относится к подобным поражениям и победам.Посреди этого почти монологического разговора Дайсон вытащил платок, которым промокнул шею и лицо, а затем достал из внутреннего кармана пиджака небольшой бумажный пакет.- …и буквально месяц назад к нам приезжает некто майор Стюарт. Я и не понял, что ему понадобилось у нас наблюдать, он не из числа астрономов-любителей. Но потом… потом-то выяснилось, что он заинтересовался сообщениями в газетах. Сами понимаете, известность… Эйнштейн произвёл настоящую революцию, а мы, сами не надеясь, ему помогли. Я знаю, знаю, что вы были уверены, но говорю сейчас за себя. Да, майор! Он расспрашивал подробно обо всём, связанном с нашей проверкой. И сумел ещё раз удивить меня на прощание – оставив это.Дайсон положил пакет на стол и придвинул к Артуру.- И что же там? – со сдержанным интересом спросил Эддингтон.- Мне сказали, что это для вас, если вы и есть тот самый А. С. Эддингтон из Кембриджа, - чуть улыбнулся Дайсон, но как-то обеспокоено. – Майор объяснил, что собирал письма сослуживцев, чтобы они не попали под цензорское перо. Помните, сколько всего вычёркивали и вымарывали, чтобы родные и друзья воевавших не возмущались. Он хотел их переправлять по своему каналу, да вот… - со вздохом пожал плечами Дайсон.Артур едва заметно побледнел и дотронулся до пакета с опаской, будто он должен был сейчас же взорваться.- Но какое отношение это имеет ко мне?- Полагаю, самое непосредственное, раз вы – адресат.Вновь похолодевшими пальцами Артур быстро разорвал пакет, оттуда выглянула пара перевязанных бечёвкой серых конвертов из плохой бумаги. Не обратив внимания на вложенную записку, он попытался развязать узел. Дайсон привстал с места и мигом помог, разрезав верёвку ножом для писем. Схватив первый же сверху конверт, Артур почувствовал, как глубоко рухнуло его сердце, а затем, должно быть, снова подскочило, встряв комом в горле. То, как по-особенному Уильям выводил букву ?А?, он помнил очень хорошо. С трудом овладев собой, Артур перешёл к содержимому конверта.Мой дорогой друг,надеюсь, если это письмо дойдёт до тебя, ты хоть бегло просмотришь мои строки.Я не решался тебе написать, да и времени выдавалось немного. Сейчас мы уже в Ипре. Ты и представить не можешь, во что превращён этот город. По пути из Гавра сюда никто не думал, что больше всего это место похоже на призрак. В первый же день на дороге мы столкнулись с толпами жителей – из деревушек, из самого города. Многие переселяются в деревянные бараки, дома теперь сровнены с землёй. На улицах – руины зданий, попавших под обстрел артиллерии.А Ипр, должно быть, был красив до войны. Один капитан бывал здесь раньше, он говорит, что кафедральный собор Св. Мартина на главной площади впрямь был великолепным образцом готической архитектуры. Смотрели мы на него, - на то, что осталось, - стоя меж обломков разрушенных стен, под сводом большой арки, напротив самого собора. Представь: обгорелые каменные стены, как будто кто-то откусил от них со всех сторон, вход без дверей, через него видны завалы внутри, слепое окно-роза, ни одного стёклышка в витраже. Странно, я почему-то не думал, как это могло смотреться раньше, или что случилось за несколько месяцев с городом, строившимся не один век.Все эти обломки с резными деталями напоминают мне о Кембридже. Нам всем не хватает дома. Часто вспоминаю наши, как говорится, родные стены. Думает ли кто-нибудь там обо мне? Слышал, Стрэттон** теперь в Королевском корпусе связи, и его бросает то туда, то сюда. С такой хваткой там ему самое место, удивлюсь, если его не засыплют наградами в ближайшее время. А что Джон***, по-прежнему профессорствует в Лондоне? Я скучаю по нему, кажется, последний раз мы виделись в прошлую зиму. Уинни меня вспоминает по-доброму? Или она так же против моего выбора, как и ты?Прости, Артур, но всегда, когда думаю о тебе, - а это, поверь, случается часто, - я пытаюсь понять, чем провинился перед тобой. Я вижу мальчиков, шагающих в строю по пыльным выжженным дорогам. Самому становится противно. Говоря грубо, они могли быть моими вчерашними учениками. Я чувствую их волнение и страх, как свои. Кого винить? Знаю, что ты думаешь о войне, и ты можешь сам ответить на этот вопрос.Но почему ты отвернулся от меня – этого я не в силах понять. Скажи, что это глупое недоразумение, ошибка в расчётах, и мы вместе посмеёмся. Если ты скажешь, что ждёшь меня домой с нетерпением, я засну впервые с лёгким сердцем и не буду думать ни о проклятых неудобствах, ни о предстоящей битве. Я жду, когда мы снова встретимся. Пока неизвестно, сколько ещё продлится всё. Многие убеждены, что дальше будущего лета не затянется. Понимаю, почему ты отказываешься от любых клятв и обещаний. Но я обещаю тебе вернуться.P.S. Я познакомился с лейтенантом по фамилии Хопкинс. Таких сухих, жилистых, выносливых типов с первого взгляда никак не назовёшь сентиментальными, а он, чуть не плача, напевает каждый вечер ?Avant de quitter ces lieux, sol natal de mes aieux…?**** Страшно фальшивит, но, знаешь, я люблю его послушать. Ты помнишь, как тогда впервые пошёл со мной в оперу? Тебя ещё развеселил костюм Мефистофеля, особенно шляпа с перьями. Потом ты весь вечер был задумчив, а в момент видения Маргариты вцепился мне в запястье и что-то шепнул. А я сказал тебе: ?Всё хорошо?. J’irai combattre pour mon pays, Артур, но буду помнить о тебе каждую минуту, пока ещё способен на это. Прости меня за всё.Твой Уильям Марстон.Артур не думал, что после спора с Джинсом, бесславно закончившегося его кратковременной болезнью, сможет почувствовать себя в сорок миллионов раз хуже.------------* Джеймс Хопвуд Джинс – британский физик-теоретик, астроном, математик. Наряду с Эддингтоном считается одним из основателей космологии в Великобритании. Как и он, был популяризатором науки. Несмотря на добрые, в общем-то, отношения с Эддингтоном, их научные споры современники описывали как ?битву титанов?.** Фредерик Джон Мэриан Стрэттон – британский астрофизик и астроном, воевал в Первую мировую, был награждён британским орденом ?За выдающиеся заслуги? и французским орденом Почётного легиона. Дружил с Эддингтоном со времён учёбы в Тринити-колледже, а затем был его коллегой.*** Джон Уильям Николсон – британский математик, так же был другом и однокашником Эддингтона.**** Каватина Валентина из оперы Шарля Гуно ?Фауст?. Валентин уходит на войну и переживает за судьбу своей сестры Маргариты, которая остаётся одна.1) ?Прежде чем покинуть это место,Родную землю моих предков…?[…Тебе, Господи, Царь Небесный,Мою сестру вверяю я.]2) ?Я буду сражаться за свою страну?.