Тони Старк (1/1)

Тони отказывался делать такие заявления без своего адвоката, но в общем-то он любил людей — те были смешными, красивыми, разными. Ему нравилось рассматривать лица во время лекций и встреч со студентами, деловых переговоров и званых обедов. Какой совершенной бы ни казалась техника в последние годы, люди — непредсказуемые, эмоциональные, нелогичные — оставались лучшим на свете (разумеется, ровно до тех пор, пока не пытались нарушить границы личного пространства или того хуже — прикоснуться). Но не в дни, когда у Тони болела голова. Эти дни случались всё чаще.Если людей Тони пусть тайно, но всё же любил (в конце концов, у всех свои причуды), то считать людьми врачей он отказывался. Эти ироды в белых халатах были функциями, хитроумными механизмами, почти совершенными, но не живыми. Он вынужденно признавал их необходимость и проклинал после каждого обследования. Равнодушные тесты, строгие цифры указывали на то, что организм Тони отравлен, и прогнозировали ухудшение состояния. Врачи разводили руками — слишком много металла в теле, которое для этого не приспособлено. Трансплантацию никто не предлагал. Даже Тони, не будучи врачом, понимал — она нереальна. Нужны новые методики, ещё не изобретённое оборудование, медикаменты, формулы которых не выведены.В таких условиях любовь Тони к людям в белом была обречена.Предполагалось, Тони должен смириться, прислушаться к врачам, пересмотреть стиль и ритм жизни. Тони и пересмотрел — он стал меньше спать, боялся не успеть слишком многое. Это было действительно страшно — не успеть записать всё, что крутится в голове, не усовершенствовать костюм, не попробовать настроить пушку, чертежи которой хранятся после отца. Это казалось слишком реально и скоро — умереть, перестать жить, исчезнуть, оставив после себя газеты с дурацкими заголовками и башню Старка.День, когда Тони обещал присутствовать на открытии городского музея, был не просто плохим — одним из худших. С утра глухо ныли суставы, болела голова, Тони мутило, будто он съел что-то несвежее. Лет пять назад он махнул бы на музей рукой — кто-то другой сказал бы пару общих слов и разрезал скользкую ленточку. Сейчас он серьёзнее относился к самодисциплине. Вот только Тони даже за руль не смог сесть — пришлось, как старику, развалиться на заднем сидении. В машине царил приятный полумрак. Если не шевелиться, становилось даже почти хорошо, жаль, нельзя было провести в автомобиле весь день.Через три часа боль с затылка сползла ко лбу и вискам, спустилась к шее, начали ныть зубы. Суставы заметно опухли — на руку едва бы налезла перчатка Железного человека. Тони вспотел, но улыбался, улыбался из последних сил, думая о завещании, Пеппер, сотне неудачных экспериментов, которые могли бы, будь он успешнее и умнее, поставить его на ноги. Но Тони где-то ошибался, и за это приходилось расплачиваться собой.Ещё через четверть часа он смог наконец раскланяться. Тони вывалился из зала — завтра надо будет скупить и сжечь все эти газеты, не хватало ещё, чтобы люди запомнили его таким: бледным, с застывшей миной вместо улыбки. На мраморной лестнице — это в музее техники! не могли придумать что-то поинтереснее? — было чуть темнее и ощутимо тише. Прохладная поверхность перил приятно ложилась под руку. Когда Тони спустился, он почти улыбался.На улице уже начало темнеть. У дверей топталось несколько журналистов-неудачников, которые не смогли получить приглашение на банкет по случаю открытия.Тони помахал им рукой, замер на минуту, позируя, и поспешил к машине. Дом, его ждал милый дом, пусть в нём и не было таблеток, способных помочь.У машины Тони заметил смешную девчонку лет одиннадцати, в голубом заштопанном платье и пиратской треуголке — маскарад где-то недалеко проходит, что ли? Она внимательно смотрела на него, надувала пузыри из розовой жвачки, а когда Тони с ней поравнялся, вдруг произнесла:— Ты похож на мальчика, с которым я играла в детстве.Тони остановился — несомненно, ценное признание, без которого он бы пропал.Он вздохнул, стараясь быть терпеливее, и уточнил:— А сейчас, юная леди, вы уже взрослая?— О, разумеется, — девчонка радостно улыбнулась. — В государстве Лихтенштейн, например, я давно была бы взрослой. Там считается, что ребёнок вырос, после того как он убьёт своего первого хищного голубя, обдерёт его и съест сердце, запивая местной бражкой.— Хищного голубя? — Тони поморщился, ему не были интересны детские страшилки, но любопытство привычно брало верх.Девчонка энергично закивала.— Я сейчас так устал, что, кажется, сам готов кого угодно убить и освежевать. Но если ты умеешь говорить на несколько децибелов тише, готов тебя выслушать. Ты же знаешь, что такое децибелы?— Разумеется, — девчонка отвратительно громко рассмеялась, и Тони, чтобы она замолчала, спросил первое, что пришло в голову:— А что стало потом с тем твоим другом, который похож на меня?Прохожие и журналисты с интересом наблюдали за тем, как Старк мялся рядом с какой-то бестолковой девчонкой. Отвязаться от неё? Неспортивно. Предложить сесть в машину? Двусмысленно.— Лишился сердца на войне, — девчонка улыбнулась ещё шире. — И всё могло бы сложиться иначе, но он меня не послушался. Можно я поеду с тобой? Никогда не каталась на таких длинных машинах, думала, в них только мертвецов возят. Меня, кстати, Пеппи зовут.И, не дожидаясь ответа, девчонка залезла на заднее сидение лимузина. Тони не оставили выбора — он последовал за ней. Вообще-то он любил решительных женщин. А вот решительные девчонки, кажется, его раздражали. Эта наверняка его допечёт, и десяти минут не пройдёт.— Фьюри может вернуть тебе сердце, — сказала Пеппи, стоило машине тронуться. Она больше не улыбалась. Сидела, неуклюже раскинувшись, как гигантская сломанная кукла. Треуголка съехала на затылок, разноцветные чулки — один чёрный, другой коричневый — собрались под коленками. Девчонка уже потеряла интерес к машине, смотрела за плечо Тони и кривила рот.— Брехня, — бросил Тони. — Я изучил все возможности.Пеппи покачала головой.— Возможности, доступные тебе. Не Фьюри.Тони наблюдал за её лицом — оно неуловимо менялось. Детские, смешные черты такого подвижного лица неестественно замерли. Сама она стремительно повзрослела. Изменились и жесты, и повадки, и голос.— Что ты теряешь? — она усмехнулась. — Ты всё равно умираешь. Выхода нет. Если только не надумаешь помочь Фьюри. Маленькая услуга и шикарное развлечение в обмен на жизнь. По-моему, он очень щедр.— Какое развлечение?— Твоя башня станет местом сбора для героев. Тебе надо будет помочь им со снаряжением, ничего сложного.— Сколько? — Тони понимал, что уже согласился. Понимала это и девчонка — расслабилась, подпустила в голос беспечности, которой у неё было в избытке минут пятнадцать назад.— Нет. Трое, не считая тебя, и один бог. Но он вообще нехлопотный — только всё бьющееся от него лучше убрать подальше. Соглашайся, — она заговорщицки подмигнула.Тони покачал головой. Всё это было абсурдно донельзя — ребёнок, который то нёс какую-то околесицу, то предлагал сотрудничество со Щ.И.Т.ом. Смутные обещания исцеления, которое вряд ли было возможно. Но если девчонка действительно от Фьюри, тот знал, что делает.— Что он тебе обещал, если соглашусь? — поинтересовался Тони.— Вернуть папе и маме, — Пеппи прищурилась. — Спросишь, где они? Мама — ангел, а папа — король Жемчужных островов. А я бедная несчастная одинокая принцесса. Похожа, правда? Конечно, не всё так плохо, мама присматривает со мной с неба, но без родителей невесело, сам понимаешь. Хотя иногда удобно — например, спать вечером никто не гонит...У Тони не было никакого желания слушать про чьих-то родителей, живых или мёртвых.— У тебя правда был друг, похожий на меня? — спросил Тони. За окном начинался дождь.— Томми? Он был совсем не похож на тебя, но правда умер на войне, — нехотя ответила Пеппи.Странно, но девчонка, у которой находилась куча историй на каждый случай, в этот раз была немногословна.— Когда я был ребёнком, родители запрещали мне играть с теми, кто намного старше, — заметил Тони.— Он был младше меня, — сказала Пеппи. — Но как раз подрос ко Второй мировой.