Глава VI. Стылая весть о войне (1/1)

Письма Уильяма заняли своё долгосрочное место рядом с его золотыми часами – в кармане пиджака. Артур раздумывал, чуть ли не круглыми сутками держа перед глазами записку майора Стюарта, стоит ли принимать её как руководство к действию и попытаться узнать что-либо об Уильяме из первых уст, от человека, который служил с ним. Тон немногословного соболезнования подсказывал, что узнать удастся мало, но будет это, по крайней мере, правдиво.Нечестно было не посвящать Уинни в это дело. Кто, как не сестра, была с ним рядом, когда он переживал тяжелейший духовный кризис? Артуру не пришлось ходить вокруг да около и подбирать слова. Он без лишних сомнений отдал письма Уинни в руки. На следующее утро она собирала его в путь, со своим обычным выдержанным зрелым спокойствием, и только по тому, как блестели её слегка покрасневшие после ночи глаза, да как она порывалась задержать руки на его плечах, не обнимая до конца, Артур понимал, что Уинни разделяла чувства, сдавливающие сердце тисками.Ещё раз он сверился с расписанием: сперва доехать до Нориджа, там высадка, и ещё один поезд до прибрежного Кромера. Маленькое местечко, но красивое, как доводилось ему слыхать. Хотя вряд ли в это время года оно может поразить воображение – Артур немного поёжился, стоя на платформе, но отказался от пледа, который Уинни старательно пыталась вручить ему с собой в дорогу. Артур знал, как её это может расстроить, но в данный момент думал совсем о другом. Последний раз он посмотрел на неё из окна. Уинни помахала ему рукой, другой держась за поля шляпы. Одними губами Артур прошептал нечто вроде: ?Не волнуйся?, утешая скорее себя. Время в пути тянулось долго: все пять кроссвордов, какие только он смог найти, были решены им за десять минут; новости в газетах он проглядел равнодушно; в сельско-индустриальных пейзажах за окном не находил никакой привлекательности. И только попытки пересчитать ещё раз все результаты в уже разбухшем от записей ?велосипедном дневнике? чуть скрасили скучную дорогу.Дом майора Стюарта в Кромере Эддингтон нашёл не сразу. Как выяснилось, майор занимал не весь дом, а лишь верхние апартаменты. Раза два к Эддингтону выходила горничная и немилостиво заявляла, что майор, дескать, никого к себе не ждёт, знать не желает никаких типов в очках, разодетых, как квакеры, и вообще, если господин – коммивояжёр, то пусть самостоятельно сосчитает, сколько ступеней отсюда до первого этажа. Лишь когда Эддингтон, пытаясь хоть как-то объясниться, громко назвал своё имя, на пороге возник, по всей видимости, сам майор. Цыкнув на горничную, да так, что та присмирела и быстро испарилась куда-то, он коротко извинился перед посетителем и попросил его в комнаты.Майор Эдвард Стюарт оказался высоким, подтянутым мужчиной чуть старше Эддингтона, но довольно моложавым с виду. Медновато-каштановые волосы были коротко подстрижены и тщательно приглажены, как и аккуратные усы. Впрочем, последние явно скрывали несовершенства лица: слишком вытянутого, с большой челюстью, с узкими глазами, не казавшимися, тем не менее, хитрыми.- Прошу простить за… хм, хм. Холодный приём. Не ждал никого, это правда. Не извиняйтесь, - пресёк он на корню попытки Артура сделать это. – Сам декорума не соблюдаю, а значит, вам тоже можно.- И всё же, простите. Мне следовало написать вам прежде. Но в вашей записке… - сказал было Артур, наконец-то осознавая, как непоследовательно и невежливо поступил, и начиная краснеть за себя.- Да я отлично помню, что писал – в любое время года вы можете найти меня здесь, в Кромере. М-да… Третий год сижу здесь.Майор прошёлся по комнате, служившей ему гостиной, внезапно махнул рукой в сторону Артура – тот не сразу понял, что этим жестом ему указали место в кресле подле стола. Сам майор весьма вольно устроился на широкой оттоманке, покрытой давным-давно выцветшими коврами. Может быть, они висели раньше на стенах роскошного кабинета у отца, если не у деда Стюарта. Эддингтон ощущал себя неуютно, пускай вокруг не было ничего особенно отталкивающего.Но натянутость, чувствующаяся между гостем и хозяином, вскоре исчезла. Майор первый приложил к этому усилия, с неожиданной заинтересованностью, вспыхнувшей на его словно варёном лице, расспросив Эддингтона о Принсипи, солнечном затмении, отклонениях луча света и прочем, что волновало современную общественность.- Ваш коллега… Дайсон, кажется, говорил, что если вы получите двойное эйнштейновское отклонение…- …то я сойду с ума, и моему ассистенту придётся возвращаться домой в одиночку, - со сдержанной улыбкой досказал Артур, уже не раз слышавший этот вовсе не выдуманный анекдот.Через какое-то время они сидели – один с трубкой, другой с папиросой в мундштуке – и пускали кольца дыма, и Эддингтон чувствовал странную расслабленность во всём теле, будто его больше не сковывала невидимая жёсткая раковина. Тогда, без предупреждения, Стюарт заговорил совсем иным тоном, чем прежде.В начале войны он, уже выучившийся на офицера, был капитаном. С Уильямом Марстоном сошёлся, когда они оказались вместе в полуразрушенном Ипре. Стюарт не мог твёрдо сказать, кто из них к кому больше привязался и кто от кого сильнее зависел. После нескольких недель этой армейской дружбы капитан оказался в другой части, и следующий раз, когда он услышал что-то об Уильяме, был известием о погибших от ядовитого газа при Ипре. У него остались письма, не только марстоновские, но и других товарищей. Говорил ли когда-нибудь ему Уильям об Артуре Стэнли Эддингтоне? Нет, никогда, ни разу – только лишь имя адресата, соотнесённое с именем некого учёного в газете, было ему подсказкой.- Вы уж простите меня за откровенность… - Стюарт перевёл дух и звучно откашлялся. - Хотя вам, как его другу, можно сказать, не возражаете?Почти не перебивавший его Артур быстро помотал головой. Он был бледен, ещё напряжённее выпрямлял спину и зажимал ладони коленями.- Мне показалось, он очень устал от чего-то. Нет, я не о той усталости, которую мы все испытывали. Мы просто подыхали в этом аду. А Марстон устал сверх того. Он жить не хотел.Опустив взгляд на дряхленькую скатерть с восточным узором, Артур молвил почти себе под нос:- Быть не может.И он прекрасно знал, что подобное могло быть. Когда Уильям состоял на государственной службе (а быть ?белым воротничком? его совсем не удовлетворяло, даже претило, но ничего лучшего он тогда не мог найти), то пережил нервную болезнь, о которой предпочитал позднее не говорить, но для Артура это был страшный период. Он боялся и потерять Уильяма, пускай его состояние не относилось к совсем безнадёжному, и выдать при всех – и при нём – свои чувства, бывшие уже тогда намного глубже дружеских. Внезапно он вспомнил, каким безмятежным Уильям был в дни перед отъездом – может быть, выдавая своё волнение только редкими сочувственными взглядами или улыбками.- Мы играли тогда в теннис, в паре, - негромко признался Артур, глядя в лицо Стюарту. Казалось, при нём можно было выложить, как на духу, даже самые абсурдные воспоминания. – Разумеется, проиграли. По заведённой у нас многолетней традиции. Но все сделали вид, что мы победили… Уильям победил. Хоть раз, перед тем, как он отправится на фронт, - Артур помолчал и с горечью добавил: - До этого он ничего не говорил мне.Стюарт как будто размышлял над этими словами какое-то время и, наконец, выдал совсем не то, что ожидал от него Эддингтон:- А ему было что терять.***Уильям чувствовал себя так же общно и так же одиноко, как и все остальные, оказавшиеся на этой войне, и всё же считал своё личное одиночество невыносимо тягостным. Дружба, устанавливавшаяся между ним и другими офицерами (такими, например, как поющий козлетоном лиричный лейтенант Хопкинс), была с первого взгляда чистой, братской, сплачивающей плечом к плечу. Но прекращалась она так же быстро и бесповоротно, как и начиналась. То была не вина его или других, а лишь мерзкое свойство войны. Людей раскидывало в разные стороны, как осколки при взрыве – одних переводили в иные части, других… но что тут и говорить. Расставаться навсегда приходилось не раз и не два.Хрупкие нервы Уильяма истончались всё неумолимее даже не от самого вида творящегося вокруг. Став обыденными, смерть и ужас куда более поступательно сводили с ума. Человек притирается ко многому: он может привыкнуть к размеренной тихой жизни в славном университетском городе, с замылившимся взглядом перестанет обращать внимание на красоту старинных зданий и нелепо-милый старомодный уклад жизни знакомых учёных мужей и студентов. Но он может привыкнуть и к сырой слякотной грязи траншей, вечно промокшим ботинкам и обмоткам, резко бьющему по ноздрям запаху испражнений и трупного разложения, к не дающим сна и покоя вшам и снующим повсюду крысам; к телам товарищей, падающим в искривлённых позах тебе под ноги, к их ещё дёргающимся последний миг конечностям (иногда отторженным от несчастного тела), к месиву горячей крови с жирною землёю, к оглушительно вспыхивающим взрывам снарядов, бьющему огню артиллерии, несмолкающим выстрелам, грому и крикам – а после них затишью, гудению в заложенных ушах и тряске в руках.Какой же тошнотворной, повторяющейся каждодневно рутиной это стало. И Уильям не умел от неё бежать. Он пробовал странное дело: вслед за молоденьким сержантом Барнеттом, умудрявшимся в окопах корябать наивные, но полные надежды стихи на разрозненных бумажонках, лейтенант Марстон в минуты натянутой шумной тишины между боями пытался набрасывать на листах то, что помогало отвлечься растревоженному сердцу – учебник по практической математике. Уильям уже не надеялся, что этот труд будет окончен и отправится далеко за линию фронта, но и остановиться не смог. В те дни, когда они не были на передовой, или когда противники с обеих сторон уставали и солидарно прекращали драться, чтобы хоть немного заняться делами ?повседневными?, солдаты и офицеры чуть расслаблялись. Они могли передохнуть, размяться, выпить, поговорить друг с другом, а там порой шутили или жаловались, ругались в сердцах, и ругань была сладкая, не такая, как во время напряжённого сражения. Всё это заставляло их снова почувствовать себя самыми обычными земными людьми, схожими в страхах и желаниях, а не скотом, идущим по тушам уже павших вперёд и вперёд на бойню.Тогда одиночество и било Марстона сильнее. Он болезненно, несмиренно ощущал себя чужим, и дело было не в его характере, не в образовании – встретилось ему немало образованных офицеров, настоящих джентльменов, которые уже этим внушали уважение рядовым и отвращение всем старым профессиональным воякам. Только вот и самого угрюмого, и самого интеллектуального ждал кто-то дома, в доброй старой Англии, кинувшей их всех в эту кровавую мясорубку. Все получали письма, пускай погрызенные цензурой, но бесконечно важные и драгоценные – от матерей, стариков-отцов, сестёр, жён и детей, возлюбленных…Мать и отец Уильяма покоились на кладбище в Бате и не застали того, как сын отправился в дальний путь на ежедневно орошаемые кровью фламандские поля. Ни сестёр, ни братьев у него не было. Он всё ещё оставался холостяком и не продолжал захудалый род Марстонов. Когда-то ему приходило в голову, не следует ли жениться, но единственной подходящей кандидатурой казалась только одна женщина. Уинни Эддингтон не была предметом его мечтаний о счастливом семейном будущем или ночных грёз, о которых не принято говорить в лицемерно-благопристойном обществе, – впрочем, Уильям не стал бы отрицать, что она ему нравится. Только её, несмотря на небольшую разницу в возрасте (он был младше Уинни) и ощутимую разницу во вкусах и принципах, он решился бы сделать своей женой. Долго он убеждал себя, что действительно этого хочет, но понимал, что бессовестно врёт самому себе. Уильям не любил слишком удобных предлогов, отдававших бесчестностью, а женитьба на Уинни могла оказаться именно таким предлогом – для чего, он и сам не хотел думать. Разве ему так мало дружбы с Артуром?..Он по-прежнему верил и надеялся, что Артур напишет ему. Но становилось всё туже, вода всё заливала и заливала траншеи – холодно, скользко, как бы не наступить на тело товарища, которое ещё не успели оттащить… А согреться о строчки, выведенные каллиграфическим почерком Артура, всё не доводилось.?Забыл? Ну и чёрт с тобой, Эддингтон?, - страшно хотелось сказать ему. Но Уильям не мог просто разозлиться и плюнуть. Он старался не думать об Артуре в свободные минуты – и оканчивал тем, что засыпал плохо, нервно, отбиваясь от кусачих мерзавцев-вшей, но при всём том с глупой полуулыбкой. Во сне он видел чаще всего растрёпанного, смеющегося и раскрасневшегося Артура, каким он бывал в их самые счастливые секунды вдвоём. Иногда, правда, Артур являлся ему другим – со взглядом больших карих глаз, полным отчаянья, просьбы и надежды. Уильям меньше любил такие сновиденья, этот взгляд друга, полный чего-то невысказанного, преследовал его со дня прощанья; тогда они расстались у высокого дуба, Уильям вложил в тонкую ладонь Артура свои часы, в знак нашей дружбы, как он сам выразился, потому что не знал, как ещё объяснить Артуру…- За короля и страну! За короля и страну, эту чёртову старую курву, - в сердцах выругался капитан Стюарт, отбрасывая горькую папиросу в грязь. – Марстон, вот скажите мне, вот вы лично – зачем сюда пошли?*Уильям, нервно поправляя ремни, молча взглянул в сторону капитана, медленно пожал плечами и, наконец, бросил тихо:- Затем же, зачем и все. Исполнить свой долг перед отечеством, - почти с усмешкой добавил он, отводя взгляд куда-то в сторону от обветренного некрасивого лица Стюарта. Ему почему-то не хотелось объяснять, какие ангелы и демоны зудели ему в уши, когда он по собственной воле записывался в Кембриджширский полк – и когда скрывал всё от Артура до последнего.- Бросьте вы, я же серьёзно. Решили, что вас не ценят, что никому до вас нет дела, вот и полезли погеройствовать? А? Вы же не солдат, вы мозгами работаете…- Все беды от честности, - только и нашёлся возразить Уильям. – Я хотел быть честным и не отсиживаться в тылу.?А разве Артур не хотел быть честным, в соответствии со своими убеждениями, и потому не пошёл на войну??- Лукавите, Марстон. Те, кому нечего терять – такие, как я… Они и бросаются первыми.- А если мне и есть что терять? – резко спросил Уильям. Он и в мыслях не хотел затевать ссору со Стюартом, к которому успел привязаться, но эти слова его больно задели. Однако капитан Стюарт, кажется, понял, что вторгся непрошено на запретную территорию.- Значит, бежите от своих несчастий и неудач, - философски заметил он и примирительно предложил Марстону кисет для самокруток.Через два часа возобновились бои, и все мысли Уильяма снова были с его взводом.Один паренёк, Стэнли Брукс (возможно, благодаря имени Уильям хорошо его запомнил и обращался чаще, чем к другим), сообщил лейтенанту Марстону о своей радости – письме от какой-то Беатрис Тёрнер. Получив малейший знак одобрения в виде лейтенантовского: ?Правда, Брукс??, он, слегка запинаясь, зачитал послание вслух, даже не опустив совсем уж личных подробностей. Может, Брукс и был простоват, но он искренне хотел поделиться распиравшими его чувствами с кем-нибудь.Марстон понимающе улыбался, разглядывая всучённую ему в руки карточку. С неё глядела немножко отрешённо, но весело полная круглощёкая девушка с взбитой копной волос и букетом матерчатых лилий.- Вот она-ть, сэр, моя Беатрис.- Вам повезло, Брукс. Вас ждёт дома такая милая девушка, - заметил Уильям, возвращая карточку владельцу, и тот, взглянув ещё раз на любимое личико, поспешно спрятал её на груди.- Повезло, сэр, - согласился он. – Поскорей бы всё это кончилось – я ей обещался, вернусь, как пить дать, следующей осенью. А может, летом. Правду говорят, что летом всё кончится?- Не знаю, - откровенно ответил Уильям, не слишком уже доверявший бродившим слухам, а ещё меньше – заявлениям из присылаемых на фронт газет. – Может быть, и кончится. Не падайте духом, Брукс, – мы ещё всех генералов переживём, - ободряя мальчика, пошутил он и похлопал его по плечу.- Мне бы хоть даже в отпуск уйти, повидать Беатрис… ну и родителей, - с надеждой вздохнул Брукс и покрылся румянцем, слабо различимым на его испачканном грязью и копотью юном лице. – Ей-ей, сэр, она поцеловала меня перед отъездом, встала на ступеньку вагона – и поцеловала!Чуть склонив голову и сдвинув на лоб фуражку, Марстон усмехнулся, глядя в землю. Он ничего не ответил на порывистое признание, но Брукса, похоже, это не волновало, и он продолжал:- Какие у ей тёплые губки, вот жизнью клянусь, всё отдам, чтоб только снова свидеться. А вы, сэр?- Что-что, Брукс?- А вас, простите, кто-то ждёт дома?Уильям задумался, по-настоящему задумался. Наконец, он, медленно пощёлкав замёрзшими пальцами, натянул кожаную перчатку и достал из кармана завёрнутое в платок нечто. Оно оказалось такой же фотокарточкой, только с виньетками по краям и надписью немецким готическим шрифтом: ?На память о Драхенфельс**?. Уильям протянул её в чужие руки слегка неохотно. Рот Брукса растянулся до ушей, когда он увидел запечатлённую на фотографии компанию: шестерых взрослых мужчин в приличных строгих костюмах – четверо сидело за картонной декорацией автомобиля, двое восседало на ослике, похожем на карусельную лошадку. Уильям знал их всех. Двое сидящих были его давние друзья Фред Стрэттон и Джон Николсон, ещё двое – немецкий учёный Карл Шварцшильд*** и Фрэнк Дайсон, позади на ослике улыбался Гарольд Нокс-Шоу****, а за поводья держался… Артур. Забавная полуулыбка, взгляд, направленный в кадр, горделиво расправленные плечи и не достающие до земли ноги. Уильям долго ещё потешался, когда обнаружил этот снимок дома у Артура, и называл друга ?чемпионом по езде на деревянных осликах?. Собираясь на фронт, он не успел найти никакого портрета Артура и только эту карточку смог захватить – она мирно лежала прямо на письменном столе.- Это мой… друг, - коротко пояснил Марстон Бруксу, пальцем указывая на Артура. – Лучший друг. Больше у меня никого нет.Марстон ненавидел себя за то, что в ту минуту Стэнли Брукс посмотрел на него своими прозрачно-голубыми глазами, явно питая к нему сочувствие и жалость.Только через неделю его наполнила ещё более непонятная и неконтролируемая ненависть к себе. Надрывая связки, он перекрикивал грохот снарядов: ?Брукс, чёрт возьми, уйдите!? Позже, когда боши дали британцам маленькую передышку для подсчёта потерь, он со свечой в руке пытался почти на ощупь понять, какие из его ребят ещё живы. Пальцы встретились с чем-то липким, дрожащий огонёк высветил открытый в предсмертной судороге рот, из которого уже не вырывалось ни звука. То, что было выше, начиная со лба, Уильям предпочёл бы не видеть. Крепко сжав зубы, он провёл пальцами, измазанными чужой кровью, по слипшимся волосам и по лицу, бережно прикрыл веки.- Спи спокойно, Стэнли.***На обратной дороге в Кембридж Эддингтон был тише прежнего, не глядел в окно и на соседей, только лишь, вспоминая подробности разговора с майором Стюартом, делал бессмысленные пометки в записной книжке, а затем достал конверт с запоздало полученными письмами. Когда поезд остановился в Норидже, и надо было выходить, он так зачитался, что проводнику пришлось лично его растормошить и напомнить о том, что станция – конечная. Эддингтон, сухо извинившись, в спешке собрался и выпрыгнул на платформу, придерживая шляпу. Его длинноногая фигура маячила столбом посреди снующей толпы недолго, и вскоре её уже можно было заприметить у выхода из красного кирпичного здания вокзала. Поезд до Кембриджа прибывал через час и тридцать восемь минут, поэтому Эддингтон, сверившись с никогда не подводившими его часами, решил пройтись по улицам. Из достопримечательностей Эддингтона, судя по всему, больше всего интересовала мостовая, в которую он уставился и наблюдал, как ступают его ботинки по серым неумытым камням, кое-где перемежающимся с асфальтом.?Но буду помнить о тебе… каждую минуту. Каждую минуту, Уильям?.Артур остановился на углу и зажмурил глаза, стаскивая с носа очки. Пока он как будто забывчиво искал платок, кто-то задел его за ногу. Из-за этого он невольно попятился, чуть не выронил очки, покачнулся на каблуках, но всё же устоял. Лишь опустив близорукий взгляд вниз, Артур увидел перед собой сперва рыжую голову, по которой, видимо, безуспешно проходились гребешком, затем куцую коричневую курточку, такого же оттенка штанишки, высокие гольфы с полосками и чересчур крупные блестящие ботиночки. Когда ребёнок быстро обернулся и снизу вверх смерил Эддингтона взглядом, тот растерялся окончательно.- Вы мою маму не видели?Голосок мальчика был писклявый, хоть и донельзя серьёзный. Эддингтон сокрушённо покачал головой и поспешно нацепил очки – не для важности, а только бы перед глазами ничего не расплывалось.- А папу?И на этот вопрос у Эддингтона не нашлось достойного ответа. Лишь собравшись с мыслями, он пробормотал:- Прости, я не знаю твоих… маму и папу.Он не представлял, как нужно обращаться с детьми, однако здравый смысл настойчиво кричал, что бросать потерявшегося ребёнка на улице – дело очень и очень скверное. Согнувшись и уперев руки в колени, Эддингтон успокоительно заверил:- Но мы можем поискать их.- Ага, - согласился мальчик, одобряя своего незнакомца, озирающегося по сторонам.Артур уж было открыл рот, чтобы узнать, откуда мальчик пришёл и как выглядят его мама и папа, но был вместе с доброй половиной улицы отвлечён чьим-то высоким голосом с взвинченными нотками.- Господи боже мой, куда твои глаза смотрели?! Как, как ты мог не уследить за ним?! Стоило только отвернуться… Нет, я сама виновата, сама… - женщина то и дело останавливалась и подносила руку к лицу, изо всех сил подавляя неэлегантные всхлипы. Мужчина, державший её за руку, только тихо что-то отвечал, обеспокоено оглядываясь вокруг.Вдруг, прежде чем Артур смог возразить своему юному спутнику, тот отчаянно потянул его за руку с криком:- Мама! Я тут!Не понимая, почему именно он должен стать свидетелем семейного воссоединения, которому нисколько не поспособствовал, Эддингтон всё же подхватил мальчика на руки и направился к уже бегущей навстречу женщине.- Берти! Берти! О боже, Берти…Задыхаясь, в съехавшей набок шляпке, женщина с силой львицы выхватила Берти из рук у Артура и забормотала что-то, не забывая перемежать радостные вздохи с упрёками. Эддингтон сцепил руки за спиной и подался назад, пытаясь не робеть. Еле заметная улыбка обозначилась на его губах, пока он молчаливо наблюдал за матерью и сыном – оба оказались одинаково рыжеволосы. От этого золотистого сияния взгляд Артура скользнул к мужчине, который с видимым облегчением обнимал жену и сына.Когда отец Берти в ответ посмотрел на Эддингтона, тому показалось, что сейчас он совершенно точно не удержится на ногах. Или разум его пошатнулся после писем и встречи с майором Стюартом, или напряжённая умственная работа снова довела его до предела, или Вселенная захотела позабавиться…Артур готов был поклясться, что Уильям Марстон сейчас стоял перед ним.------------* Всеобщий военный призыв в Великобритании был объявлен лишь в январе 1916 года, сначала ему подлежали только холостые мужчины, а с мая – все мужчины в возрасте от 18 до 41 года. До этого на фронт записывалось немало добровольцев.** Драхенфельс – гора на территории Германии, на правом берегу Рейна.*** Карл Шварцшильд – немецкий астроном и физик, в Первую мировую войну добровольно пошёл на службу, несмотря на непризывной возраст, во время войны неизлечимо заболел и умер, вернувшись в Германию.**** Гарольд Нокс-Шоу – английский астроном, значительное время жил и работал в Египте и в Южной Африке.