Глава II. Невыразимое (1/1)

Уильям вовсе не знал, что на самом деле Артур так хотел, но не нашёл сил сказать. А теперь он уже никогда не скажет – если, конечно, их души не отыщут друга друга в том, ином, невидимом мире. Эддингтон не мог ни математикой, ни озарением свыше проверить, что находится за порогом жизни. Как ни грустно, но эта мучающая истина открывается человеку, когда он покидает категорию ?живых?. Артур не сдержал скепсиса и сомнения, когда сэр Оливер*, который и побудил его заняться изучением трудов малоизвестного немецкого физика-теоретика Эйнштейна, выпустил в свет свою новую книгу. Артур не верил в возможность спиритического общения с умершими. Спиритизм в его глазах стоял вровень с хиромантией, гаданиями, астрологией… Ох уж эта астрология. Недавно он должен был читать популярную лекцию о результатах своей экспедиции на Принсипи, и каково же было его внутреннее смущение, граничащее с возмущением, когда студент – кажется, медик – неожиданно представил его, Эддингтона, как ?известного астролога?. Спутать астрономию и астрологию казалось ему немыслимым. Да, но что, собственно, насчёт книги сэра Оливера? Она бы просто вызвала у него косой взгляд и мимолётную снисходительную улыбку, если бы не тема и не название. ?Рэймонд, или Жизнь и Смерть? – таков был патетический заголовок её. Можно было сказать даже: старомодный и напыщенный, если бы не свежа была рана мировой трагедии, разразившейся шесть лет тому назад. Жизнь и Смерть в таких обстоятельствах перестают быть философски-возвышенными отвлечёнными понятиями; это реальность. Реальность жестокая, не дающая утешения. Война, а вместе с ней людская корысть и ненависть убивала таких едва оперившихся юношей, как Рэймонд Лодж, сын сэра Оливера. Убивала и молодых мужчин постарше, таких, как Уильям. Его дорогой Уильям.Сэр Оливер, который вместе с супругой провожал своего мальчика на вокзале, преградил дорогу Артуру, тщетно пытавшемуся сквозь толпу добраться до Уильяма. Господи, почему, почему именно сейчас! думал Артур в тот момент. Он не обратил большого внимания на полуиспуганного, но гордого Рэймонда, на то, что пытался сказать ему Лодж; он дико, отчаянно выискивал глазами Уильяма, ведь ещё минуту назад он был вот там, чуть подальше, его зелёный мундир, фуражка, последняя папироса перед отъездом, а теперь видны лишь спины и шляпы провожающих. Господи, только бы добраться, пожать Уильяму руку, если они уже не успеют обняться на прощание (поезд ведь вот-вот отходит), выдавить спонтанно, как будто естественно: ?Я люблю тебя. Пиши… и береги себя!? и, может, Уильям улыбнётся ему, кончик его носа слегка покраснеет, а потом бодрый прощальный взмах рукой: ?Эддингтон!? – и в этом будет вся его дружеская нежность, вся признательность Артуру, и обещание присылать письма из Фландрии, и, конечно, вернуться домой если не к Рождеству, которое квакеры всё равно не празднуют, то ко дню рождения Артура, 28 декабря.Ничего не сбылось. Поезд уже просвистел положенное, а Артур, мысленно проклиная свою застенчивость и извечное соблюдение приличий, даже не решился окликнуть Уильяма. Но он должен был дать ему понять, что он здесь, он пришёл проводить его, он не осуждает решение Уильяма идти на войну, а ценит его дружбу порой сильнее всяких истин. Как яростно ни крутил он педали велосипеда, попытки догнать отходящий поезд были тщетны. Вот показалось окно вагона, и у самого окна – он! Уильям! Сбившееся дыхание и бешено колотящееся сердце в тот миг не позволяли Артуру думать о чём-то, но потом, раз за разом вспоминая это, как прокручивая кадры киноплёнки, он с болью думал, что лицо Уильяма было грустным и отрешённым. Наверно, он думал о том, каково покидать полюбившиеся края, знакомые места, отбывая туда, где вряд ли будет весело и покойно. Наверно, он думал и о людях, с которыми ему приходилось расставаться на неизвестный срок. Но все тогда ещё питали надежды, что обязательно вернутся домой. И ещё, наверно, Уильям был расстроен из-за того, что его лучший друг не захотел проститься с ним. Артуру становилось плохо, когда он представлял, что, должно быть, Уильям считает его предателем, снобом, религиозным фанатиком или кем-то ещё хуже. Конечно, может, Уильям думал и о рассеянности Артура. Это было близко к правде, Эддингтон ведь засиделся в то утро за работой и забыл о времени, которое неумолимо утекало. Но он потратил все силы на то, чтобы успеть. Нужно быть смелее, решительнее, нужно было догнать Уильяма ещё на станции… Уильям даже не посмотрел в окно.И сколько же всего они не успели. Сколько ещё миль могли они проехать на прекрасных велосипедных прогулках и прошагать пешком, сколько раз могли сыграть в теннис, в шахматы, в гольф. А как много Артур мог бы ему рассказать о своих мыслях и открытиях! О, он с детства обожал разъяснять людям сложное и непонятное. Ещё мальчиком он, взойдя на верхние ступеньки лестницы, рассказывал о Солнце, о звёздах, о Сатурне, Уране и многом другом одному-единственному слушателю – старому слуге. Потом Артур просвещал и мать, и Уинни, и немногих, но верных друзей, далёких от астрономии… и Уильяма.Совсем ещё молодыми людьми, во времена учёбы в Тринити-колледже**, они сидели поздним вечером на скамье в саду. По-ночному ясное, прозрачно-синее небо, звёзды рассыпаны так щедро и сияют так ярко, что невозможно не залюбоваться.- Посмотри, как красиво светят звёзды, - улыбаясь и трогая Артура за плечо, заметил Уильям.- Да, - ответил Артур чуть растерянно, поправил очки и самоуверенно добавил: - И я, может статься, буду первым человеком, который понял, почему они светят.После войны, экспедиции и встречи с Эйнштейном он действительно начал больше задумываться об этом вопросе, чем именно вызван свет звёзд, и даже думать о том, как именно приложить теорию относительности к этой проблеме. Сэр Оливер Лодж написал книгу об общении с духом своего бедного сына и озаглавил его именем. Если бы Артур только мог, он бы непременно дал одной из самых ярких звёзд новое имя: ?Уильям Марстон?.***Прогулки с Уильямом непостижимым образом всегда превращались в адское веселье и безумство. Тихий, серьёзный, наглухо застёгнутый Эддингтон поражался тому, в какого открытого и уверенного человека он преображался, но только в присутствии двоих людей. Первая – милая Уинни, которая понимала его, как никто другой, и знала, наверно, до мозга самой хрупкой косточки. Второй был, конечно, Уильям. Казалось, что он несказанно рад хоть иногда выбить из Артура все квакерские принципы и оксбриджский аскетизм (чем-то до ужаса напоминающий монашеский – с той только разницей, что кельи учёных были куда более просторны и комфортабельны, а дни и ночи были поглощены совсем иными трудами и молитвами).- Ну уж нет, Эддингтон, на велосипеде все горазды, а ты попробуй так!Уильям в распахнутом пальто, в кепи, съехавшем набекрень, и в зимних ботинках, утопавших в снегу, несмотря на их толстую подошву, соскользнул по крутому склону, как ни в чём не бывало. А затем запустил в Артура снежком. Тот со смехом увернулся и тут же скатился в сугроб, откуда попытался незамедлительно выбраться, но почему-то падал туда опять до тех пор, пока тёплые серые брюки не превратились в жалкое зрелище. Уильям поспешил на помощь другу и вытянул его из сугроба, поддерживая под мышками.- Кажется, Уинни не захочет нас встречать в таком виде, - пожаловался Артур с легкомысленным блеском в глазах.- Кажется, мы не доберёмся назад до вечера, поэтому Уинни не за что нас ругать, - усмехнулся Уильям, растирая покрасневшие щёки Артура своими ладонями. – У тебя очки совсем за… заиндевели. Единственное, за что она нас может отчитать – что мы убежали из дома, забрели далеко и…- Я не буду ночевать в снегу, я же не Нансен***, в конце концов! – шутливо запротестовал Артур, стаскивая очки с носа и горячо дыша на них.- Тебе и не понадобится геройствовать, - заверил Уильям, - тут неподалёку должна быть придорожная гостиница, высохнем, отогреемся и переночуем.- Неплохо бы и поужинать, - согласно кивнул Артур, пытаясь справиться с вязаным шарфом, который тоже насквозь промок и покрылся примёрзшими комьями снега. – На чай я тоже согласен…- Тогда зачем мы стоим? Марш-марш, друзья, скорее в бой!- Вперёд за белым кроликом…- …с карманными часами, - докончил Уильям и, обняв Артура за плечи, спешно стал пробираться сквозь темнеющий от сгущавшихся сумерек снег туда, где, по его представлениям, находилась большая дорога.Гостиница, по счастью, в самом деле существовала на их пути, поэтому прошло не больше часа, как Эддингтон с Марстоном развешивали на хороших деревянных стульях, кровати и погнутых гвоздях вымокшую верхнюю одежду. Вернее, эта задача возлагалась в основном на Артура, тогда как Уильям опять спустился вниз и что-то, кажется, решал с хозяином гостиницы. Только-только Артур завершил своё дело и присел к камину, чтобы хоть немного согреться, вошёл Уильям, держа в руках…- Марстон, ящик имбирного? – уточнил свою догадку Артур, порываясь встать и помочь другу, но только добиваясь того, что ящик чуть не опрокинулся. Эддингтон поспешил устраниться, начиная чувствовать привычную неловкость в бытовых вопросах. Как человек может свободно парить в высях науки, в точных наблюдениях и сложнейших расчётах, но плачевно падать в море, как только его восковые крылья оплавляет раскалённый жар быта?- Да, ты же любишь имбирный эль? – довольно улыбнувшись, взглянул Уильям. – Кстати, отсюда я попытался телефонировать твоей сестре… Что ж, хотя бы попытался. Бери сэндвичи, а не то я сочту мои труды напрасными.- Я… я… да, - глубокомысленно согласился Артур, бесполезно поправляя потерявший всякий лоск галстук, и с мальчишеским энтузиазмом потянулся к бумажному свёртку.- Я тут подумал… - задумчиво протянул Уильям, сложив руки на груди. – Мне говорили, что, если смешать эль с джином, выйдет просто божественный нектар. Как ты смотришь на это?Эддингтон, в этот момент спокойно жевавший сэндвич и наблюдавший за тем, как двигались руки Уильяма (почему-то тонкая, а теперь ещё и мокрая от вездесущего снега рубашка сильно смущала Артура), сглотнул и кашлянул. Уши его покраснели, как и щёки, а в голосе слышалось такое ненаигранное возмущение, что Уильям забеспокоился.- Уильям! Джин?! То есть, ведь это алкоголь… Ты же не хочешь, чтобы мы напились и… и вели себя недостойно?- Послушай, это сущая безделица, мы же не будем разбавлять все двадцать пинт джином. Так, немного попробовать. Артур, милый, я отлично помню, как положительно на тебя повлияло белое вино в прошлом году. Ты даже наконец-то принял приглашение в театр, а уж как это порадовало Уинни… она не морализировала по поводу нашего ?недостойного? поведения.- Нет. Вино – это другое дело, тем более, это был один бокал. Но это… Я не хочу быть похожим на пьяниц у Хогарта****. Да Уинни бы ни за что не одобрила! И я не одобряю, - он правда сурово изогнул и нахмурил брови, отчего Уильям поглядел на него, словно одновременно подавлял сочувственный вздох и невольную улыбку.- Как скажешь, Артур. Тогда имбирного – и на боковую?- Пожалуй, - всё ещё сухо отвечал Артур.Но вскоре он перестал негодовать и обижаться на Уильяма невесть за что. Он сам предпочитал безалкогольные напитки, да и отказывался даже от самых невинных вариантов выпивки обыкновенно в силу искренней приверженности правилам Общества Друзей. Тут ему, однако, очень захотелось доказать Уильяму… что? Доказать что-то. Что он не чёрствый сухарь, что он обожает Уильяма и никогда не сможет долго сердиться на него, даже из-за этих постоянных противоречий, доходящих до степени комичного.- Да у тебя рукав разодран. Гляди-ка – как ты умудрился?Артур вздрогнул. Из-за долгого молчания, в течение которого они ели, пили и протягивали руки и ноги к огню, прикосновение Уильяма к его плечу было неожиданно, как укус комара. Только гораздо приятнее.- Вероятно, зацепился где-то… Здесь много гвоздиков.Уильям поцокал языком и спокойно потребовал:- Значит, так. Снимай рубашку.- Зачем? – поразился Эддингтон, будто ему велели прыгать в прорубь.- Ну, как ?зачем?? Я зашью. Где-то здесь должны быть… - он прошёлся по комнате, перерыл вещи и нашёл маленький карманный несессер. Оттуда он достал иголку и нитку, с которыми довольно ловко справился, щурясь под светом лампы. – Артур, дай мне сюда… Да что с тобой такое?- Давай ты зашьёшь прямо на мне, - робко предложил Артур, прикрывая разодранную рубашку. Уильям устало покачал головой. – Пожалуйста, - к этой просьбе добавился такой пылающий румянец на лице, что Уильям заволновался, уж не заболел ли его друг.- Хорошо. Иди сюда, - противореча своим словам, он присел рядом и, осторожно взявшись за ткань по краям дырки, стал аккуратно, сосредоточенно хмурясь, зашивать. – Если уколю, сообщи…В эти несколько минут Артур старался не дышать и не двигаться, но внутри у него всё словно горело.- Вот и всё, - прервал его странную пытку голос Уильяма.- Всё?- Да. И чего ты стеснялся, мне непонятно. Кроме нас двоих, здесь никого нет, ну а я-то уж могу считаться человеком, которого не возмутит твой недостаточно пристойный вид? – весел, как всегда, несмотря на ощутимую усталость. Добрый Уильям. Внимательный Уильям.Он достал из жилетного кармана небольшие золотые часы и открыл их.- И раз уж, Эддингтон, ты так настаиваешь на соблюдении приличий, спать тебе придётся тоже в рубашке. Потому что уже время, - короткий стук пальцем по циферблату.- Пора, - подавленно улыбнулся Артур, и друзья начали готовиться ко сну.Позже Артур вспоминал эту ночь, проведённую зимой в скромной придорожной гостинице, не без некоторого содрогания и ноющей боли в груди, как будто в его сердце засела огромная острая заноза, которую и не вытащишь просто так. Он жил когда-то в общежитии Тринити-колледжа, и Уильям там жил, но никогда они ещё не позволяли себе таких вольностей. Ни до, ни после они не спали на одной кровати, и Артур не утыкался в плечо друга, и не прислушивался с величайшим вниманием к его дыханию, не гладил бережно по лбу, когда сон его становился беспокойным, – так, как мама и Уинни гладили Артура, когда он лежал совсем больным. Артур надеялся, что Уильям ничего этого не заметил и не вспомнит. Так и оказалось. И, как бы горестно это ни было, но Артур понимал: один его неосторожный порыв может разрушить всё, обернуться презрением, непониманием, а, не дай Бог, и чем-то намного, намного хуже. Он не хотел терять дружбу Уильяма так же, как всем сердцем не желал ему зла. Молчание было разумным выбором.***Было далеко за полночь. Он забыл, на каком дифференциальном уравнении остановился, кажется, его перо даже соскользнуло и сделало несколько кривых чёрточек на листе. Глаза не слипались, но в них почему-то стояли слёзы. Отложив перо, он ещё раз взглянул на время и, нежно коснувшись крышки, мягко захлопнул часы. Ладони с них он не убрал.- Артур, ты пойдёшь спать?Уинни наклонилась сзади и обняла его. Артур молчал. Состояние глубокой погружённости в свои мысли и отрешённости от зримого мира возникало у него часто, но лишь немногие окружающие способны были привыкнуть к этому. Уинни, конечно же, была первой из немногих. Её тёмные глаза быстро и взволнованно изучили предметы на столе, задержавшись на часах, которые брат сжимал в руке. Она наклонилась, чтобы заглянуть Артуру в лицо. Поджатые губы, нездешний взгляд и – ей ведь не показалось, Боже мой? – слёзы.- Уильям? - осторожно, боясь навредить, шепнула она.Он ответил ей полукивком, слабым и измождённым. Уинни без лишних слов обвила его руками крепче и прижала к себе. Артур был благодарен ей. Он любил её.- Если бы не ты, я бы сошёл с ума.------------* Сэр Оливер Лодж – английский физик, изобретатель, вёл разработки в области радиосвязи. Спиритуалист. После того, как его сын Рэймонд Лодж погиб во время Первой мировой войны, написал книгу ?Рэймонд, или Жизнь и Смерть? – в ней описан опыт ?общения? Лоджа с духом умершего сына. Книга заслужила похвалу сэра Артура Конан Дойла, который и сам был глубоким приверженцем спиритуализма.** Тринити-колледж (колледж Св. Троицы) – один из колледжей Кембриджского университета. Среди его выпускников много известных личностей и даже члены королевской фамилии. Эддингтон, происходивший из бедной интеллигентной семьи, был несколько нетипичным студентом в той среде.*** Фритьоф Нансен – норвежский полярный исследователь, учёный, политический и общественный деятель, лауреат Нобелевской премии мира (1922). Норвежская полярная экспедиция 1893–1896 гг. вызвала у юного Эддингтона большой интерес.**** Уильям Хогарт – знаменитый английский художник 1-ой половины XVIII века, автор многих сатирических гравюр.